Но вернемся в XVII в. Противоположность описанным анархическим свойствам украинского характера являл собой уже упомянутый великий запорожский гетман Петро Конашевич-Сагайдачный, символизирующий собой начинающуюся смену элит тогдашнего украинского общества. Эта смена была обусловлена и вымиранием княжеских русских родов. Вымерли (или прервались их мужские линии) Острожские (1620), Збаражские (1631), Пронские (1651), Корецкие (1651) и другие. Их наследство перешло к родственным польским кланам, которые начали концентрировать в Поднепровье огромные земельные ресурсы, — к Замойским, Любомирским, Конецпольским. Эти были уже детьми Польши и совсем иначе относились к «еретикам»-аборигенам. Патриархальность старорусской жизни уходит в прошлое и совпадает с началом окончания сроков колонизационных льгот для поселенцев Поднепровья. Отрабатывать чужому пану-иноверцу за землю, единолично поднятую из целины в поте лица и с мушкетом за плечами, никому не хотелось, особенно вблизи казачьих краев. Параллельным процессом стал переход в католичество иных великих родов, самым ярким примером чего стали Вишневецкие. Дмитро в середине XVI в. был вождем казаков, а Иеремия (Ярема) в середине XVII в. стал их самым страшным врагом. Былая успокоенность посредством пребывания в верхних властных сферах русских православных князей как генетических защитников Русской земли сменилась теперь подозрениями, часто обоснованными, в кознях и покушениях магнатов-«королят» на давние вольности коренной людности.

Борьба с этими кажущимися или реальными покушениями на давние установления и дала с 1590-х по 1638 г. регулярные восстания казаков, которые вооруженным путем пытались выторговать себе расширение Реестра, содержащегося на коронные деньги, и иные сословные привилегии. Незакрепленность казачества в официальной социальной иерархии Речи Посполитой являлась основной причиной этих выступлений: вооруженный и полный риска («рыцарский») образ жизни, благородная миссия борьбы с исламом и защита края исключала казаков, особенно потомственных, из числа пахарей-крестьян. Они часто происходили из русских «панцирных бояр», «замковых земян» или мелкой шляхты, то есть были извечными воинами. Поэтому они и видели свой статус достойным такой их миссии — равным с правами шляхты, которая своим объемом гарантий свободы и чести, а также активным участием в управлении весьма большой страной представляла для тогдашней Европы исключительный пример одновременно благородного сословия и политической нации. Немногочисленный «Реестр» делил казаков на реестровых и низовых (запорожских) и был для последних основным желанным этапом на пути надежной военной карьеры на королевской службе. Реестровцы, несшие в основном гарнизонную службу в крепостцах и городах, представляли собой респектабельную прослойку населения, наиболее близкую к шляхте (часть из них таковой и была).

Прописанные в советских учебниках истины о борьбе казаков за свободу народа не совсем правдивы, поскольку потомственные вооруженные люди, ежегодно воюющие против грозных врагов, не могли себя воспринимать равными с селянами-«гречкосеями». «Перегородки» между мелким шляхтичем, боярином, мещанином или казаком были невысоки, а вот относительно селян этого сказать нельзя. При разрешении конфликта с властями (через компромисс или подавление бунтовщиков) никакие права «народа» и «Украины» не упоминались (разве что отождествить казаков с Украиной и народом — но они были лишь одним из сословий), кроме религиозных вопросов. По сути, со времен Дмитра Вишневецкого Войско Запорожское представляло собой особую корпорацию, экстерриториальное военное сообщество, готовое целиком или составными частями пойти «искать рыцарский хлеб» в любую соседнюю и далекую страну. К таким «рыцарским хлебам» относится и осада фландрского Дюнкерка вместе с французами в 1637 г. — наиболее дальний рейд запорожцев. Понятно, что Войско имело особую связь с Великим Лугом и Диким Полем, с Сечью и украинскими землями как основным источником рекрутирования новых казаков, местом их поселения при обзаведении хозяйством и сродственной общностью православных людей. Но свои отношения с польскими, татарскими, русскими властями они вели от имени этого мобильного войска, которое могло сидеть на Сечи, а могло ее перенести на другое место, растечься по какой-то территории или переселиться в другую страну (турецкие владения), как это делали дважды, спасаясь от карательных экспедиций российских войск при Петре и Екатерине в XVIII в. Поэтому многочисленные и любовно собранные советскими историками послания казаков к русским царям с просьбой о разрешении перейти под их «высокую руку» были на самом деле лишь обычными предложениями послужить соседнему государю, пока в Речи Посполитой нет достойного ратного хлеба в этом году или степь чрезмерно спокойна и негде себя применить. Поэтому как «просились» казаки к царю, так и спокойно против Москвы воевали — и в Ливонскую войну, и во время русской Смуты.

Прописанные часто в украинских учебниках и популярной литературе истины об извечных желаниях запорожцев создать украинское государство и достичь независимости — тоже разновидность мифа, правда, уже не социального, а национального. С Запорожья, конечно, начиналась революция Хмельницкого, но и ему, и его наследникам-гетманам оно доставило столько проблем, что иногда неясно было, кто же больший враг молодого украинского государства: свои казаки или чужие войска?

Пока регулярные оружные выяснения отношений с Короной Польской не перешли рубикон в 1648–1651 гг., Войско искренне считало себя войском Его Милости короля Речи Посполитой и никогда не поднимало вопросы о каком-то суверенитете, выходящем за пределы сословных привилегий. Представления той эпохи не были способны заронить в умы ее людей понятия, которых у них быть не могло и которых поэтому не существовало в их реальной жизни. Старая Русская земля, Украина, имела свои права и обычаи, освященные давностью лет, польские короли присягали подданным соблюдать их давние права и вольности, т. е. все «в принципе» было окей, да и кто мог позволить себе покуситься на богопомазанность монаршей власти? Посему казацкие восстания — это политико-юридические региональные конфликты, в которых аргументы сторон сначала испытывались на бранном поле. Сначала вояки энергично рубились, выясняя, чья рука крепче и чье военное счастье сегодня «удачней», а потом спокойно садились за стол переговоров со своими вчерашними врагами — эдакий «спорт для рыцарства».

Попытался территориально и идеологически привязать Войско к Украине именно Петро Сагайдачний, выдающийся политик, «военный менеджер» и полководец. Этому гетману удавалось сочетать железную дисциплину, четкую регламентацию устройства и структуры Войска Запорожского, сохранение корректных отношений с Варшавой и достигать при этом самых громких успехов в войне против неверных (его Морские походы) плюс параллельно еще и поосаждать Москву в борьбе за династические интересы польского королевича Владислава. Он же и вступил со всем Войском Запорожским в Киевское братство, запуская ниточку духовного и идейного контакта наибольшей военной силой Руси и ее древнего сакрального центра. Казачество начало брать на себя определенные обязательства по отношению к украино-русскому православному сообществу.

  

20 тысячам казаков Сагайдачного Речь Посполитая должна была быть благодарной за условия Деулинского перемирия 1618 г., позволившего ей вернуть из московских рук утраченные ранее Смоленск, Чернигов и Новгород-Северский. Поход казаков через московские земли оставлял после себя руины и опустошения, хорошо характеризующие тогдашнюю «солидарность православных», тягу к «воссоединению» и «восточнославянское братство».

Вершиной военной карьеры Сагайдачного стала Хотинская война 1621 г., когда соединенные силы польского и казацкого войска в жестоком сражении остановили превосходящие силы турок. Но полученное ранение унесло великого гетмана в следующем году в могилу.

Смерть Сагайдачного лишила казачество всеми признанного авторитета и мудрого вождя, который видел его перспективы и имел достаточно политической воли, чтобы железной рукой держать в узде свое вольнолюбивое воинство.

Громкие успехи казачества способствовали попыткам киевских церковных интеллектуалов найти для казаков место в процессе русской истории. Упомянутый Иов Борецкий сделал это наиболее логичным способом: казаки стали продолжателями дела киевских князей: «Это войско того колена, которое при русском монархе Олеге плавало на своих челнах по морю и по земле, поставив лодки на колеса, и штурмовало Константинополь. Это — те же, которые еще при Владимире Великом, святом русском монархе, воевали Грецию, Македонию и Иллирию».

В 1625 г. территории шести приграничных староств Речи Посполитой были официально признаны расположением шести реестровых казацких полков — Белоцерковского, Каневского, Корсуньского, Переяславского, Черкасского, Чигиринского. Это было попыткой хоть как-то локализовать массы казаков, чтобы они не особо растекались по округе. В этих землях Правобережья коренится наиболее живучая традиция административных полномочий казачества, на почве этих полков сформировался центр государства Хмельницкого, из правобережной старшины выросли люди, наиболее преданные делу единства казацкой Украины и ее последующей борьбы за независимость. На этих землях жило 50–60 тысяч человек, относивших себя к казакам и имевших особую позицию в вопросе о судьбе польских «восточных кресов» (окраин).

1630-е годы принесли с собой очередные восстания, с разным успехом подавляемые польскими коронными и магнатскими войсками (при участии тех же казаков). Поражение восстания 1638 г. успокоило ситуацию на десять лет так называемого «золотого покоя», который был прерван Хмельнитчиной.

Параллельно мирским страстям военного противостояния продолжалось киевское возрождение православия. В 1632 г. православная иерархия была официально признана, и митрополичий престол до 1647 г. занимал Петро Могила, ставший символом целой эпохи в истории украинской церкви. Представитель молдавского династического рода, он был равным среди равных в высшей элите Речи Посполитой. Его неутомимые усилия в реформировании церкви, повышении ее дисциплины, интеллектуального и образовательного уровня дали толчок усилиям православной учености догнать «больно грамотных» католиков и протестантов. Унификация литургии, первая редакция православных основ веры («Катехизис»), «раскрутка» местных святых (мощи которых часто были «несколько сфабрикованы», т. е. выдавалось желаемое за действительное, в частности мощи Владимира Святого), канонизация всех печерских угодников — все это весьма оживило религиозную жизнь русинов. Проводились масштабные реставрационные работы в Киеве (нынешний вид киевской Софии — дело рук Могилы). Популяризировались идеи об «апостольности» русской церкви, основанной, согласно легенде, апостолом Андреем Первозванным. Это приравнивало ее по статусу фактически, к церкви Римской. В 1632 г. братская школа на киевском Подоле стала Киевским коллегиумом, который уже после смерти Могилы преобразовался в известную Киево-Могилянскую академию. Активизировалось украинское книгопечатание, привозились европейские издания, по которым учились студенты. Короче говоря, делалось все, чтобы русский народ наглядно ощутил, с одной стороны, преемственность и непрерывность давней традиции, а с другой — возрождение и, как результат, создание новой традиции.

Этот процесс «вестернизации» старорусской культуры имел как положительные, так и отрицательные последствия. Прорыв был очевиден, по учености «догнали» католиков, результатов прорыва хватило потом и на реформирование громадины московской церкви силами экспортированных священников-украинцев с хорошим образованием. Другой стороной этого стало вытеснение замелькавшего в различных текстах народного украинского языка в бытовую сферу. В языковой иерархии по престижности он стоял явно ниже польского и латыни, на которых и держалась тогдашняя интеллектуальная жизнь Речи Посполитой, а сферу церковную обслуживал церковнославянский язык.

Еще одной проблемой в восприятии западных достижений было использование всех этих знаний для аргументации особой роли православной церкви в жизни православного общества, в формировании светских властных структур и в наитеснейших связей с ними. Поэтому-то первыми идеологами российского абсолютизма на качественно более высоком интеллектуальном уровне и стали украинцы — в частности, киевлянин Феофан Прокопович с его «Правдой воли монаршей». Политику сильной роли государства в российской церковной жизни проводил и местоблюститель московского патриаршего престола при Петре Стефан Яворский.

Столь быстрый взлет претензий Церкви на свою долю власти наряду с государством и монархией быстро вырывал верхушку украинской церкви из местного контекста: широкий кругозор привел их на позиции некоего православного космополитизма, для которого масштабы Украины были мелковаты. Авторитет Киева в деле модернизации православия делал «птенцов гнезда Могилы» квалифицированными церковными менеджерами-универсалами нового поколения, и их амбиции требовали для своей реализации гораздо больше пространства, чем украинские епархии, к тому же не столь чтимые польскими властями. Этот фактор обусловил энергичную миграцию иерархов в петровскую Россию после того, как Москва добилась при согласии украинского гетмана Брюховецкого передачи права контролировать избрание киевского митрополита константинопольским патриархом в 1667 г. В 1686 г. за «три сорока соболей и двести червоных» Константинопольский патриарх Дионисий передал Киевскую митрополию в подчинение Московскому патриархату.

После этого на протяжении полувека влияние украинцев в высшей иерархии российской православной церкви было превалирующим. Поэтому позиция Церкви относительно грядущего антироссийского «сепаратизма» гетманов носила более чем сдержанный характер. Такое отношение церкви стало одним из деструктивных факторов развития украинской государственности второй половины XVII и начала XVIII вв.