Не удивляйтесь
Яблоко перекатилось через край. Мрачно и выжидающе улыбнулась шахта лифта. Она ценила в себе многое. Она услужливо скрывала свою способность различать добро и зло. Бедное яблоко. Надкушенное и гнилое. Надкушенное и так и не доеденное. Виноваты Адам и Ева — гнили становится все больше. А отходы весят тяжелее, чем все роскошные яства.
Эллен испуганно вскрикнула и посмотрела вниз. Яблоко исчезло. Гнилое яблоко, только и всего? Ведра у нее в руках заколебались и застонали в суставах. Они стонали под грузом гнили, стонали под грузом тайн. И их стон был как ропот впервые собравшихся заговорщиков: почему мы так тяжко нагружены? Да, мы созданы, чтобы служить, но они превратили нас в крепостных. Кто дает вам право нас унижать? Кто дает вам право ставить мир вещей под власть рода человеческого?
И ведра угрожающе закачались в холодных, перепуганных руках Эллен. Разве они догадывались, что их подслушивают? Что кто-то из племени их тиранов, из тех, кто, возвысившись над миром вещей, злоупотребляет своей властью, настолько забудется, что начнет понимать их язык? Кажется, они догадывались, что так оно и есть, их гнев рос, и они пронзительно визжали, как маленькие пленники, которых ведут на работу, приплясывали, и сопротивлялись, и разбрасывали вокруг себя свой груз: апельсиновые корки, похожие на маленькие, упавшие с неба солнца, консервные банки, вспоротые и опустошенные, но не утратившие былого блеска. И всякую осторожность они щедро выплескивали через край.
Дарите бездумно, возлюбленные! — гласит заповедь.
Эллен бежала вниз по лестнице, словно за ней гнались по пятам, но это уже не помогало, ведра бушевали у нее в руках, бушевали во имя всех закрытых сундуков, всей зажатой в тиски красоты, всех оскверненных вещей. И Эллен знала, что месть совсем близко.
Мы — лишь знак, символ, и чего вам еще? Разве в вашей власти хватать то, что вы не можете понять, и утаивать то, что вы не хотите отпустить? Не ройтесь слишком глубоко в ваших шкафах и не цепляйтесь слишком крепко за коньки ваших крыш, потому что они искрошатся. Выйдите, пожалуй, еще раз на балкончик, выпрыгнувший из серой стены, словно забытый отважный порыв, полейте еще раз цветы, посмотрите вслед реке и уходите прочь. Измерьте глубину своими сердцами. Больше ни для чего не осталось времени.
Эллен перебежала через фабричный двор. Ее руки дрожали. Молотки по-прежнему с пением падали на камень, и их песня была греховно печальна. Это была песня без доверия, песня, которой никто не слышит.
Мимо прошел мастер и рассмеялся:
— Ты все теряешь!
Эллен остановилась и сказала:
— Я хотела бы потерять еще больше!
Но мастер прошел мимо.
Издали доносилось гудение взлетающего истребителя.
О, вы себя обогнали и остались далеко позади, — насмехались ведра. — Все точно рассчитано, и все же отныне вас может спасти только то, чего вы не рассчитали! Вы все использовали до последней капли — где же она, эта последняя капля? Ее требуют обратно.
Солнце, растрепанное тенями, лежало на песке. Эллен уронила ведра, руки у нее горели. Она замела солому и мусор большой метлой в угол двора. Куда делись последние остатки? Их требуют обратно!
— Быстрее, Эллен, быстрее, мы упускаем время!
Эллен откинула голову и поднесла к губам сложенные рупором руки: — Что вы сказали?
Звонкий и одинокий, ее вопрос взлетел к растерзанным небесам.
Те, что были на плоской крыше, в разноцветных развевающихся платьях, низко перегнулись через черные перила.
— Поднимайся, немедленно поднимайся, на той стороне стоят пушки! Нам надо закончить, пока не закончим, не уйдем отсюда. Свои мечты домечтаешь позже! Мы хотим домой. Грядет всеобщая тревога! — Как слепая белая галька, падали их голоса в подстерегающую бездну.
Эллен поставила швабру назад к стене.
— Где ваш дом? У вас что ни мечта — то большая тревога, но где ваш дом?
Она опять послушала сердитые голоса высоко у себя над головой. Но кто ее звал, кто на самом деле ее звал? Она напряженно прислушалась. Слева и справа стояли, помятые и скользкие, оба ведерка, во имя всех вещей освобожденные от последних остатков, полные светлой пыли и тайной мудрости, дырявые и чудовищно невозмутимые.
Не удивляйтесь облакам дыма на вашем горизонте, это возвращаются ваши собственные бесчинства. Вы жаждете хватать — так хватайте сами себя. Разве вы не искали замену незаменимому?
— Скорее, Эллен, скорее!
Снова застонали, сопротивляясь рывку, ведра. Ржавчина окровавила Эллен руки. Голова у нее закружилась. Высоко и безжалостно вздымалась дымовая труба. Стук по камню затих. Небо как будто стало бледнее. Маленькая зеленая деревянная дверь, ведущая со двора в подвал, была распахнута и весело ходила взад-вперед под весенним ветром.
— Чего вы от меня хотите? — испуганно спросила Эллен. Умоляющая немота пала на широкий утоптанный двор.
Склад жался к стене дома. Сирена на крыше напротив замолчала от надежды.
— Может быть, я и сама знаю, — пробормотала Эллен. Она подхватила ведра, толчком распахнула дверь в подвал и заковыляла вниз по ступеням. Ее окружила сырая тьма. Над двором по-прежнему стояла тишина — глубокая и недоверчивая. И сирена по-прежнему молчала.
Но этот подвал был очень глубокий. Он, как все на свете, был гораздо глубже, чем можно было предположить. Вот и здесь тоже людская осмотрительность наталкивалась на непредвиденное, и оно ее обступало со всех сторон: люди доверяли глубине.
Чемоданы и узлы, чемоданы и узлы. Последнее, что у вас осталось, о, самое последнее, но разве последнее позволит перетянуть себя ремнями? Разве оно стерпит, чтобы им владели, чтобы его сохраняли? Разве допустит, чтобы его стерегли и запирали, как богатство неправедное? Разве оно рано или поздно не прорвется наружу, не забьет ключом и не хлынет через край в жаждущую пустоту?
— Кто там? — испуганно крикнула Эллен, ударилась головой о балку и замерла. Узлы были разодраны, чемоданы разрезаны. Беспомощная, оголенная и вырванная у себя самой, тайная надежда лежала в пыли.
— Благослови Господи всех разбойников, — сказала Эллен.
— Что вы имеете в виду? — спросила темнота. Она хотела сказать: «Руки вверх», но сказалось нечто другое. У темноты было два голоса, один густой, а другой еще гуще, и оба звучали недоверчиво.
— Трудно объяснить, — испуганно сказала Эллен и поискала спички.
— Вы издеваетесь, — сказала темнота.
— Нет, — возразила Эллен.
— Я зажгу свет, — сказала темнота, но не нашла спичек. У нее ничего не было против себя самой.
— Руки вверх! — беззащитно сказала она.
— Я лучше пойду, — сказала Эллен.
Мужчины сняли пистолеты с предохранителя. Обвалился кусок стены.
В этот миг над городом, задыхаясь, отчаянно взревела сирена.
— Тревога, — сказала Эллен. — Но это не самая большая тревога. Большая тревога звучит не так, совсем не так, и человеку ничего не слышно, пока в него не попадут. В это надо верить!
— Боже упаси! — сказала темнота.
— К сожалению, — сказала Эллен, — мне надо идти.
— Ни с места!
— Нет, — возразила Эллен, — бомбоубежище на другой стороне, под складом. Здесь только вещи.
— И мы, — злобно сказала темнота. Завывания сирены внезапно смолкли, и стало совсем тихо.
— Я знаю, — с ожесточением крикнула Эллен и повернулась к двери, — но я больше не могу ждать! Меня будут искать.
— Берегись! — пригрозила темнота.
— К сожалению, — повторила Эллен, — свой чемодан я бы лучше открыла сама. Я бы его и взяла, и перевернула, а потом сказала бы: «Берите, берите все! Все, кто хочет! Но не здесь. На крыше, на солнце.» — Она перевела дыхание.
— Хорошо тебе говорить, малышка, — засмеялись мужчины, — да только с какой стати ты бы вдруг взяла да все раздала? Расскажи эти сказки своей бабушке!
— Я бы и рассказала, бабушка мне верит, — сказала Эллен. Она доверчиво обращалась прямо к пистолетным стволам. С юга слышались разрывы бомб. Очень частые. Один за другим.
— Пустите меня, — крикнула Эллен, — я никому не скажу!
— Тебе все равно не перебежать двор!
— Я виновата, — пробормотала она, — потому что не вернулась. Зачем я не открыла свой чемодан сама, прежде чем его открыли другие? Зачем заранее не раздала все свои вещи? Я хотела сама открыть свой чемодан, слышите?
— Замолчи наконец, — сказала темнота, — бомбежка все ближе! — Как волки во время отстрела, выли зенитки. И одновременно — мягкий, зловещий, неудержимый рокот падающих бомб. Эллен съежилась, присев на корточки у стены, и уткнулась лицом в колени.
Как это называлось? Надо же отличать то, что тянется вверх, от того, что падает вниз. Но они не обращали на эту разницу никакого внимания. Зерна в темном лоне земли, которые принимали себя за плоды на солнце.
Теперь бомбили еще ближе.
— Тсс! — зашипела темнота.
— Я и так молчала! — огрызнулась Эллен.
— Собственных слов — и то уже не поймешь!
— Я их никогда не понимала!
— Не отвечай, сейчас не время!
— Ох, если это время прошло, — закричала Эллен, — верните его!
— Это еще вопрос! — простонала темнота.
— Да, вопрос, — шепнула Эллен и прижала кулаки к глазам. Кругом все гудело. Гудение сомкнулось над ней, потом разомкнулось и вновь сомкнулось.
— Боже праведный! — крикнула темнота. — Проклятие, почему ты нас задержала? Пресвятые угодники, если так и дальше пойдет, провались ты ко всем чертям!
— Вы себе противоречите, — крикнула Эллен прямо в грохот, — вы все время себе противоречите! Почему вы себе противоречите?
— Они над нами! — Пистолет покатился на пол. Эллен выпрямилась, прыгнула на распотрошенные узлы, и чужая сила отшвырнула ее назад, и в голову ей полетела чужая фуражка. Потом все стихло.
— Воздушная волна, — вздохнула темнота, и немного погодя: — Слава Богу, пронесло!
— Пронесло? — возмутилась Эллен. — Они теперь над другим домом, и это вы называете «пронесло»?
— Иди сюда, малышка, — примирительно сказала темнота самым густым своим голосом.
— Они еще прилетят, — спокойно сказала Эллен, не двинувшись с места.
— Ты за них, что ли? — подозрительно спросили мужчины. Эллен не ответила. Да и что это значит: быть за кого-то?
— Иди сюда, — повторил один.
— Оставь ее, — сказал другой и начал лихорадочно искать спички, — нам надо сматываться, пока не объявили конец тревоги!
— А делить когда?
— Когда будем в безопасности.
— Когда вы будете в безопасности? — рассмеялась Эллен.
И сразу же она почувствовала, как кто-то надвинулся на нее, беззвучно и беспомощно. Она испугалась, на ощупь обогнула угол и побежала большими шагами вверх по коридору, по длинному прямому коридору.
— Стоп! — услыхала Эллен голоса мужчин близко за спиной.
Умоляюще глядел маленький двор над коридором в белесое небо. И прежде чем кто-либо успел это постичь, в воздухе возник рев, вой, дома глубоко и покорно обрушились, словно опустились на колени, дьяволы запели канон, и стены раскололись, открывая обзор.
Эллен и обоих мужчин отшвырнуло назад в коридор, прижало друг к другу; они покатились дальше и остались лежать, оглушенные. На их лица осели ужас и тонкая пыль.
Маленький двор опустошенно глядел в синее небо. По всему его пространству летали черные клочья бумаги. Большая серая фабрика рухнула на колени, и на землю сыпались балки и обломки степы. А там, где стоял склад, тот самый склад, в котором все искали укрытия, зияла непостижимо гигантская воронка.
На ветру летали разноцветные шелковые клочки, лоскутки от легких платьев, какие носят молоденькие девушки, когда проглянет солнце, из земли била ключом вода и окрашивалась в темно-красный цвет. На разбитой трубе лежала кисть руки. Камни, оторвавшись от развалин, катились в пропасть, два ведра, громыхая, обрушились через край воронки. И их громыхание было гулким, как звук фанфар.
Оба грабителя пришли в себя, но лежали неподвижно. Они скрывали друг от друга то, что они целы и невредимы, как явное бесчестие. Тихо! Нам снился дурной сон, но все-таки не будите нас. Потому что день еще намного беспощаднее.
Тут между ними шевельнулась Эллен, перевернулась и начала вертеть головой во все стороны. На мужчин навалился тихий, невнятный стон. В этом стоне слышались укор и огромная настойчивость, он словно хотел что-то сказать. Что он хотел сказать?
Оба мужчины осторожно приподнялись. Они стали откашливаться, им все причиняло боль. Изо рта у них вылетали песок и слизь, но ужас, как осколок, застрял у них в глотках. Ни один из них не отваживался подать голос. Одна Эллен дерзко стонала в тяжелой тьме. Мелкая пыль все еще падала на нее дождем.
Внезапно мужчинам остро понадобилось узнать, что хочет сказать Эллен, и это показалось им важнее всего остального. Они схватили ее за плечи и ощупали ее лицо. Один из них стал шарить в поисках платка и нашарил спички. Трясущимися руками он зажег спичку. Они лежали на раскрытых узлах, и им даже было мягко. Эллен скривила рот. Второй мужчина стал шарить в поисках спичек и нашарил носовой платок. Он поплевал на платок и равномерно размазал грязь по ее лицу.
— Перестань, бабушка, — недовольно сказала Эллен.
— Что она говорит?
— Говорит: «Перестань, бабушка!»
— Что она имеет в виду?
— У меня уши заложены, проклятый песок!
— Просыпайся, детка!
— Теперь она опять застонала.
— Оставь ее! Она же попросила.
— Она думала, что это бабушка.
— Не знаю. Теперь она совсем успокоилась.
— Ты во всем виноват, болван!
— Прислушайся: она дышит?
Губы Эллен были полуоткрыты и слегка дрожали. Мужчина нагнулся к ней и приложил ухо вплотную к ее рту. Эллен не шевельнулась.
— Она умирает, — испуганно сказал он. — Силы небесные, она умирает!
Второй отодвинул его в сторону. — Эй, детка, держись! — Он вскочил на ноги и сказал: — Надо вынести ее на воздух.
— А все остальное?
— Вернемся позже.
— Позже? Давай все возьмем с собой.
— Я совсем запутался, зажги еще одну спичку!
— Где коридор?
— Там!
— Нет, он был здесь.
— Еще спичку!
— Вот тут был коридор.
— Не тут, а там.
— Но я точно знаю…
— Молчи, он был там! — Старший заботливо ощупал узлы и камни под собой, стало тихо. Потом он внезапно объявил: — Ты прав, ты совершенно прав, он около тебя. В его голосе было облегчение. Парень промолчал.
— А что теперь?
Он все еще молчал, спичка погасла. Эллен снова застонала и громко вздохнула. Он бросился к ней. Снова приложил ухо к ее губам и прислушался.
— Вы слишком близко подходите ко всему, — невнятно сказала Эллен и оттолкнула его. — Слишком близко, — повторила она тихо.
— Живая! — крикнул парень.
— Чего ты хочешь? — удивленно произнесла Эллен. — Чего ты от меня хочешь?
— Свет! — сказал парень и чиркнул третьей спичкой.
— Спроси ее, почему Бог должен нас благословить, — насмешливо перебил его старший. Только теперь до него дошло, что коридор исчез. — Почему Бог должен нас благословить? — проревел он из темноты.
— Ты тратишь слишком много воздуха, — проворчал младший.
— Кто ты? — удивленно спросила Эллен.
— Да уж не твоя бабушка, — медленно произнес младший.
— Нет, — подтвердила Эллен.
— Бабушка у тебя добрая? — осведомился младший.
— Очень даже, — сказала Эллен.
— Почему Бог должен нас благословить? — прокричал старший.
Эллен попыталась встать и опять упала. Младший нашел свечу и укрепил ее на камне. Внезапно его тоже захлестнуло отчаяние. Он хотел пощадить Эллен, хотел подготовить ее постепенно, хотел обойтись с ней осторожно, как с неверной добычей, но чуял, что это ему не удается. — Не пугайся, — шепнул он.
— Легко сказать, — возразила Эллен и схватилась рукой за висок. Она протерла глаза от песка и сконфуженно села. — Почему он так кричит? — и она ткнула указательным пальцем в темноту.
— Он хочет что-то узнать, — объяснил младший. — Ты должна нам кое-что объяснить. Когда ты пришла в подвал, не знаю, почему ты сказала — ну, не знаю, с какой стати — может, с испугу, или от неожиданности, или просто ничего лучше тебе в голову не пришло, а может, хотела нам польстить, словом, как бы то ни было, ты сказала…
— Да благословит Господь всех разбойников! — повторила Эллен, и в голове у нее окончательно прояснилось. Она подтянула к себе колени и напряженно задумалась над смыслом собственных слов. Да, она так сказала, этими словами она забежала вперед самой себя, и теперь ей надо было себя догонять, надо было маленькими осторожными шажками пройти весь путь до конца, надо было это объяснить. Крыса за большим камнем присела на задние лапки и насторожилась.
— Я никому не хочу льстить, — мрачно сказала Эллен. — Вы должны все вернуть назад, это ясно.
— Еще того лучше! — крикнул старший и подошел ближе.
— Намного лучше, — сказала Эллен, — но другие тоже должны все вернуть. Те, которые не разбойники.
— И ничего нельзя придержать у себя? — растерянно спросил младший.
— Не придержать, а просто чуть-чуть подержать, — объяснила Эллен. — Вы за все держитесь слишком крепко.
— Почему Бог должен нас благословить? — угрожающе шепнул старший. — Об остальном лучше помолчи. — Он опять поднял пистолет и поигрывал им.
Эллен внимательно поглядела в темноту, на оружие она не обратила внимания. Потому что крик, требующий объяснения, исходил из той глубины, где так или иначе речь шла о жизни и смерти, все равно, сидите вы на залитой солнцем скамейке или на узле тряпья в заваленном подвале.
Свеча мерцала, отдавая на потеху теням развязанные узлы, эту жалкую, снятую с предохранителя уверенность.
— Тем, которые не разбойники, — неуверенно сказала Эллен, — нелегко все вернуть, труднее, чем вам, потому что они не знают, кому. За ними никогда не гоняется полиция, им никогда не приходится все побросать, чтобы спасти себе жизнь, и они спасают всегда не то, что нужно. Им и всем нам нужно помочь! Ходить за нами по пятам, нападать на нас, грабить, чтобы мы спасали то, что нужно спасать. Поэтому… — свеча тревожно затрещала, — поэтому Бог и должен вас благословить, вы преследуете нас по пятам!
Крыса за камнем осторожно высунула голову, как будто и ее тоже имели в виду. Эллен тяжело дышала. Она вскочила на ноги. — Пора идти! — сказала она. Внезапно стало тесно, все словно сжалось. — Воздуха, — сказала Эллен, — мне не хватает воздуха! — Никто ей не ответил. Она прижала руки к груди. Младший неподвижно стоял перед ней.
— Что случилось? — крикнула Эллен.
— Воздух кончается, — сказал младший, — говори тише. — Старший яростно забарабанил по стене рукоятью пистолета. Эллен в ужасе прыгнула туда, где раньше был коридор, и натолкнулась головой на что-то, что не поддалось. Младший подхватил ее. Свеча опрокинулась. Молча они принялись копать дрожащими руками. Обломки безучастно падали, уступая место новым. Из-под ногтей сочилась кровь. Пульс выстукивал тюремную азбуку.
— А вы слушали, как я болтала, — обессиленно прошептала Эллен, — болтала и болтала, как будто от этого что-то зависит.
— Кто теперь знает, от чего это зависит? — возразил младший.
Они перешептывались, как дети, словно их окружала тайна, а не спертый воздух. А старший все барабанил и швырял кирпичи в перекрытие.
— Это бессмысленно, — каменно сказал младший, — мы слишком глубоко внизу.
— А если попробовать с другой стороны?
— Нет, — сказала Эллен, — я знаю этот подвал, он только для вещей. Здесь нет запасного выхода.
— Мы должны принести обет… обет святой Марии! — Старик уронил пистолет и зашатался.
— Молчи, — сказала Эллен, — успокойся, если ты серьезно так думаешь, а не то ты дашь клятву дьяволу!
— Нет, — прошептал старик, — я не могу успокоиться, вот я обещаю, что все верну, торжественно обещаю. Я снова пойду работать на кирпичный завод у реки, как прежде!
— Пить — вот что ты снова начнешь, — возразил парень, — как прежде.
— Нет, — бессмысленно выкрикнул старик, — вы должны мне поверить, послушайте, вы должны мне поверить! Я все верну, почему вы мне не верите! — Его голос надломился.
Тем временем парень нашел лопату. — Вернуть? Кому? Тем, которые остались под складом, как будто для них это еще имеет значение? Как ты себе это представляешь?
— Мне плохо, — сказала Эллен.
Старик лежал на полу и ожесточенно пытался выбить из стены кирпич. У молодого лопата наткнулась на огромный камень, и теперь он все бил по этому камню. Звук был гулкий, надтреснутый.
— Нам нужно подать знак!
— Да, — удрученно шепнула Эллен.
— Не терять головы, — сказал парень. — Что бы теперь на нашем месте стали делать разумные люди?
— Выть, — сказала Эллен.
— Нам нужно откатить этот камень!
— За ним другой такой же, — захихикал старик.
— Могильный камень, — пробормотала Эллен, — а наутро он исчез, это сделал ангел.
— Этого ты долго будешь ждать, — возразил парень.
— Нам следовало начать раньше, — сказала Эллен.
— Нас ведь оглушили! — крикнул парень.
Эллен не ответила.
— Помогай мне! — потребовал он. Внезапно ему показалось, что ее лицо — словно окошко, за которым смеркается. Ему стало еще страшнее.
— Холодно, — сказала Эллен, — до чего мне здесь холодно!
— Ты тратишь слишком много воздуха! — старик сзади прыгнул на Эллен и схватил ее за горло. — Надо тебе заткнуть глотку! — Эллен отбивалась, но он был намного сильнее. Парень попытался оторвать его от девочки, а когда ему это не удалось, стукнул его лопатой по голове и при этом задел Эллен. Новых звуков ниоткуда не было слышно. Старик покатился на узлы, вскочил, снова бросился на Эллен. Его глаза сверкали.
— Ты, — злобно захихикал парень, — никакой ты не сумасшедший! Ты только притворяешься, потому что так оно проще, но если ты опять начнешь, я тебя стукну как следует!
— Я все хочу вернуть, — простонал старик и стал рыться в развязанном узле.
— Тебе бы самому вернуться! — крикнул парень.
Одним прыжком Эллен очутилась между ними:
— Перестаньте! Не ссорьтесь.
— Тихо ты, дурак!
Теперь слышно было совершенно отчетливо. Они услышали это, как слышат шаги этажом выше, и не смели поднять головы. Изумленные, стояли они среди собственных колеблющихся теней.
— Многие видят белых мышей, — прошелестел парень, — белых мышей, пальмы на берегу…
— Погодите! — отчаянно закричала Эллен, — оно уходит, оно опять уходит! Нам надо что-то сделать, чтобы оно опять не ушло! Поднимите меня, поднимите наверх, я буду биться головой в перекрытие, пожалуйста, поднимите меня!
— Спокойно, — сказал парень.
Старик осел на пол.
— Оно уходит, оно опять уходит!
— Оно вернется, придет сюда! — Парень взял лопату и как сумасшедший застучал по камню. Как только он устал, Эллен заняла его место. Старик кричал громко и протяжно, как свистит паровоз в ночи.
Когда они выбились из сил и притихли, топот над ними был почти осязаем, казалось, он грохочет у них над самыми головами и вот-вот обрушится на них. Внезапно на них напал страх перед освободителями.
— Они найдут разрезанные чемоданы, — сказал парень, — если они еще раньше не провалятся и не убьют нас из самых лучших побуждений!
Теперь стук слышался со всех сторон. И в то же время отчетливо слышалось определенная последовательность, ритм, намерение подать знак. Пыль и мелкий мусор быстро и самозабвенно заскользили вдоль стены: берите с нас пример, не принимайте себя настолько всерьез, забудьтесь!
Нам слишком много надо забыть!
Слишком, слишком много — это все равно слишком мало, поэтому сохраняйте спокойствие.
Неудачное движение там, наверху, — и все полетит на нас!
Если вы все это знаете, тогда зачем вы хватались за все подряд, пока вы были этажом выше?
Неловко вытащите какую-нибудь балку, и все рухнет!
Но сколько балок вы неловко вытащили и рванули на себя с тех пор, как вас послали спасать?
Один неверный шаг там, наверху, и все пропало!
Сколько неверных шагов вы сделали, думая, что победили? И как получилось, что вы до сих пор живы?
Мы сами себя об этом спрашиваем.
Если вы себя спросите, если вы только себя спросите…
Ничем не сдерживаемый песок побежал в глубину, блаженный, измельченный, и его уже не удержать.
Потому что вы будете обладать только тем, чего не удерживали, и обнимать будете то, что оставляете. Вы имеете столько, сколько вы сумеете одухотворить своим дыханием, а одухотворяете вы то, что для вас не имеет цены. Чужая цена, неведомая цена — вы слышите, как падает ваш курс? Какая у вас разменная монета? Золото, ради которого вы убиваете, нефть, которая вас продает, работа, которая оглушает? Не голод ли, не жажда ли — ваша разменная монета, и курс ваш — не ваша ли смерть? А на бирже Господней в цене только любовь, одна любовь.
— Они найдут разрезанные чемоданы, за грабеж полагается смерть. Они нас расстреляют!
— И меня? — испуганно спросила Эллен.
— Да, и тебя, — язвительно огрызнулся парень. — Ты нас сюда привела, ты нам показала место, и ты нам светила! — Эллен не шевельнулась. — Или ты им, может быть, хочешь рассказать, что пришла сюда, чтобы примирить сирены, ведра с мусором и орудия на подступах к городу? Пришла развязать свой собственный узел и на крыше, на солнышке, раздать последнее, что у тебя осталось? Кто тебе поверит? — бешено проорал парень. — Бог да благословит всех разбойников, но как ты докажешь, что ты — не одна из нас?
Теперь стук шел из коридора и был совсем близко.
— Этого я не могу, — оцепенев, сказала Эллен, — этого никто не может про себя доказать!
— Останься с нами! — простонал парень и бессильно опустился на пол.
Старик затрясся от смеха. Как одержимый, он изгибался во все стороны и вытянутыми руками отбивался от невидимого, которое исторгало у него смех, рассказывало ему скверные шутки и грозило связать беднягу по рукам и ногам его собственной тенью. Полные ужаса взгляды, как черные бабочки, метались от Эллен к парню и обратно. Уже можно было различить в стороне коридора далекие пронзительные голоса — те, что будут задавать вопросы, не дожидаясь ответов, те, что будут отвечать, не дожидаясь, когда их спросят, — далекие пронзительные голоса, которых не надломит близость самой кромешной тьмы, — голоса спасителей.
— Скорей! — крикнула Эллен. — Поторопитесь, пока они не пришли! — Белый, как культя руки, вырастал из камня огарок свечи. — Дайте мне лопату! Набейте чемоданы камнями и засыпьте все! И скорее, почему вы не двигаетесь с места?
— Набей нас камнями, — шептал парень, — зашей нас наглухо и брось в колодец. Разве ты не знала, что волчья утроба ненасытна?
Старик молча оттолкнул Эллен в сторону. Туфли и светлые шелковые рубашки испуганно вспорхнули в воздух. Он распотрошил остальные узлы и обеими руками сгребал к себе все, что удавалось. Эллен в отчаянии бросилась на него.
— Оставь это, слышишь, оставь! За грабеж полагается смерть, они нас всех расстреляют! — Но старик отпихнул ее в сторону. Его рот был сведен алчностью, он выхватывал все новые и новые вещи и набивал себя ими, словно шкуру мертвого хищника. Парень застыл на месте.
— Останови его, свяжи, усмири! — крикнула Эллен. — Да что с тобой, подумай, что ты скажешь, когда здесь станет светло? — Все начало кружиться.
— Все это разворошила взрывная волна, — возразил парень.
— А набила старику мешки тоже взрывная волна? — Эллен вцепилась в его руку. — Пока вы переваливаете с одного на другого, пока вы…
— За старика никто не в ответе!
— Ты! — крикнула Эллен. — Ты, и я, и те, что наверху, которые хотят нас спасти, и те, что еще выше, в самолетах, мы все отвечаем за старика, как ты не понимаешь, мы все должны держать ответ — ну вот, они нас уже слышат, иди сюда, встань, помоги мне, приготовься!
Но свет оказался ярче, чем они думали. Он обжег им глаза, так что все расплылось перед их взглядами, а по волосам словно прошелся чужой гребень. От этого света кожу у них защипало, в горле пересохло, а языки стали сухими и шершавыми. Он ставил им ловушки, и сбивал с ног, и смеялся у них за спиной, как старик, который лежал в большой воронке с пулей в затылке. А их собственные тени он швырнул на пол перед ними, словно убитых.
Парень потащил Эллен вперед. Постепенно выстрелы их спасителей отстали. Слепые, быстрые — эти выстрелы сами себя боялись.
— Они целятся в своих ангелов! — съязвил парень. Небо было бледное, как опоздавший зритель, которому никак не удается уловить связь между событиями на сцене. Эллен и парень пробрались через чужой сад, опрокинули детскую коляску, доверху полную картошкой, и нырнули в толпу — они перестали быть целью. Мимо скользили нагруженные тени. Цепенея в черном тумане, перед ними лежал город. С востока налетел порыв ветра.
Они побежали по улице, которая вела с холма, и переполошили очередь: люди с большими продуктовыми сумками стояли перед магазином, надеялись в последний раз унести домой припасы.
Эй, вы, — неужели вам не хочется унести с собой что-нибудь другое? Унести новый припас, прежде чем начнется осада, и запастись как следует? Выскакивай из очереди, ты должен унести самого себя, ты призван на самый последний участок, ты включен в новый отчет, выскакивай из очереди, ты должен сбросить с себя кожу! Беги, догоняй себя, вырывайся из своей упаковки! Люди в ужасе смотрели им вслед. Но парень и Эллен были уже далеко.
Их преследовал смех старика, он набросился на них, пресек им дыхание и заставил кровь стучать у них в висках. Этот смех издевался над ними: вы спасли не то, что нужно было спасать! Разве вы не презираете уже тот ваш недавний смертельный страх и чужие слова во тьме? Разве вы не раскаиваетесь, что ничего с собой не взяли? Не забудьте, — надрывался смех старика. — Не забудьте меня, помогите мне, откатите камень с могилы!
Они укрылись в пустой парадной.
— Повезло нам! — Эллен заглянула в серое лицо парня и испугалась.
— Словно тысяча лет прошла!
— Мы или другие, кого мы должны спрашивать?
— Экономь дыхание!
— Ничего больше не хочу экономить, все равно они это обесценят.
— Теперь-то успокойся, отдыхай. Из подвала мы выбрались. Ты больше никогда не будешь читать мне мораль!
— Буду — как только тебя опять завалит!
Со двора летела пыль. За стеклом двери возникла дворничиха и яростно погрозила кулаком.
— Эти окошечки, — презрительно сказала Эллен, — окошечки в дверях. Ну-ка, кто там снаружи? Ах ты ворюга! Неужели вы сами себя не боитесь?
Дворничиха чуть-чуть приоткрыла дверь и погрозила шваброй. Они бросились наутек.
Улицы были забиты фургонами с беженцами. Теперь уже невозможно было как следует разобрать — не то люди при узлах, не то узлы при людях.
— Узлы в ярости, — сказала Эллен парню, — их слишком туго затянули, они же все лопнут.
— Сами, что ли? — язвительно спросил он.
— Как взрывчатка, — объяснила Эллен. — Лучше их не трогать!
На границе города поднимались в небо маленькие круглые облачка дыма. Кожаные ремни хлопали по шелудивым спинам лошадей. Парню и Эллен удалось забраться в фургон, они спрятались подальше под брезент и затаились; закричал какой-то ребенок, но люди впереди их не заметили. В полутьме фургона узлы натыкались один на другой, как будто знали, о чем идет речь при этом бегстве: речь шла о том, чтобы проехать немного вместе в неизвестном направлении, чтобы тебя взяли с собой, не зная, что взяли тебя с собой, — не больше и не меньше.
От непомерной усталости Эллен и парень примолкли. Измученные голодом и жаждой, они спрыгнули с фургона недалеко от здания таможни.
Вы уже знаете? У мира кровоизлияние. Забил ключ — прибегайте и пейте! Набирайте кровь в ведра, ибо Бог сотворил чудо, Бог претворил ее в вино. Ожидая осады, в городе открыли все подвалы. Трое мужчин катили бочку к горизонту. Бочка от них ускользнула. Парень ее поймал. Тяжело дыша, подошли трое мужчин.
— Откуда это у вас? — спросила Эллен. Но они уже покатили бочку дальше, и ответа она не получила.
Желтые стены вынырнули из серой пелены. От таможни уцелело немногое. Они побежали вместе с другими, их одолевала ни с чем не сравнимая жажда. Пить. Они обливались пóтом со страху, как бы не опоздать. Все они в это верят: мир может истечь кровью прежде, чем они успеют напиться.
Парень вскарабкался высоко по приставной лестнице, Эллен за ним, аж до дырявой крыши, на плоские, высушенные солнцем доски таможни. — Здесь! — сказала Эллен. В углу лежали кувшины и ведра, лежали безмолвно и ехидно, готовые к тому, что за них внесут пошлину для отправки в никем не открытую страну, схватят, наполнят и разобьют.
Из бочек били быстрые красные струи, и люди не могли за ними поспеть. Влага обливала им руки и ноги, красные ручейки текли им на края одежды. Взошло солнце, чтобы лучше видеть то, что внизу. Белая и насмешливая луна осталась на краю неба. Опять эти люди внизу подожгли свои крыши. Лунный свет в ночи кажется им слишком мягким. Позади садов ждали своей очереди арсеналы, их тоже скоро взорвут.
Небо кротко стояло над пролитой влагой, в воздухе висело, постепенно темнея, испуганное мерцание. Черные бабочки задевали вечную лампу. Чужие летчики.
Вокруг бочек толклись жаждущие, опьянение властно бушевало над низким зданием таможни. Изумленные вещи порывали между собой привычные связи, небо запуталось в полосах тумана.
Кто-то оттолкнул Эллен от втулки, закрывавшей бочку. — Берегись! — закричал парень, — воры, разбойники! — Но он опоздал. Эллен вцепилась в наполненные ведра, покачнулась и едва не упала. В ушах у нее гудела тишина потерянных раковин, рокотание красного моря.
— Нет! — крикнула Эллен.
Пространство между небом и землей наполнилось ревом. Это, должно быть, услышали все. Красное море отступило. Пули штурмовиков пробили крышу. Бегущие стали падать ничком. Одна из бочек опрокинулась.
Не удивляйтесь!
Парень нагнулся и подхватил Эллен. По лицам обильно струились вино и кровь. Синие губы всплывали, тонули и вновь выступали на поверхность. И тихое удивление мертвецов затопляло таможню.
Не шевелитесь, храните тайну, слышите: храните тайну! Пускай себе разбойники маршируют по золотому мосту.
Доски сорваны, сквозь проломы пробился незнакомый свет.
А теперь: небо или ад? Ты плачешь или смеешься?
Но смех уже невозможно было унять, этот безумный смех уцелевших. Он бушевал, реял высоко над бочками и заставлял их катиться, прыгал между ними и пронзительно дребезжал с высоты. Сам истерзанный, он терзал молчащих людей.
Мы что, живы? Опять живы? Болтаемся между небом и преисподней, с обожженными ступнями и просветленным челом, взвихренная пыль между двух ураганов! Почему вы лежите так тихо? Дайте нам поесть, мы голодны! Небо или ад, отвечайте: вас уже оставил голод? В ваших кладовых плесневеет хлеб, в ваших покоях звонит телефон. Почему вы лежите так тихо? Помогите друзьям, помогите уцелевшим! Ведь они в эту минуту бредут со своей постелью в подвалы, они уже опять устраиваются так, словно остаются надолго. И опять успокаиваются. Начинается осада, но они об этом и знать не хотят. Они в осаде с тех пор, как родились, и не замечают разницы в масштабах.
Оставьте постель свою, вы, уснувшие, оставьте ваши кладовые! Сосуды разбились, молоко утекает в водосток, светлые плоды пляшут над бегущими.
Не давайте нам еды, нас тошнит. Не давайте нам ответа. То, что могло нас утешить, разрывает нас на куски, а что не разрывает, то будит в нас алчность.
— Домой, назад в подвал!
— А разве мы не слишком долго были в пути?
И снова в воздухе жужжание.
— А шмели собирают мед?
— Кровь, — запинаясь, ответил парень. Лестница, которая вела на улицу, обрушилась, и им пришлось прыгать вниз.
— Я голодная, — сказала Эллен.
— Вы разве не знаете: скотобойни открылись, народ штурмует скотобойни. Опять они играют в блаженненьких!
— Давайте и мы с ними играть! — сказал парень.
Когда они пришли на скотобойню, небо над ними нахмурилось. У парня вовсю шла кровь. Они держались за руки. Издалека грохотали орудия, сирены насмешливо и пронзительно верещали: «Тревога — отбой — отбой — тревога…»
Сбившись в ком, вопя, люди с воздетыми кулаками ввалились в черные скотобойни.
Барахтайтесь в собственной тленности — она никогда вас не насытит. Вы, глухие, вы, немые, вы, колеблющиеся, неужели не мутит вас во всякую пору, когда вы жаждете насытиться?
Но никто не различал грохота вещей в грохоте орудий. Большое стадо желало само себя принести в жертву. Отдайте нас волку!
К воротам бойни прислонился незнакомый молодой пастух, легкими перстами он играл на своей свирели:
Отдайте им все, отдайте им все,
А что вам иметь подобает,
Того все равно у вас нет.
Песнь беззащитности, песнь против волка. Люди безучастно пронеслись мимо. Отдайте все, отдайте все!
Эллен оглянулась на него, но ее уже тащили дальше. Ступени вели вверх. Глубоко внизу солдаты образовали цепочку. Цепочку из пота и гнева, последнюю цепочку, последнее украшение этого мира.
Их юные лица, словно из выщербленного камня, были обращены навстречу штурмующим.
Приказ был: разделите последние припасы! Но последнее неделимо.
Какой был приказ?
Огонь!
Там никто не смеется? Затрещали выстрелы. Там никто не плачет?
Эллен вскрикнула. Рука парня легко высвободилась из ее руки, он стал падать.
Цепь порвалась. Обезумевшие люди штурмовали скотобойню. Навстречу им громыхнул тяжелый холод, спички вспыхивали и беспомощно гасли. Передние упали, остальные, давя лежащих, бросились прочь. Эллен поскользнулась, чуть не упала, но удержалась на ногах. Забитый скот громоздился горами, мясо сверкало над мародерами белым металлическим блеском — приманка в западне.
Эллен отшвырнуло в загон. Ее одежда пропиталась жиром. Эллен окоченела ото льда, соль разъедала ей кожу. Издали она по-прежнему слышала крики остальных — люди метались, оскальзывались, падали, и на них наступали другие. Мясо, их собственная добыча, завладевало ими.
Наверху у старых ворот юный пастух играл, чисто выводя мотив:
Отдайте им все, отдайте им все,
А что вы из рук выпускать не хотите,
То никогда не отпустит вас.
Но Эллен его не слышала.
Эй, что ты приносишь им из преисподней? Она бессознательно рванула, рванула на себя белое, беззащитное мясо и прижала его к себе. Бежавшие навстречу попытались его у нее отнять, но она держала крепко; мясо все время норовило выскользнуть у нее из рук, но она держала крепко. Она поволокла мясо вверх по залитой кровью лестнице.
— Где ты? — Она стала звать парня, но никто ей не ответил. Бледная от ужаса, стояла она посреди огромной шумной бойни. Солнце исчезло.
— Что ты за него хочешь? — спросила какая-то женщина и жадно уставилась на мясо.
— Тебя, — мрачно ответила Эллен и крепче прижала к себе мясо.
Тут она услышала поверх шума и грохота песню незнакомого пастуха:
Дарите не глядя, любимые чада,
не надо держаться за ваше добро.
Раздайте им все, раздайте им все,
а что вы берете,
того вам уже не подарят.
Стало темно. Двое мужчин с криком нахлестывали корову и гнали ее вперед. Эллен заплакала.
— Эй, о чем ты плачешь?
— О вас, — крикнула Эллен, — и о себе!
Громыхание орудий раздавалось теперь совсем близко. Мужчины нетерпеливо промчались перед ней в ворота. Мясо выскользнуло у нее из рук. Она не стала его поднимать.
