Книга: Киндернаци
Назад: Эпизод 32. Осень 43-го
Дальше: Эпизод 34. Конец июня 43-го

Эпизод 33. Осень 43-го

Однажды на уроке немецкого. Желтый солнечный свет уже никого не может обмануть, он греет окольные окна, но не согревает зеркальную гладь бассейнов. Они высыхают, исходя битумными парами, и их пронзительная вонь отлично гармонирует с запахами школьных туалетов и гниющих тряпок, которыми вытирают доску. Косой солнечный луч дотянулся до второй парты в левом ряду и припека уголок тетрадки, на ее серой обертке написано: «Звездный атлас Витрова» — хороший запах пропеченной бумаги, который издает даже холодная чистая упаковочная бумага, хотя в нынешнее военное время к нему примешивается затхлый запашок комнатной пыли, которая заодно попала в бумажную массу, витает над грязной, с торчащими занозами, откидной крышкой парты. От этого запаха, несмотря на утренний час, во рту собирается слюна и урчит в животе.
Надпись на тетради очень неразборчива, так как в ней смешалась привитая старыми прописями привычка к наклонному почерку и новая установка на бодрый прямостоящий. Во-вторых, тяжеловесно взлетающее ввысь «t» можно перепутать с целым рядом других букв, это «t» вообще нехарактерно для Витрова и осталось у него как последняя дань былой дружбе со Шлезаком, память о которой постепенно бледнеет, медленно уступая место просыпающемуся интересу к девочкам. Ну, а в-третьих, опасливый страх, как бы следующая линия не получилась слишком бледной или неряшливой, зачастую заставлял пишущего подрисовывать буквы, иногда даже по два раза.
«Осман, Харти, я — теперь звезды 1-й величины», — написано на первой странице атласа. «Из-за девочек играть в футбол, драться, ругаться уже не так важно, как раньше; главное стало: ум, анекдоты, похабство, манеры, костюм, музыка, опытность, небрежная поза, романтика. Вместо простой солдатни теперь правят бал офицеры, к которым я могу себя причислять хотя бы потому, что я умен».
Листок, озаглавленный «ОСМАН»: «Звезда 1-й величины. Самый старший из нас, второгодник, причем не в первый раз. Но очень умен. Хлыщ. Но сначала объяснение, кто такие хлыщи и чего они добиваются. Несмотря на наши политические разногласия, мы тотчас же по-джентльменски пожали друг другу руки в знак взаимного уважения». «Своей прической, небрежной повадкой, рассказами о запрещенном свинге он уже добился того, что прежняя наша элита превратилась в его свиту, причем в подчинение перешли как раз все спортсмены, задаваки и горлохваты. Запомнить: What is the thing? This is the swing. Поговаривают, что он завел у себя настоящий говорим так: OGHC — Osman’s Girl Hunting Club. Там курят, пьют виски и вообще ужас что творится. В придачу он претендует еще на то, чтобы его считали поэтом, но, по мне, он пишет слишком уж высокопарно. В одном его творении, которое он нам читал, только и речь что о кипучих страстях и дальних странах, и даже встречается слово „Пикассо". Бывают такие слова, Бог весть где подхваченные, от которых невольно краснеешь».
Листок, озаглавленный «ХАРТИ»: «Звезда 1-й величины. Перешел к нам из другой школы. Раньше пел в хоровой капелле. Очень серьезен и умен, причем, однако, очень хорошо приспособлен к реальной жизни, чувствителен, ведет себя естественно. Сразу же сделался моим лучшим другом». «Много думал об этом: разница между Харти и Шлезаком. Теперь то место, которое занимал в моей душе Шлезак, принадлежит девушкам. Вернее сказать, будет принадлежать одной-единственной девушке. Харти точно также ждет своей суженой, а до тех пор даже не собирается eseln. Мы можем с ним проговорить целый день напролет. Вот так же когда-нибудь у нас будет и с моей девушкой. Мы с самого начала дружно объединились против декадентских влияний, которые исходят из Америки и от Османа».
Листок, озаглавленный «Блюте»: «Сверхновая».
Сверхновыми в астрономии называются такие звезды, которые кажутся новыми. Они внезапно вспыхивают на небе там, где до того находилась звездочка слабой светимости или вообще не обнаруживалось раньше никакого небесного тела. Светимость вспыхнувшей «Новой» может за очень короткий срок увеличиться в тысячи раз, затем она угасает, так что ее светимость становится настолько слабой, что она превращается в невидимую для наблюдателя звездочку. Примечательной закономерностью, отмеченной наблюдателями у обнаруженных ими звезд такого класса, является то, что в максимальной фазе вспышки они достигают светимости, приблизительно в 25000 раз превышающей светимость нашего солнца. Однако встречаются редкие исключения из этого правила, так, среди «новых» звезд иногда попадаются такие, чья светимость вспышки в тысячи раз превышает светимость обыкновенных «новых» звезд. Такие неожиданно вспыхивающие звезды, обладающие сверхсильным свечением, стали называть «сверхновыми». Отмечены «сверхновые», светимость которых в максимальной фазе короткой вспышки в 300 миллионов раз превышает светимость нашего солнца. Появление «сверхновой» звезды в какой-либо из галактик представляет собой очень редкое явление, случающееся приблизительно один раз в тысячу лет». (Выписано из «Современного энциклопедического справочника», 1940 г.). По-настоящему, ей не место в «Звездном атласе», потому что она — учительница. Однако она — моя подружка. Один раз я даже заставил Вульша, человека примитивного и любителя всяких шуточек, который в прошлом был одним из моих мучителей, написать мокрым мелом (а такую надпись невозможно стереть): «Герти Блюте! Мы тебя любим». Она густо покраснела и, поняв, что это невозможно стереть, совсем растерялась. Признание: мое самолюбие не успокоится, пока я не наберусь храбрости и, не прячась за чужой спиной, не выскажу это сам, глядя прямо в ее милое личико и покрывая его поцелуями». «Она инстинктивно отомстила мне на контрольной работе: „Как это, мол, возможно, чтобы у такого тонкого человека был такой корявый почерк!" На будущее: никогда больше не буду подрисовывать буквы. И нельзя писать имя моей Блюте с таким, "t", какое пишет Шлезак, я придумаю для нее свой собственный, легкий рисунок».
Желтое, с летом навсегда распрощавшееся солнце — отныне и навек солнце школьных уроков — высвечивает на голове Лодовика желтую прядь, пожалуй, это даже изобличает ее химическую высветленность. Только что прозвенел звонок с урока, а Лодовик уже дерзко распевает в солнечных лучах, взобравшись на осино-полосатый учительский подиум, готовый под недреманным оком нашей валькирии — хранительницы классного журнала в любую минуту быть низверженным, распевает со всякими выкрутасами, смешно изображая инструменты оркестра:
В каком-то баре, в Сент-Луисе
В оркестре негры-молодцы,
И пляшет негритянка,
Лихая голоштанка.

До Османа — совершенно немыслимая вещь!
Тут негр к ней подбегает
И п… ей…

Входит наша Блюте.
…утирает.

Затем, разумеется, после положенного «Хайль Гитлер — Хайль Гитлер», вызывается на заклание первый агнец, причем — что очень гуманно — подготовленный: к доске идет Витров, чтобы сделать доклад, — это задание предназначено для развития устной речи.
Витров выступает с докладом об основах и современном состоянии астрономической науки. Увлекшись, он вкладывает в свой рассказ все больше пыла, его речь убыстряется, он запутывается в фантазиях на тему возникновения и гибели миров и наконец понимает, что не успеет закруглиться, даже если бы ему предоставили для доклада все время сдвоенного урока. Тут он дергает парашютное кольцо и, спустившись в суховатую сферу астрофизики, делает из существования электронного микроскопа скоропалительный вывод, что скоро появится и электронный телескоп, который тоже, конечно, будет изобретен немцами, а может быть, работа над его созданием уже в полном разгаре, и когда это состоится, то будет бесповоротно доказана вся нелепость диких теорий еврея Эйнштейна; тут Осман встает, поднимает руку и громко, не дожидаясь разрешения, заявляет:
— У меня возражение!
— Пожалуйста, я слушаю, — вежливо отвечает ему Витров.
— Ссылка на расовое происхождение великого физика Эйнштейна представляет собой необъективный аргумент. Если ты можешь опровергнуть теорию относительности, то опровергай ее; я, например, в ней недостаточно разбираюсь.
Валькирия Блюте обращает свой взор на Османа, охваченного благородным, но хорошо сдерживаемым гневом; Витров и его мысли превращаются в негодную бумажонку, которую взяли и скомкали; или: спасительное кольцо идеологии, за которое он рванул, оторвалось и осталось у него в руке, так что он шмякнулся пузом и лежит в пыли арены.
— Ты выбрал чересчур сложную тему, — говорит Блюте красной как рак девчонке Анчи и переходит к новой теме — немецким диалектам.
Витров был утешен. Ему сказали, что приведенный им пример венского диалекта в его произношении скорее получился похожим на один из немецких диалектов рейха: у него твердый приступ, чистые и краткие гласные, рубленые фразы, а также отсутствует характерная певучесть, вместо которой слышны лишь логические ударения, в конце фраза резко обрывается. Сегодня он второй раз подряд краснеет, но теперь уже от гордости. Оказывается, Витров, так и не сумевший приспособиться к венскому диалекту настолько, чтобы он звучал у него естественно, все еще страдающий от насмешек, которыми его все эти годы осыпали товарищи, на самом деле — представитель господствующего народа, он что-то вроде берлинца, и это суждение подтверждено не кем попало, а настоящей валькирией! Одинаковая отрывистая четкость походки и речи, отрывистая четкость в том, как лечь и как встать; вот — четко переоделся и четко выполнил физкультурные упражнения. Нет во мне того обаяния, которое есть у тех, кто свингует с ленцой, жует резинку; я всегда буду всех ошарашивать своей резкостью. Как раз за это меня и будут любить, за это я и сегодня уже любим и что-то значу, как в давние времена, когда я слыл образцовым учеником в иной стране, не вашей.
При печальном свете желтого солнца школьной неволи нам выдается задание, чтобы дома при печальном свете желтого солнца нам не игралось и не скучалось; велено проработать рассказ «Слепое повиновение, или Живой труп», предварительно дано краткое объяснение этого выражения; на войне мы не должны просто слепо выполнять приказы, точно живые трупы, а вести себя как живые люди, сознающие, за что они воюют, и думать головой так же, как наши фюреры, чтобы не получалось, как поют про нас американцы: «левой-правой, левой-правой, Гитлер знает для чего, а Америка далеко». А отсюда получается удачный переход к краткой, заключительной части урока словесности, в качестве которой служит краткое и четкое обращение одного из руководителей молодежной организации Артура Аксмана, Лодовик, которому поручено прочитать ее вслух по хрестоматии, ошибается на одном слове, так что получается: «Мы, молодежь, — гранаты будущего».
Назад: Эпизод 32. Осень 43-го
Дальше: Эпизод 34. Конец июня 43-го