В честь восемнадцатилетия первой сол задали пир, как она тому ни сопротивлялась. Галанна метала в ее сторону взгляды, как отравленные стрелы, и липла к Тору, что выглядело несколько странновато для свежеиспеченной супруги второго солы. Перлит отпускал по поводу Аэрин остроумные замечания, но его мягкий тенор всегда звучал ласково, что бы он ни говорил. Король, ее отец, чествовал дочь, и лица вдоль столов в большом зале блестели улыбками. Но Аэрин смотрела на них печально и видела только оскаленные зубы.

Тор наблюдал за ней. Она надела золотую тунику поверх длинной алой юбки. По подолу туники вились вышитые цветы, пышные рукава украшали многоцветные лепестки. И два кольца на руках, те же, что на Галанниной свадьбе. Огненные волосы заплели вокруг головы и перехватили золотым обручем, и надо лбом три золотые птицы держали в клювах зеленые камни. Он увидел, как она морщится от улыбок придворных, и нетерпеливо стряхнул с локтя Галанну, и с этого момента Галанна больше не притворялась, что улыбается.

Аэрин этого не заметила, потому что никогда не смотрела на Галанну, если могла этого избежать, а когда Галанна отиралась рядом с Тором, то и на Тора не смотрела. Но Арлбет заметил. Он понял, что открылось ему, но не знал, к добру это или к худу. А с королем не часто случалось, чтобы он не знал, как ему поступить. Но он не знал. То, что он читал в лице Тора, разрывало ему сердце, ибо самой заветной мечтой Арлбета было, чтобы эти двое могли пожениться. Однако он понимал, что люди никогда не любили дочь его второй жены, и боялся их недоверия, и имел причины его бояться. Аэрин почувствовала руку отца на плечах, обернулась и улыбнулась ему.

После пира она ушла к себе, уселась на подоконник и стала смотреть в темный замковый двор. Факелы по периметру оставляли омуты глубоких теней у замковых стен. В спальне у нее тоже было темно, и Тека еще не пришла проверить, повесила ли она свою парадную одежду как следует или оставила ее на полу, там, где скинула. В дверь легонько постучали. Она обернулась и удивленно сказала: «Войдите». Успей она подумать об этом, притаилась бы, и посетитель ушел бы, не найдя ее. После зала, полного еды, разговоров и ярких улыбок, ей хотелось побыть одной.

Это оказался Тор. Аэрин видела его силуэт на фоне света из коридора, она достаточно долго просидела в темноте, и глаза привыкли. Но он моргал и озирался, ибо ее фигура сливалась с тяжелыми занавесями, свисавшими вокруг глубокой оконной ниши. Аэрин шевельнулась, и Тор увидел отблеск ее красной юбки.

— Ты чего в темноте сидишь?

— В зале сегодня было слишком много света.

Тор промолчал. Она вздохнула и потянулась за свечой и кремнем. Пламя вспыхнуло, и, несмотря на всю рыжину ее волос, на краткий миг Тору показалось, будто неровные тени превратили Аэрин в старуху, чью-то бабушку. Тут она поставила свечу на маленький столик и улыбнулась ему, и ей снова стало восемнадцать.

Аэрин заметила нечто у него в руках: длинный узкий сверток темной ткани.

— Я принес тебе подарок на день рождения… тайком, поскольку мне показалось, тебе так больше понравится.

«И потому, что так мне не придется ничего объяснять», — мысленно добавил он.

Она сразу поняла, что это меч. С растущим восхищением она смотрела, как Тор разворачивает упаковку, а из нее, сияя, проступает меч, ее собственный меч. Аэрин нетерпеливо протянула руку и вынула клинок из ножен. Он был гладкий, только с небольшими насечками на рукояти, чтобы не выскальзывал из пальцев. Но она чувствовала, какой он легкий и настоящий и идеально ей по руке, и рука ее дрожала от гордости.

— Спасибо, — произнесла она, не отрывая глаз от меча и потому не замечая надежды и жалости, с которой Тор смотрел на нее.

— На рассвете испытаешь его, — сказал Тор, тон его голоса выдернул ее из грезы, и она подняла глаза на него. — Жду тебя на нашем обычном месте, — продолжал он, стараясь говорить так, словно им предстоит обычный урок, такой же, как любой другой.

И если ему это не удалось, то Аэрин все равно не поняла почему.

— Это в тысячу раз лучше, чем очередной халат, — легко произнесла она и с радостью увидела, что он улыбается.

— Это был очень красивый халат.

— Будь он не такой красивый, я бы не питала к нему такого отвращения. Ты был такой же вредный, как Тека, когда пытался заставить меня лежать в постели или всю жизнь бродить по моим покоям в халате.

— И это помогло тебе выздороветь, не говоря уже о том, что ты не могла стоять на ногах, чтобы либо не сомлеть, либо не рухнуть.

— Мне больше помогли твои уроки. Необходимость постоянно сосредотачиваться выгнала из меня остатки сарка, — возразила Аэрин, легонько помахав деньрожденным подарком у него под носом.

— Я тебе почти верю, — печально ответил он.

Так они и стояли, глядя друг на друга, с поднятым между ними обнаженным клинком, когда в открытую дверь позади них вошла Тека.

— Храни нас Голотат, — выдохнула бедная женщина и прикрыла за собой дверь.

— Разве мой подарок на день рождения не прекрасен? — воскликнула Аэрин и повертела клинком туда-сюда, так что он словно подмигнул стоявшей у двери ее старой нянюшке.

Тека взглянула на ее лицо, потом на лицо Тора, потом снова на лицо Аэрин и ничего не сказала.

— Пожелаю тебе доброй ночи, — сказал Тор, и поскольку здесь была Тека, он дерзнул сделать то, на что не решился бы наедине: положить руки на плечи Аэрин, пока она убирала меч в ножны, и поцеловать ее в щеку как брат.

Он поклонился Теке и вышел.

Возможно, дело было в том, что у нее появился собственный настоящий меч. Возможно, в том, что ей исполнилось восемнадцать, — или за восемнадцать лет упрямства она наконец натренировалась упрямиться как надо.

Аэрин по-прежнему спотыкалась об углы ковриков и натыкалась на дверные косяки, думая о своем, но больше не озиралась встревоженно по сторонам — не видел ли кто. Видели, не видели — ей было все равно. Ее занимали другие вещи. И эти другие вещи ее радовали.

Теперь она не заливалась краской, поймав на себе взгляд Перлита и зная, что с их прошлой встречи он наверняка выдумал новое оскорбление и что ей будет особенно тошно слышать все это из-за его полуулыбочки и полуприкрытых глаз. Она проходила по залам замка и улицам Города кратчайшим и прямым путем, больше не заботясь о том, чтобы выбрать дорогу, где встретится меньше людей. И она избегала сарки в королевском саду, но только для того, чтобы ей снова от нее не поплохело. Ее не корчило от мысли о его присутствии или от стыда, что ей вообще надо избегать этого растения. И дыхание сада больше не казалось ей дыханием Галанниной злобы.

Аэрин открыла-таки способ делать мазь от драконьего огня.

Она понимала, что занимается этим из чистого упрямства: это надо ведь, больше двух лет снова и снова смешивать снадобья, делая лишь крохотные изменения, учиться разыскивать и готовить все составляющие для этих смесей (нельзя же без конца грабить запасы Хорнмара и Теки), искать наиболее редкие зелья по аптечным лавочкам в Городе, которые тоже еще нужно было найти, выезжать на недовольной Кише за травами, растущими поблизости…

Поначалу она боялась, что кто-нибудь попытается ее остановить, и первое время при посещениях лавочников и выходах за городские ворота у нее живот сводило от ужаса.

Но аптекари обслуживали ее почтительно и даже охотно, и постепенно она поняла, что ничего ужасного в ее вылазках нет. Маскироваться не имело смысла. Она была единственной обладательницей рыжих волос в Городе, и любой дамарец, даже никогда не видевший ее живьем, сразу понимал, с кем имеет дело. Можно было повязать на голову шарф, но одного взгляда в зеркало хватило, чтобы осознать безнадежность затеи: волосы-то шарф, конечно, скрывал, но оставались еще рыжие брови. Галанна красила каким-то снадобьем ресницы, но Аэрин понятия не имела, как им завладеть. К тому же, подумалось ей, Тека только-только перестала возмущаться по поводу ее самой и ее странных отлучек, а если няня поймает свою царственную хозяйку, пробирающуюся закоулками со спрятанными волосами и крашеными бровями, она выйдет из себя — и пиши пропало.

Поскольку время шло, а никто ее так и не остановил, в Аэрин окрепла уверенность, и вскоре она уже вплывала в лавки, которые часто навещала, с гордо поднятой головой, как подобает первой сол, делала покупки и выплывала наружу.

Она казалась себе невероятно величественной, но лавочники и женщины находили ее очаровательно простой. Они-то привыкли к перлитам и галаннам, которые никогда не смотрели никому в глаза и всегда были недовольны (поговаривали, что женщина, поставлявшая Галанне краску для бровей, не зря получала такие баснословные деньги). Обычно у таких придворных деньги и покупки держали лакеи, пока хозяева теребили драгоценности и смотрели вдаль.

Арлбет порадовался бы, дойди до него свежая прядка городских сплетен про ведьмину дочь и про то, что у дочери (как и у матери, о чем некоторые теперь вспомнили) всегда находилась улыбка для каждого. Благодаря этим разговорам почти рассеялось и дыхание страха, порожденное слухом, что ведьмина дочь якобы привораживает первого солу. Некоторые из ее новых сторонников решили, что Тор как первый сола и будущий король вполне законно хочет тихой семейной жизни, а королевская дочь, пожалуй, единственная при дворе, с кем подобная жизнь возможна.

Были даже такие, особенно среди стариков, кто качал головой и говорил, что не следует держать юную первую сол запертой в замке, как это делается нынче. Лучше б ее выпускали общаться с ее народом. Услышь это Аэрин, ну и посмеялась бы она.

А вещи она покупала совершенно невинные, пусть временами и странные, к тому же за несколько месяцев скупила их изрядное количество. Ничего такого, что могло бы вызвать какую бы то ни было… беду. Хорнмар заметил, очень тихо и только одному-двум ближайшим друзьям, что первая сол совершила чудесное исцеление старого Талата. И каким-то образом эта история тут же разошлась, и как припомнили легкую улыбку ведьмы, так же некоторые начали вспоминать, как она умела ладить с животными.

За несколько месяцев до своего девятнадцатилетия Аэрин положила порцию желтоватой мази на свежий кусочек сухого дерева, взяла его железным пинцетом, сунула в огонек свечи на углу рабочего стола — и ничего не произошло. Она производила данный конкретный набор движений — отмерить, отметить, смешать, положить и смотреть, как горит дерево, — столько раз, что от долгой практики движения сделались скупыми и точными, даже если мыслями она была на следующем уроке фехтования с Тором. Или с Текой, которая через день-другой начнет приставать со штопкой чулок, ведь они все прохудились, так что на придворных мероприятиях в большом зале Аэрин последнее время щеголяла в ботинках, дабы не сверкать пятками. Она прикинула, что в зеленых чулках дырки вроде бы меньше, их даже почти можно зашить, а обедать сегодня придется в зале. С тех пор как Аэрин исполнилось восемнадцать, от нее ожидали регулярного участия в балах, а сегодня точно будут танцевать, поскольку обед дают в честь Торпеда и его сына, приехавших с юга. Одна из Торпедовых дочерей служила фрейлиной у Галанны. В ботинках танцевать трудно, придется как-то выкручиваться…

Тут Аэрин поняла, что рука устала… и что кусочек обмазанного желтым составом дерева спокойно игнорирует пылающее вокруг него пламя, а железные щипцы в руках нагрелись.

Она подскочила, смахнула свечку и выронила горячие щипцы. Намазанный кусочек дерева покатился по пыльному, усыпанному щепками полу, собирая на себя стружки и опилки, пока не стал походить на новую разновидность ароматического шарика. Мастерскую Аэрин себе устроила в заброшенном каменном сарае неподалеку от Талатова пастбища, где некогда хранилась растопка и всякие штуки вроде старых топорищ и кусков дерева для новых, да все не могла собраться подмести пол. Ее трясло так, что она снова выронила свечку, пытаясь ее поднять, и промахнулась, пытаясь затоптать струйку дыма, поднимавшуюся от пола в том месте, куда упал огарок.

Аэрин уселась на кучу топорищ и сделала несколько глубоких вдохов-выдохов, старательно думая о зеленых чулках. Затем встала, снова зажгла свечу и спокойно воткнула ее обратно в подсвечник. За долгие месяцы она научилась не растрачивать понапрасну время и аптекарские товары и делала только крохотные порции каждой смеси зараз. Мраморная чашка, в которой происходило окончательное растирание и смешивание перед экспериментом со свечным пламенем, была не больше яичной скорлупки. На дне чашечки мази осталось как раз на кончик пальца. Аэрин выбрала указательный палец левой руки, ибо именно его она обожгла в результате самой первой попытки приготовить мазь, — казалось, с тех пор прошли века. Она решительно сунула кончик пальца в огонь и стала наблюдать. Остроконечный желто-голубой овал пламени обтекал палец с двух сторон и соединялся над ним, отбрасывая тени на каменный потолок. Никаких ощущений. Аэрин вынула палец из огня и уставилась на него с благоговейным ужасом. Потрогала его другим пальцем — не теплее, чем обычно. И при этом он не был жирным, в отличие от деревяшек, которые оставались липкими. Кенет. Он существует.

Она проверила записи, дабы убедиться, что сумеет прочесть написанное ею же самой касательно пропорций данной конкретной попытки. Затем задула свечу и в полном ошалении отправилась штопать чулки.

Тека дважды переспросила ее, что с ней творится, когда помогала ей одеться к придворному пиру. Штопка у Аэрин получилась хуже, чем обычно, — а это о чем-то да говорило. Сама Тека сказала еще больше, когда увидела результат, но не столько потому, что рассердилась, сколько потому, что рассеянность Аэрин встревожила ее. Обычно, когда приближался прием, Аэрин делалась ужасно неуклюжей и отчаянно сосредотачивалась на том, что происходило с ней здесь и сейчас. В итоге Тека завязала подопечной вокруг обеих щиколоток ленты в расчете скрыть убогую попытку штопки, и еще больше перепугалась, когда Аэрин не стала возражать. В этом году ленты на щиколотках были последним писком моды среди юных высокородных дам. Когда это поветрие только возникло, Тека с большим трудом убедила Аэрин не удлинять все юбки на девять дюймов, чтобы они волочились по полу, отметая все вопросы насчет щиколоток. И няня ни секунды не сомневалась, что победила в том споре только потому, что Аэрин с ужасом поняла, как много для этого придется сидеть над шитьем.

К правой лодыжке Аэрин Тека прикрепила кисточку, изящно спадавшую на высокий подъем длинной ступни (наверняка сползет набок, Галанна и другие выработали особую кокетливую походку, чтобы кисточки у них падали вперед, как положено), а к левой приколола крохотную серебряную брошку с королевским гербом. Аэрин не шелохнулась, мечтательно глядя в пространство. Она даже слегка улыбалась. «Уж не влюбилась ли девочка? — гадала Тека. — Да в кого? В Торпедова сына… как бишь его? Точно нет. Он на полголовы ее ниже и тощий».

Тека вздохнула и поднялась.

— Аэрин… ты уверена, что не заболела?

Первая сол с видимым усилием пришла в себя и ответила:

— Милая Тека, со мной все в порядке. Правда. — Тут она глянула вниз, нахмурилась и повертела ступнями. — Гм.

— Ленты скроют твою, с позволения сказать, штопку, — сурово сказала Тека.

— Ну и ладно, — отозвалась Аэрин и снова улыбнулась, а Тека подумала: «Что томит девочку? Поищу-ка я сегодня Тора, уж по его-то лицу что-нибудь да соображу».