14
Три дня добирался бережно ступавший Талат до перекрестка, где они расстались с проводником и отправились навстречу дракону. Три дня Аэрин не решалась спешиваться, пока не находила возле предполагаемого лагеря возвышение, откуда могла бы снова забраться на коня на следующее утро.
К вечеру она смертельно уставала. Лодыжка пульсировала от долгого пребывания в вертикальном положении. Аэрин понимала, насколько она слабее, чем казалось ей самой. Приходилось заставлять себя есть. Голода она не испытывала, есть было больно, но Аэрин честно ела, потому что есть надо. Гораздо больше ей нравилось смотреть, как пасется Талат. Тот слопал все съедобное по берегам их ручья, включая кору с деревьев, и теперь с огромным воодушевлением набрасывался на свежую траву возле каждой стоянки.
Нередко в течение дня Аэрин приходила в себя, озиралась и понимала, что опять теряла сознание. Иногда ей требовалась минута-другая, чтобы опознать деревья вокруг — обычные дамарские деревья, чья форма и узор листвы были знакомы ей с детства. Порой она просыпалась, припав к шее Талата. Но опытный боевой конь не дал бы ей упасть, и она не падала. Он нес ее равномерно и неуклонно, насторожив чуткие уши, и, казалось, не сомневался в выбранном направлении.
— Ну, дружище, ты свое дело знаешь, — прошептала она Талату, когда они наконец добрались до перекрестка, и он повернул к ней ухо. — Это не я нас сюда привела.
На следующее утро они покинули перекресток, и перед ними открылась дорога. Аэрин не помнила, чтобы узкая тропа превращалась в проселок так скоро. Но тогда у нее еще имелись волосы и все конечности слушались, а открытые пространства не пугали. Слева круто вздымались горы, а справа тянулись живые изгороди, отделявшие дорогу от засаженных полей. Хлеба переливались зеленью и золотом на солнце. Аэрин пыталась утешиться тем, что, не прикончи она Маура — пусть это стоило ей лица, — от хлебов к этому времени остался бы только пепел, а крестьяне пошли бы на корм дракону. Но утешение было слабое, она его не чувствовала — слишком ужасало то, что ждало впереди.
В тот день она снова то выныривала в реальность, то снова уплывала, обмотав правое запястье Талатовой гривой, чтобы не валиться вперед и не задевать обожженную руку. Вдруг Талат остановился и напрягся… и заржал. Звук вытряхнул Аэрин из дремы. Конь снова заржал и задрожал и, поняла она, поднялся бы на дыбы, как учили дамарских лошадей приветствовать и бросать вызов, но не сдержался ради нее, и она зажмурилась, смаргивая слезы усталости и жалости к себе.
Она не видела, кто приближается. Судя по поведению Талата, это не просто люди, но кто-то знакомый, а значит, неизбежно кто-то из Города. Но после падения сквозь драконий огонь зрение у нее так и не прояснилось и левый глаз болел и слезился, пока она щурилась, вглядываясь в дорогу. От усилия закружилась голова, дорога запрыгала и пошла волнами перед ее взором. И тут Аэрин поняла, что это не дорога колышется, но всадники, галопом несущиеся в ее сторону. И когда Талат снова заржал, ему ответили. Передний конь вскинул голову и заржал, и наконец она узнала его: Кестас. И Торова кобыла, Дгет, скакала рядом.
Аэрин сама в панике задрала голову, струпья на лице протестующе натянулись. Правая рука зашарила по вороту туники и натянула полу плаща вместо капюшона. Пальцы торопливо ощупали левую часть головы, где росла упрямая щетина.
Отец и кузен и сопровождавшие их всадники очутились рядом с ней почти мгновенно. Арлбет окликнул ее, но она не ответила — ее хриплый голос не расслышали бы в грохоте копыт. А потом Тор подъехал к ней и спросил встревоженно:
— Аэрин, это ты?
Но она медлила с ответом, пока он не схватил ее за левую руку. Кричать она не могла, но издала такой ужасный хриплый звук, что Тор выронил ее руку и произнес что-то, но она не расслышала, потому что закашлялась от крика и никак не могла остановиться. У нее снова пошла кровь, брызги попали Талату на шею, ее трясло, и плащ свалился на землю, и Тор с Арлбетом застыли в седлах, беспомощно глядя на нее.
Остаток пути запомнился плохо. Ей попытались соорудить гамак, дабы облегчить путешествие. Аэрин послушно легла, но так оказалось еще хуже, и на первой же остановке она выбралась из носилок и мрачно побрела к Талату, кружившему поблизости в недоумении, чего он такого натворил, что у него забрали хозяйку. Она обняла его за шею и спрятала лицо в гриве, не обращая внимания на царапающие левую щеку волоски. Тор тут же оказался рядом.
— Аэрин. — Голос его звенел от непролитых слез, и она стиснула пальцы на Талатовой гриве.
Милый веселый Талат не сомневался: пока хозяйка едет на нем верхом, все не так страшно.
Она проговорила в его шею:
— В носилках не легче. Я лучше верхом.
И она ехала верхом, и весь отряд приноравливался к самой бережной поступи Талата, и еще не скоро достигли они Города.
Когда каменный Город наконец вырос перед ними из леса, Аэрин нашарила плащ и потянула его вперед, чтобы снова прикрыть лицо. Ехавший рядом отец наблюдал за ней. Она взглянула на него, позволила плащу соскользнуть обратно и выпрямилась в седле. Аэрин вспомнила описание смерти Гортольда в Аститетовой «Истории»: как его внесли, истекающего кровью от множества смертельных ран, в Город, где весь народ приветствовал его как спасителя, и как он умер в замке короля, приходившегося ему кузеном. И весь Дамар скорбел по его кончине.
Мрачноватая улыбка тронула губы Арлбета.
— Ты въезжаешь в Город как герой. Весть о твоей победе обогнала тебя, и гонец, первым рассказавший о пробуждении Черного Дракона, здесь с большей частью своих соседей, и они соперничают меж собой в описании размеров и коварства Маура.
— Откуда они знают?
Арлбет вздохнул:
— Я не спрашивал. Некоторые из них встретили нас по пути к Городу, и мы не стали дожидаться подробностей. Смотри между ушей Талата. Он все знает о подобных вещах, тебе остается только сидеть прямо. Мы — просто твоя почетная гвардия.
— Но… — начала Аэрин, однако отец уже отвернулся.
На подъезде к воротам они с Тором действительно приотстали, а Талат притворился, будто гарцует, но только притворился, чтобы не растрясти всадницу. Она сделала, как велел отец: застыла в седле прямо и неподвижно и смотрела не между ушами Талата, где могла что-нибудь увидеть, но прямо на них и на его затылок, где рос раздуваемый легким ветром вихор. На улицах было тихо, но множество людей вышли их встречать. И краем глаза Аэрин видела, что многие прикладывают ко лбу ладонь и делают движение пальцами в дамарском приветствии повелителю. Но Арлбет ехал следом за дочерью. Меж всадниками плутал ветер и ерошил остатки волос первой сол, и солнце безжалостно освещало ее покрытое шрамами лицо. Но люди молчали и не двигались, если не считать вскинутых рук и шевелящихся пальцев.
В замковом дворе их встретило королевское войско, выстроившееся в трехстороннее каре. Воины оставили достаточно места для почетной гвардии, последовавшей за королевской дочерью, когда Талат остановился. Перед ними на плитах двора лежала голова Маура, а вокруг нее сыпался пепел и собирался в лужицы. Аэрин, моргая, глядела на трофей, доставленный кем-то домой за нее. Вокруг глазниц череп был очищен и отполирован. Он был черный. Медленно скользя взглядом по длинным носовым хрящам и выступающей челюсти, Аэрин сообразила, что видна в основном кость, остались только ошметки самой толстой шкуры, и ветерок, обдувавший череп, срывал чешуйки, и они оседали на землю пеплом. Полураскрытые черные челюсти злорадно ухмылялись ей.
Аэрин уцепилась правой рукой за гриву Талата и медленно сползла по его боку, сначала коснувшись земли левой ногой. Тут подоспел Арлбет, провел ее мимо ощерившегося черепа Маура, и солдаты расступились, как по беззвучному взмаху бича, исполнив строевой маневр, и пропустили короля и первую сол к замковой двери. Тут отец повернулся к дочери, подхватил на руки и понес по длинным коридорам и вверх по лестнице в ее комнату. К Теке.
После ее во множестве навещали лекари, но ни один из них не предложил от ожогов средства лучше, чем кенет, а лодыжка заживала сама собой. Только вот ни с кашлем, ни с затруднением дыхания они ничего поделать не могли. Аэрин проводила время в постели или в глубокой оконной нише, выходившей на заднюю часть двора, к конюшням. Хорнмар время от времени приводил Талата к ней под окно, и хотя она не могла окликнуть любимца, сам вид его утешал. Ради Теки Аэрин пыталась есть. Попутно выяснилось, что она не чувствует вкуса еды с тех пор, как вдохнула драконье пламя, просто раньше не замечала этого. А еще она вынула драконий камень из кармана, сделанного из завязанной в узел ткани, и положила на столик возле кровати. Ей казалось, будто он становится ярче, когда она смотрит на него, и глубоко внутри у него шевелится красный огонь.
Наконец Аэрин одолело то же беспокойство, что и тогда в драконьей долине. Она начала ползать по замку и навещать Талата в конюшнях. Ему отвели прежний денник, а Арлбетова юного Кестаса переселили в соседний, дабы отдать его предшественнику почетное место. Талат прекрасно сознавал заново обретенную привилегию. Хозяйка тщательно обследовала пальцами его круп. Рубцы от драконьего пламени исчезли, хотя она по-прежнему различала их, ибо шерсть на их месте росла в направлении, противоположном остальной.
У нее самой волосы отрастали споро, хотя и неравномерно. Тека однажды расчесала их ровно от темечка во все стороны и подстригла аккуратным полукругом вокруг лица, благо виться они перестали окончательно. Аэрин взглянула на себя в зеркало и рассмеялась.
— Я похожа на мальчишку.
— Нет, — возразила Тека, сметая обрезки. — Ты выглядишь как девочка с мальчишеской стрижкой.
Аэрин разглядывала себя. Она избегала зеркал так же, как людей, — кроме Тора с Текой и отца и посланных ими лекарей, от которых нельзя было избавиться. И теперь, когда у нее наконец хватило духу взглянуть в зеркало, увиденное ее удивило. Лоснящиеся шрамы через всю левую щеку — и несколько пятнышек, словно веснушки, на другой стороне лица, где на нее брызнула горячая драконья кровь — были заметны, но не уродовали ее. Кожа на левой стороне головы сохраняла повышенную чувствительность, поэтому расческой приходилось пользоваться осторожно. Но волосы отрастали столь же густыми, что и раньше, хотя на несколько оттенков темнее и почти прямые. Вот только лицо было осунувшееся и бледное, кроме двух пятен румянца на высоких скулах, и появились новые линии, а глаза казались старыми, как у Арлбета.
— Теперь я больше похожа на маму, правда?
Тека приостановилась, держа в руках тряпку, в которую собирала обрезки волос.
— Да.
В первое утро, когда она снова пришла позавтракать с отцом, Тор тоже оказался там и, не сдержавшись, вскочил со стула и обнял ее. Он так радовался, видя ее на ногах, с отросшими и гладко уложенными волосами, что ему почти удавалось не думать, какой маленькой и хрупкой показалась она ему в объятиях, как содрогалась от каждого вдоха, словно юный побег на ветру. Она улыбнулась ему, и он видел красные пятна у нее на скулах, но смотрел только на ее улыбку.
Она спросила про Нирлола. По рассказу Арлбета, тот повел себя смиренно — нет, запуганно, — и это королю не понравилось даже больше, чем обычное для Нирлола надменное хвастовство. Словно западные бароны никогда не собирались выйти из-под руки короля. Нирлол явно нервничал, слишком часто оглядывался через плечо, пугаясь звуков, которых никто, кроме него, не слышал. Он извинялся и сетовал, что плохо спит, что на его границы слишком много набегов, а он, мол, ничего не может с этим поделать. Арлбет при поддержке войска произвел надлежащий шум и после самого краткого, насколько допускала вежливость, визита отправился домой, оставив на месте часть войска для помощи в охране Границы возле Нирлоловой земли. Нирлол казался искренне благодарным, и от этого Арлбету стало еще сильнее не по себе, но сделать он больше ничего не мог.
— Не сомневаюсь, что нас выманили из Города именно в тот момент с определенной целью, — сказал Арлбет, — и лучшее, что я мог сделать тогда, — это вернуться так быстро, как могли бежать лошади. И почти забыл про Маура.
— Я не забыл, — прошептал Тор.
Взгляд его метнулся к лицу Аэрин, и она поняла: кузен сразу догадался, что она поедет с гонцом, чтобы сразиться с Черным Драконом в одиночку.
Арлбет нахмурился, глядя в свою чашку:
— Но если главная цель заключалась в том, чтобы натравить на нас Черного Дракона, почему тогда ощущение злой судьбы не покидает нас? А оно никуда не делось.
— Да, — согласился Тор.
Повисла пауза, и наконец король сказал:
— Мы можем только надеяться, что Аэрин-сол изрядно расстроила их планы, — под «ими» он подразумевал, как поняли его слушатели, северян, — и нам теперь хватит времени подготовиться и собрать достаточно войска.
Ни Арлбет, ни Тор не рассказывали ей, что они подумали, когда впервые увидели ее, согбенную и обожженную и кашляющую кровью на шею Талата, а Аэрин не спрашивала. Все прочее, сказанное по этому поводу, осуществилось в то же утро.
— Я обязан наказать тебя за ношение королевского меча без королевского соизволения, Аэрин-сол, — торжественно произнес отец.
Аэрин и сама уже некоторое время об этом раздумывала и кивнула:
— Жду ваших приказаний.
Тор издал какой-то звук, Арлбет махнул ему, и первый сола умолк.
— Наказание состоит в том, что ты остаешься заключенной в Городе и не носишь меча в течение полугода, не меньше. Маур позаботился об этом за меня.
Она склонила голову. А затем хафор принесли свежий маллак и горячие рулеты, все принялись передавать и наливать, и на том все и кончилось. Теперь она разбавляла маллак молоком, чтобы не приходилось ждать, пока он остынет сам собой, — долгий процесс в королевском замке, где напиток подавали в больших тяжелых глиняных кружках с широким толстым дном и узкими сходящимися краями. Вкус Аэрин теперь тоже не очень нравился — маллак должен быть терпким, а молоко смягчало его, — но ей доводилось идти и на худшие уступки.
Арлбет спросил ее, когда можно устроить пир в ее честь, и она тупо заморгала, думая: «До дня рождения же еще…»
— Маур, — мягко подсказал отец. — Мы хотим восславить тебя за то, что избавила нас от Черного Дракона.
Тор с Арлбетом понимали ее нежелание вспоминать о пережитом, но Аэрин мрачно сказала:
— Благодарю вас. Назовите день.
Молчание, накрывшее в тот вечер большой зал при ее появлении, оказалось даже хуже, чем Аэрин представлялось. Оно несильно отличалось от всегдашнего, ибо двор ее отца чувствовал себя натянуто в присутствии королевской дочери, но все равно ощущалось по-иному. В голове жужжало от тишины, перед глазами все расплывалось еще больше, чем прежде, так что люди вокруг казались размытыми кучами, завернутыми в яркие пятна придворных одежд. Первая сол надела коричневое платье в пол, с высоким воротом и длинными рукавами, почти полностью закрывавшими руки. Наряд украшала богатая вышивка, но нити были черные и темно-коричневые. Аэрин пришла с непокрытой головой и кольцо надела только одно, на правую руку. Она огляделась и заняла место рядом с отцом, пестрые кучи медленно отвернулись от нее. Разговор возобновился, но слов было не разобрать. Зато отчетливо чувствовался надломленный мерцающий страх, который слова были призваны скрыть, и Аэрин бесстрастно отметила: «Это меня они боятся».
Уродливый черный череп Маура повесили высоко на стене большого зала, где потолки вздымались на три этажа. Трофей поместили туда по чьему-то указанию, она к этому отношения не имела, а если бы ее спросили, то воспротивилась бы этой затее. Череп был огромен даже для такого обширного помещения. Аэрин смотрела на него — его-то она видела ясно, — и он злобно ухмылялся ей. Я воплощение их страха, как бы говорил он, ибо ты посмела убить меня.
«Я воплощение их страха», — произнесла тварь.
«Но после нашей встречи я превратилась в хромую калеку, — ответила Аэрин. — Я такой же человек, как они, просто очень тяжело ранена».
Тварь рассмеялась. Смех прошел как рябь по тяжкому молчанию, приглушившему неуверенные разговоры в зале. Но услышала его только Аэрин.
«Да, но ты-то выжила, и ты убила меня. Этого достаточно и более чем достаточно, ибо я был огромен, как гора, и мог бы в итоге проглотить весь Дамар. Крестьяне, видевшие меня до твоего прихода, — человек, который привел тебя ко мне, — все говорят, что, когда я вставал на дыбы, голова моя касалась звезд, и ни одно человеческое существо не могло выстоять против меня. Это говорили те, кто видел меня, с благоговейным ужасом и благодарностью за избавление. Но здесь так не пойдет».
Она улавливала ритм голосов вокруг. Рваный ритм слогов, различимый за словами, произносимыми вслух. Ведьма, говорили они. Ведьмина дочь.
«Но я же спасла их, — отчаянно зашептала Аэрин, — я спасла их».
Драконья голова взвыла.
«Лучше бы ты этого не делала! Лучше бы они теперь лежали у меня в животе!»
Видишь, как первый сола до сих пор смотрит на ведьмину дочь, хотя у нее все лицо в шрамах. Видишь, как он смотрит на нее, словно ни на что больше смотреть не хочет.
Словно ни на что больше смотреть не хочет.
И стариковский шепот: «Помните, как король смотрел на ведьму, как она заколдовала его, чтобы понести от него ребенка и возродиться с удвоенной силой, ибо в жилах ребенка потечет дамарская кровь вкупе с ведьминой злобой!»
Ведьмина дочь. Ни одно человеческое существо не могло бы убить Маура. Она проглотит Дамар, как никакой Черный Дракон не проглотил бы, мы отсиделись бы в глубоких пещерах, пока он снова не заснет.
Позволим ли мы ей приворожить первого солу?
Мы помним старые сказки про Маура. Мы помним.
Ведьмина дочь.
А вслух произносились другие слова: «Север. Налетчики с Севера появляются все чаще, и они все сильнее. Почему Нирлол боится собственной тени? Он, никогда не славившийся мудростью, никогда не отличался и недостатком мужества. Зло».
Ведьмина дочь.
«Лучше бы ты позволила мне съесть тебя!» — вопила тварь на стене.
«Это чистое везение, что я тебя убила! — кричала она в ответ. — Я решилась только потому, что думала, будто уже умерла!»
Тварь расхохоталась.
Ведьмина дочь.
«Чистое везение!»
«Правда? — возразила Маурова голова. — Правда?»
Аэрин резко поднялась:
— Прошу меня извинить. — Она повернулась и медленно, поскольку все еще прихрамывала, двинулась к зияющей двери, которая позволила бы ей покинуть зал.
Тор тут же оказался рядом:
— Аэрин?
— Оставь меня в покое! — крикнула она. — Иди разговаривай со своими гостями! Не подходи ко мне! — Она начала кашлять, и все равно, шатаясь, побежала от него и вон из зала, не заботясь, что хромает на глазах у всех.