Пока Найджел Стрейнджуэйс уютно подремывал в поезде, пересекающем Южный Уэльс, обитатели Дауэр-Хауса просыпались, готовясь встретить день, который, как сообщил им инспектор, возможно, станет для них здесь последним. В атмосфере дома витало чувство облегчения и некоторой безответственности, как в школе накануне каникул. Пусть расследование будет продолжаться, все равно хорошо оказаться отсюда подальше. Дом стал тюрьмой, а из тюрьмы выйти – это всегда избавление, возможно, даже для того, кто вошел в нее всего лишь как гость, а выходит, чтобы подняться прямо на плаху.

Соображения подобного рода ничуть не тревожили славную головку Лили Уоткинс, накрывающей к завтраку стол. Она думала о напористом сыне местного фермера, о весне и своем новом воскресном платье. Еще она подсчитывала в уме сумму чаевых, которые получит от этих леди и джентльменов, и вдобавок прикидывала, насколько поднимается ее авторитет как обнаружившей тело Нотт-Сломана.

О чем думала миссис Грант, было, как всегда, известно только ангелам-регистраторам. Она склонилась – если только это слово применимо к такой особе – над сковородкой с шипящим беконом, скривив губы и глядя на кусочки мяса с самодовольным видом, с каким глядела бы на грешников, которых поджаривают в аду.

Лючия Трейл зевнула и потянулась роскошным телом – с рассчитанной и годами отработанной томностью, еще не до конца проснувшись. Впрочем, вскоре сбросила остатки сна, мышцы напряглись, во взгляде засквозила настороженность. Ждать осталось всего несколько часов.

Филипп Старлинг расхаживал по комнате. С пояса у него свисали подтяжки, лицо разгорелось от возмущения, на языке перекатывались слова, которые должны окончательно добить этого шарлатана-редактора сборника поэзии Пиндара. Отполировав свои инвективы до блеска, он пробормотал про себя: «Ну что ж, никто не скажет, что я не знаю жизни».

Эдвард Кавендиш пытался побриться, но бритва не удерживалась в руке, а застывший в расширившихся глазах взгляд всерьез обеспокоил бы, окажись они сейчас здесь, многих акционеров.

А вот выражение глаз его сестры прочитать было труднее. Возмущение, горечь, страх, нерешительность, странно сочетающаяся с отчаянной решимостью, – все это постепенно смягчилось и обернулось совершенно иным выражением – так, словно на лицо ей легла ладонь любимого человека.

Если не считать полицейского, стоящего на посту у входа, Джорджия Кавендиш была первой, с кем, входя перед обедом в дом, столкнулся Найджел.

– Ну что, – заговорила она, – Эдвард… как он?.. – Голос ее пресекся.

– Боюсь, в том, что убил О’Брайана он, сомневаться не приходится, – медленно, словно подбирая слова, дабы смягчить удар, отвечал Найджел. – Он в трудном положении. Я…

– Нет, нет, ничего не говорите больше. Найджел, инспектор объяснил мне все про… про яд, то есть, что это Эдвард ему сказал, что у меня есть яд. Я спросила его, он подтвердил. Да я по-настоящему и не верила, что он от вас это узнал. Я… это было очень благородно с вашей стороны.

Она порывисто взяла Найджела за руку, слегка прикоснулась к ней губами, бросила на него нерешительный взгляд. Губы у Джорджии задрожали.

– Да будь оно все проклято! – выкрикнула она, круто повернулась и выбежала из комнаты. Найджел, смутно улыбаясь, тупо уставился на тыльную сторону ладони. Потом внутренне собрался и пошел искать инспектора Блаунта. Он обнаружил его вместе с Бликли в глубине дома. Все трое собрались в маленькой столовой, и Найджел изложил полицейским суть того, что ему открылось в Ирландии. У Бликли глаза заблестели от возбуждения, а кончики усов шевелились, как усики антенны. Блаунт воспринял новости более спокойно, но глаза за очками в роговой оправе чутко фиксировали любую деталь.

– Что ж, мистер Стрейнджуэйс, – подытожил он, когда Найджел закончил повествование, – теперь как будто все стало на свои места. Я рад, что не поспешил, хотя из того, что вы говорили насчет Эдварда Кавендиша и следов на снегу, и так стало ясно, что основным подозреваемым должен быть он, а не его сестра. Тонкое наблюдение.

Найджел скромно потупился. Вынув из кармана пачку сигарет, он пустил ее по кругу.

– Перед тем как попробовать связать новые сведения с тем, что мы уже знаем, – он закурил, – предлагаю, если вы не против, отметить все иные обстоятельства, касающиеся Эдварда Кавендиша и проливающие свет на преступления. Минувшей ночью я у себя в каюте повспоминал кое-что, и в результате получилась весьма впечатляющая картина. Не хочу выглядеть в нашем маленьком кругу командиром, – добавил он, – но есть нечто не известное вам и известное мне – только потому что я там оказался. Раньше я не считал эти подробности хоть сколько-нибудь существенными и потому просто их не касался.

– Слушаем вас, мистер Стрейнджуэйс, – пригласил его к продолжению Блаунт.

– Начнем с того, с чего и следует начинать, – с начала. С того момента, когда мы утром нашли О’Брайана мертвым. Обратите внимание, спустившись вниз, я застал на веранде Эдварда Кавендиша. Уставший от трудов праведных бизнесмен вышел глотнуть свежего деревенского воздуху. Все нормально, все правильно. Но какой-нибудь въедливый, всех и вся подозревающий тип мог бы сказать, что этот человек кого-то поджидает, чтобы этого кого-то можно было тактично отвлечь от следов на снегу. Далее. Когда я обмолвился, что иду в садовый домик посмотреть, проснулся ли О’Брайан, Кавендиш совершил большой промах – он никак не отреагировал на мои слова, вообще никак.

Бликли с удивлением посмотрел на Найджела. Инспектор тоже. Но тут же изо всех сил хлопнул себя ладонью по лысому черепу.

– То есть вы хотите сказать, что ему неоткуда было знать, что О’Брайан заночевал в садовом домике?

– Разумеется! Ему следовало выразить удивление. Ему следовало сказать, что он-то думал, что хозяин – дома, в своей спальне. Кавендиш этого не сделал, и, выходит, он знал, что О’Брайан в садовом домике, а откуда ему знать, если только он сам там его не видел минувшей ночью? Идем дальше. Он не только не давал мне затоптать следы, но и когда на веранду вышли все остальные, всячески обращал мое внимание на то, чтобы на них никто не наступил. Удивительное присутствие духа у обыкновенного человека, только что увидевшего труп хозяина дома. Следующий пункт – туфли. На Кавендише было пальто, и, следовательно, он мог спрятать их под полой и снова вынести из дома. Более того, у него было гораздо больше времени, чем у других, чтобы сделать это. Он вытирал лоб носовым платком; не сомневаюсь, что и туфли он обернул им же, дабы не оставить следов. Думаю, он собрался спрятать их сразу же, но никак не мог выбрать подходящего момента: я почти уверен, что, когда я осматривался в комнате, на месте их уже не было. Затем появились все остальные. Внимание мое было сосредоточено на них – надо было посмотреть на их реакцию, ну и проследить, чтобы никто ни к чему не прикасался. Вот тогда-то Кавендиш и мог спрятать туфли – допускаю, что это было как раз в тот момент, когда Лючия разыграла свой обморок. Пожалуй, пока это все, что я могу добавить к уже известному.

Наступило молчание, не продлившееся долго. Его прервал суперинтендант.

– Черт побери, сэр, – хлопнул он себя по колену, – я вот еще о чем подумал! Меня навело на эту мысль то, что вы сказали о Кавендише. Помните, Беллами признался, что в то утро он пропустил подъем? Он еще накануне собирался зайти в садовый домик посмотреть, что да как, но его потянуло в сон, да так сильно, что он проспал до утра и поднялся позже обычного. Вспомним теперь показания мисс Кавендиш. – Бликли облизнул большой палец и принялся листать записную книжку. – «Я прошла в комнату брата, – монотонно принялся зачитывать он, – и попросила его дать мне снотворное – он упаковал его со своими вещами. Брат еще не спал и встал с постели поискать таблетки». Ну что, джентльмены, – суперинтендант торжествующе откинулся на спинку стула, – что это вам подсказывает?

– Полагаю, я догадываюсь, – сухо откликнулся Блаунт. – Мне это подсказывает, что Кавендиш дал Беллами некоторое количество снотворного, чтобы тот не дошел до садового домика и не помешал ему совершить задуманное.

– Возможно, он и мне дал этого зелья, – вставил Найджел. – Я собирался бодрствовать, но вырубился, заснул и встал довольно поздно. Не исключаю, что он бросил мне таблетку в кофе, когда его подали после ужина.

– Из этого следует, – подхватил инспектор, – что Кавендиш каким-то образом узнал, что вы здесь для того, чтобы по просьбе О’Брайана провести расследование. Можно взглянуть на ваши заметки, сэр?

Бликли передал ему записную книжку.

– Так, вижу, что после слов мисс Кавендиш следует заявление ее брата, будто он лег вскоре после двенадцати, но долго не мог заснуть. Мисс Кавендиш зашла к нему без четверти два, и он еще не спал. Снотворное берешь с собой не для балласта. Если он действительно не мог заснуть, почему бы не проглотить таблетку-другую? Таким образом, можно предположить, что перед появлением сестры его долго не было у себя в комнате.

Все трое откинулись назад, словно демонстрируя общее согласие. Первую часть обвинения против Эдварда Кавендиша можно было считать благополучно завершенной. Инспектор Блаунт докурил очередную сигарету и продолжил разговор.

– Все эти ваши соображения, мистер Стрейнджуэйс, для нас представляют большую ценность, но для суда их определенно недостаточно. Давайте обратимся к вопросу о мотиве. Как мне представляется, в свете вновь возникших обстоятельств завещание мистера О’Брайана как важнейший фактор в расследовании преступления следует отмести. Мы не знаем, был ли Кавендиш одним из его бенефициаров. Если был и если знал, что это так, и совершил убийство, чтобы побыстрее получить деньги, вряд ли стал бы он утверждать, будто ему ничего не известно о содержании завещания, ибо, когда оно будет обнародовано, сам факт, что он прикидывался несведущим, сразу бросит на него тень подозрения. С другой стороны, он ни за что не стал уничтожать завещание, если совершил убийство, чтобы из него же, из того же самого завещания, извлечь выгоду. Не исключено, конечно, что – зная, что его сестра является одной из наследниц, и не сомневаясь, что она выделит из своей части столько денег, сколько ему понадобится, – он замыслил убить О’Брайана. Но в любом случае следует, полагаю, согласиться с тем, что даже если это и мотив, то второстепенный.

А главный – это, вне всяких сомнений, – месть. Это подтверждается и тоном писем, содержащих угрозы, и тем, что нам стало известно о давних ирландских приключениях Кавендиша. Он влюбляется в эту девушку, Джудит Фиер. Сила его привязанности подтверждается тем фактом, что он, солидный, с именем, человек, соглашается на детский, недостойный его положения способ переписки через приятельницу.

– Сестра Кавендиша говорила мне, – вставил Найджел, – будто ей показалось, что эта любовная история в Ирландии оказала на него такое сильное воздействие, что впоследствии он так и не женился.

Инспектор посмотрел на Найджела, сдвинув брови.

– Что ж, это еще одно подтверждение, – сухо заметил он. – С течением времени Кавендиш убеждается, что письма мисс Фиер становятся все менее и менее страстными, а под конец приходит письмо от старой няни, в котором она сообщает, что ее питомица влюбилась в садовника. Это тяжелый удар – и по чувству, и по самолюбию. Няня умоляет его приехать в Ирландию и уладить все, но он не может заставить себя сделать это и ограничивается письмом Джудит, в котором наверняка призывает ее образумиться и вернуться к своему прежнему возлюбленному. Призывает, требует. Джудит говорит о его «жестокости». Эта настойчивость, вдобавок к тому положению, в котором она оказалась, – слишком сильное испытание для молодой, неопытной девушки.

– Что это за «положение» такое? – прервал Найджел цветистую речь инспектора.

– Ну как же, ведь трудно сомневаться, что она все же ждала ребенка. Бледность, постоянные перемены настроения и, наконец, последний шаг – все на это указывает. Да, в разговоре с няней она все отрицала, но вполне можно допустить, что такая чувствительная девушка, как Джудит, просто боялась признаться, даже старой кормилице. В любом случае первое, что стало известно Кавендишу после отправления письма, так это что она утопилась. Представьте себе его состояние. Этот молодой повеса не только отнял у него девушку, но еще и бросил ее, когда она больше всего в нем нуждалась, то есть, можно сказать, – убил. Предпринять Кавендиш что-либо не в силах. Джек Ламберт безвозвратно исчез, ничто не связывает его с Фергюсом О’Брайаном. Но за двадцать лет жажда мщения осталась неутоленной. И вот в один прекрасный день Джорджия Кавендиш приводит в дом О’Брайана. Каким-то образом Кавендишу становится известно, что это не кто иной, как Джек Ламберт. Ничего не поделаешь, прежде чем передавать дело в суд, нам придется доказать это, для чего, возможно, потребуются чрезвычайные усилия, разве что удастся каким-то образом заставить Кавендиша самого признать этот факт. Вполне возможно, узнав о самоубийстве Джудит, он попросил детально описать ему портрет Джека Ламберта, и по этому описанию его и узнал, несмотря на мету, которую наложили на его внешность годы.

И вот последний акт драмы. Человек, который двадцать лет назад отнял у него Джудит Фиер, вновь его обездоливает. Лючия Трейл бросает Кавендиша ради О’Брайана. Решение, если оно уже не было принято раньше, становится бесповоротным: он должен убить О’Брайана. Следуют письма с угрозами. Спору нет, в этом чувствуется сильный привкус мелодрамы, но ведь и вся эта история мелодраматична, и к тому же ненависть к О’Брайану буквально сводит Кавендиша с ума. Завсегдатай заведения, принадлежащего Нотт-Сломану, он печатает свои послания там, так чтобы никому не пришло в голову связать их с ним. И вот час пробил – его приглашают отметить Рождество в Дауэр-Хаусе. Он отправляет третью записку и приступает к подготовке. Ему известно, что у сестры есть немного яду, и он прячет его в скорлупу ореха – это вторая линия атаки. А первая – прямой выстрел в О’Брайана, замаскированный под самоубийство. Отчасти такой сценарий Кавендиш вынашивал, отправляя письма с угрозами – надо было заставить О’Брайана иметь при себе оружие.

Оказавшись в Чэтеме, Кавендиш выясняет, что садовый домик – идеальное место для убийства: удален от усадьбы, звуконепроницаем. Следующий шаг – заманить туда О’Брайана. Можно не сомневаться, что какой-нибудь предлог для этого он бы нашел в любом случае, но выясняется, что в этом нет необходимости: O’Брайан и так решил заночевать там. Возможно, Кавендиш предположил, что делается это ради безопасности. Он подсыпает вам и Беллами снотворного, чтобы в случае чего никто ему ночью не помешал, и приступает к наблюдению.

– Да? И с какой же точки?

– Скорее всего, с веранды.

– На тот крайне маловероятный случай, что О’Брайан встанет с кровати и выйдет прогуляться до садового домика? Весьма оптимистическое предположение.

– Ладно, – уязвленно насупился инспектор, – допустим в таком случае, что они заранее условились там встретиться. Либо он мог узнать, что мисс Трейл просила его о свидании там же. Я могу уточнить это. Задам мисс Трейл еще кое-какие вопросы, касающиеся других сторон дела. Так или иначе главное заключается в том, что O’Брайан был в домике, и Кавендиш, как вы сами убедительно доказали, тоже. Вы ведь не собираетесь отказываться от этой версии, мистер Стрейнджуэйс?

– Нет, нет, разумеется, нет. Извините, что перебил.

– Кавендиш вполне мог найти какую-нибудь убедительную причину своего появления в садовом домике, хотя я не думаю, что О’Брайан сразу же ему поверил и отбросил все меры предосторожности. Какое-то время они проговорили, а затем Кавендиш внезапно набросился на него. Завязалась борьба, и Кавендиш направил на О’Брайана пистолет и выстрелил. Борьба стала первым отклонением от первоначального замысла, ибо в результате от нее остались следы – царапины на руке, сломанная запонка, – это заставило вас усомниться в версии самоубийства. Скорее всего, Кавендиш рассчитывал усыпить бдительность О’Брайана и завладеть его оружием без всякого сопротивления. Это у него не получилось, зато удача ему сопутствовала в другом: он нашел в кармане хозяина либо на столе записку, в которой мисс Трейл просит его о свидании в садовом домике. Он забирает ее, чтобы в случае необходимости, то есть если обман с самоубийством раскроется, переключить подозрения на нее. Он заметает следы борьбы, но, открыв дверь, к ужасу своему, обнаруживает, что земля успела покрыться плотным слоем снега. Он возвращается и начинает искать выход из ловушки, в которую угодил. И вот способ освобождения – Кавендиш надевает туфли О’Брайана и возвращается в дом. Вот теперь все как будто в порядке.

– Кроме того, что Нотт-Сломан видел, как он входит в домик! – вставил суперинтендант.

– Ну да. А может быть, он видел и многое другое. Наутро Кавендиш относит туфли на место и уверяет себя, что ничто ему не грозит. Но вскоре ему приходится расстаться с этой иллюзией. Полиция подозревает убийство. Тогда он идет в комнату О’Брайана и оставляет там записку Лючии Трейл, не сомневаясь, что мы ее обнаружим. Но худшее ждет Кавендиша впереди. Нотт-Сломан говорит, что видел его входящим накануне ночью в садовый домик, и требует крупную сумму за молчание. Кавендиш в отчаянии. У него и так туго с деньгами, а если заплатить Нотт-Сломану – это конец. Он тянет время, но ясно, что от Нотт-Сломана надо избавляться. Его беспокойство и странное поведение вызваны опасением, что Нотт-Сломан может выложить полицейским все, что ему известно, еще до того, как раскусит роковой орех. А тут еще Лючия со своим шантажом. Она тоже требует денег за молчание. Иначе расскажет полиции о мотивах, которые могли толкнуть Кавендиша на убийство О’Брайана. Возможно, после разговора с ней Кавендиш и занес записку в его комнату. Положение у Кавендиша критическое, и он весьма разумно пользуется первой же возможностью выбить у мисс Трейл из рук оружие и сам признается в том, что у него были мотивы для убийства.

– А как насчет второй записки? – спросил Найджел. – Той, что написал Нотт-Сломан, угрожая О’Брайану принять меры, если он не рассчитается с Лючией за то, что оставил ее?

– На мой взгляд, Сломан, хоть он это и отрицал, все же нашел записку в домике и, избавляясь от нее, отослал себе в клуб вместе с другими письмами.

– Да, но почему, ради всего святого, ему просто не сжечь ее на месте? В отличие от писем Кавендиша, пользы из нее никакой не извлечешь, а так – могут найти, тот же Артур Беллами…

Это замечание Найджела заставило полицейских недоуменно переглянуться. Он продолжал:

– Обнаружив тело О’Брайана, я почти сразу попросил Артура осмотреться в домике, все ли на месте. Он вполне мог найти записку. А ведь это человек, беззаветно преданный своему хозяину, и он, не задумываясь, мог взять дело правосудия в свои руки. Представьте себе: он обнаруживает записку, она порождает у него смутные подозрения, и в то же утро он предъявляет ее Нотт-Сломану. Сломан понимает, что, попади она в руки полиции, у него могут возникнуть неприятности. Он тянет время. Советуется с Лючией, как бы справиться с Беллами и завладеть запиской. После обеда Лючия идет в холл и звонит в колокольчик. Входит Беллами. Сломан тем временем берет кочергу и укрывается за крутящейся дверью. Он наносит удар Беллами, когда тот возвращается на кухню, берет записку, затем прячет тело и ставит кочергу на место.

– Все это еще не снимает вашего собственного возражения. Почему бы просто не сжечь записку?

– Все надо было делать очень быстро. Чтобы выиграть время, Сломану надо было выйти из бильярдной. Записка в его распоряжении. Теперь вспомните: Лючия сказала, что передала письма Кавендиша Сломану сразу после обеда. Скорее всего, они были у него в кармане. Не надо обладать слишком развитым воображением, чтобы предположить, что записку, отобранную у Беллами, он вложил в один из конвертов и тоже сунул в карман. Закончив партию на бильярде, он идет в маленькую столовую, складывает письма в пакет и устремляется на почту. А по прошествии времени обнаруживает, что записка пропала. Неприятный сюрприз для Сломана.

– Верно… – задумчиво протянул инспектор, – возможно, все так и было. Но доказать это будет чертовски трудно.

– Не беспокойтесь, – угрюмо возразил Найджел. – Бликли, не попросите ли вы мисс Трейл присоединиться к нам? У нас, любителей, есть перед вами, парни, одно преимущество: нет правил, мешающих нам наносить удар ниже пояса. А вам, – повернулся он к Блаунту, – лучше потом сделать вид, что вы не были свидетелем тому, что сейчас произойдет.

В комнату вплыла Лючия Трейл – красивая, и настороженная, и гибкая, как пантера. Найджел взял лежащий перед ним лист бумаги.

– Уходя от нас, несчастный Нотт-Сломан, – сказал он, – оставил некое признание. В нем, помимо всего прочего, говорится, что это вы придумали план нападения на Артура Беллами? Это?..

Ему не было нужды договаривать фразу. Миловидное лицо Лючии густо покраснело, верхняя губа изогнулась.

– Мерзавец! – прорычала она. – Это была его идея, с самого начала и до… – Лючия внезапно оборвала себя и прижала ладонь ко рту. Но было поздно. В пролом, проделанный Найджелом, ринулся Блаунт, и Лючии оставалось лишь капитулировать. В непродолжительном времени у него было на руках подписанное ею признание. Нападение на Беллами произошло в целом так, как и предположил Найджел. Нотт-Сломан, по словам Лючии, убедил ее, что, пока записка в распоряжении Беллами, им обоим грозит опасность. Полиция придет к тому же выводу, на который ему уже намекнул утром Беллами, а именно: они сговорились убить О’Брайана из страха, что он предаст гласности их шантаж. Беллами, продолжал Нотт-Сломан, свирепо угрожал страшными карами, если только найдет дальнейшее подтверждение своим догадкам. При этом Нотт-Сломан заверил ее, Лючию, что просто вырубит Беллами и заберет у него записку. А после этого все просто: их слово – против его слова. И она страшно перепугалась, когда стало известно, что Беллами едва не погиб. Независимо друг от друга Найджел и инспектор заключили, что Нотт-Сломан был с самого начала настолько испуган угрозами Беллами расправиться с ним, что решил нанести удар первым – смертельный удар. Но на одном Лючия стояла твердо: она представления не имела, что Нотт-Сломан шантажировал убийцу О’Брайана.

На том ее и отпустили. Блаунт торжественно кивнул Найджелу, его левое веко едва заметно опустилось.

– У вас исключительно оригинальные методы, мистер Стрейнджуэйс, – сказал он. – Ладно, дело Беллами теперь вполне прояснилось. Нотт-Сломан поступил умно, признавшись, когда мы показали ему его же записку, что он безуспешно искал ее в садовом домике. Это отвлекло нас от поисков связей между ней и нападением на Беллами. Теперь почти не остается сомнений, что Кавендиш убил Нотт-Сломана, ибо последний угрожал сообщить нам, что видел его в садовом домике. Сомневаюсь, чтобы Сломан посвятил во все это Лючию, зачем ему делиться взяткой за молчание с кем-то еще. Ладно. Так. Против Кавендиша у нас имеется мотив и возможность совершить оба преступления, хотя, конечно, мотив по второму зависит от того, совершил ли он первое. Придется еще немало поработать, особенно в лондонском доме Кавендишей. Правда, не уверен все же, что у нас хватает улик, чтобы обратиться за ордером на обыск. Что вы по этому поводу думаете, мистер Стрейнджуэйс?

Найджел слегка переменил позу и задумчиво проговорил:

– Извините, инспектор, немного задумался. Ваше красноречие меня восхищает.

– Как это следует понимать, мистер Стрейнджуэйс, вы что, подтруниваете надо мной?

– Да упаси господь! Ничуть. Вы отлично обосновали свою позицию. Но мне кажется, я уже сейчас могу представить вам некоторые свидетельства, вернее, одно свидетельство, которое исключает необходимость в дальнейшем расследовании. Между прочим, оно содержится в книге, экземпляр которой, если не ошибаюсь, был у О’Брайана в садовом домике. Если вы дадите мне ключ от него, я могу сходить и принести эту книгу. Название ее, как вы, верно, уже догадались, – «Трагедия мстителя».

Найджел поднялся на ноги и уже протянул руку взять ключ, как послышался чей-то крик, потом еще один, а дальше все услышали грохот на лестнице. Что-то скатывалось по ступенькам. Найджел выскочил за дверь первым. Кричала Джорджия. У него сердце от страха сжалось. Все трое опрометью бросились вниз. Над Джорджией склонился оказавшийся там раньше их констебль, дежуривший у парадного входа.

– Джорджия, милая! Не дай бог! Вы не ушиблись? Что случилось?

У нее дрогнули веки, со стороны, как это ни дико, казалось, что она подмигивает. Затем глаза закрылись, она повернула голову в сторону, и ресницы затрепетали вновь.

– Господи, – изумленно пробормотала Джорджия, – так ведь все кости можно переломать.

В этот момент через открытую дверь холла донесся мощный рев автомобильного двигателя. Блаунт и Бликли выскочили из дома и увидели мелькнувшие на повороте подъездной дорожки габаритные огни «Лагонды» О’Брайана. За рулем сидел Эдвард Кавендиш. Бликли дунул в свисток. С заднего двора подлетела патрульная машина.

– К телефону! – бросил Блаунт суперинтенданту. – Пусть перехватят его. Номера вы знаете.

Джорджия стиснула локоть Найджелу.

– Действуйте, – жарким шепотом проговорила она. – Сделайте все, что можете. Мне ничего не нужно. Я просто должна была дать ему шанс.

Найджел быстро наклонился к ней, поцеловал, слегка погладил по смуглой щеке и выбежал из дома, оставив ее сидеть на полу под лестницей в позе весьма неэстетической, но улыбающейся с какой-то тайной удовлетворенностью. Он успел вскочить на заднее сиденье патрульной машины в тот самый момент, когда она уже отъезжала. Блаунт перегнулся к нему спереди.

– Чертовски удачно было со стороны сестры, будь она проклята, сверзиться со ступенек именно в этот момент, – в сердцах бросил он.

– Да уж, – кивнул Найджел, скашивая глаза на кончик носа. – Наверное, Кавендиш укрылся в туалете рядом с парадным входом, воспользовался моментом, когда полицейский отошел, и дал деру. Да он просто хвост поджал, наш старина Эдвард!

Блаунт с раздражением посмотрел на Найджела.

– У него нет ни малейшего шанса уйти. Просто он признал таким образом свою вину.

Завизжали при резком торможении шины. Они подъехали к концу дорожки, а ворота были закрыты. Блаунт выскочил из машины и дернул за ручку. Оказывается, не просто закрыты – заперты. Водитель исполнил на клаксоне музыку Вагнера. Из будки медленно выполз привратник.

– Полиция! Живо открыть ворота!

– Джентльмен сказал, что его светлость велел держать ворота запертыми, – неуверенно пробормотал привратник.

– Не откроешь сию же минуту – посажу за сопротивление полиции. Вот так-то лучше. Куда он поехал?

Привратник указал направление. Они снова тронулись в путь. Минута потеряна, а это значит, когда догоняешь «Лагонду», что потеряна миля. Машина пробивалась сквозь обступающий дорогу с обеих сторон высокий густой кустарник, и у Найджела возникло ощущение, будто его обстреливают прямо из жерла гаубицы. Да нет, не гаубицы, подумал он, когда на крутом повороте его отбросило в противоположный конец сиденья, это явно не гаубица, это что-то более извилистое. Что-то похожее на один из тех хитроумных медных инструментов, которые так любил Томас Гарди, – змей!

«В аду есть тайный уголок, где угнездился змий», – меланхолически запел он. И тут же замолчал – по щеке, точно влажное полотенце, его хлестнула ветка. Все плыло, и расплывалось, и распадалось на части – будто он только что очнулся от сна. Да пожалуй что, и не вполне очнулся. Чем они, собственно, заняты? Мчат по проселочной дороге, рассекающей графство Сомерсет, в погоне за почтенным финансистом. Здесь же не Дикий Запад! Что за спешка? Уйти ему все равно некуда. А так можно толкнуть его на какое-нибудь безумие, на какую-нибудь непоправимую ошибку. Найджел почувствовал, что зубы его выбивают дробь, а колени дрожат. Его захватил азарт охоты. Отчаянные спортивные игры в Сомерсете. Тьфу!

Они остановились у развилки. Блаунт вышел и принялся изучать следы от протектора. Они обнаружились в нескольких ярдах впереди, на грязном участке дороги, уходящей влево. Гонка возобновилась.

– Проселками едет! – крикнул Блаунт. – Похоже, в сторону Бриджвеста.

Начался длинный подъем, и двигатель загудел, как растревоженное осиное гнездо. На верхней точке возвышенности дорога круто пошла в сторону и вниз, и на протяжении трех миль они виляли, то и дело вылетая на обочину. Вдали виднелись телеграфные столбы, окаймляющие главную дорогу. На проселке Кавендиш может заниматься слаломом, сколько ему угодно, но, оказавшись на главной дороге, должен будет хоть немного проехать прямо, и там-то его перехватит полицейский патруль. Не снижая скорости – пятьдесят миль в час, – они взяли слепой поворот. До главной дороги оставалось всего сто ярдов. Увы, туда же брела корова, и до нее было еще меньше – двадцать ярдов. Водитель ударил по тормозам, но скорость снизилась лишь до тридцати, и они врезались в животное. Это напоминало удар кулаком в живот. Корову вскинуло на радиатор и отбросило в сторону. Все повыскакивали из машины. Вокруг валялись осколки стекла. Фары скосило на сторону. Водитель поднял капот. Одну лопасть вентилятора начисто оторвало.

Блаунт помчался к дороге, Найджел за ним. Они на месте. Почти прямо напротив них, на обочине, стояла «Лагонда». Но Эдварда Кавендиша и след простыл. И тут слева от себя, на просторном лугу, они увидели щит для объявлений с надписью:

Они побежали в ту сторону. Там обнаружились лишь хибара, флюгер и невысокий смуглолицый мужчина в комбинезоне. Он был не более разговорчив, чем объявление: в ответ на вопрос Блаунта, не видел ли он выходящего из «Лагонды» мужчины, молча ткнул пальцем в небо. Блаунт поднял голову и увидел высоко вдали маленькую точку.

– Полиция, – прорычал он, – нам нужен этот человек. Еще самолет есть? Или телефон.

– Телефона нет. – Смуглолицый методично перекатывал во рту жевательную резинку. – А Берт, вот он, пожалуйста, к вашим услугам.

Над их головами негромко прошуршал еще один аэроплан, мягко коснулся земли и покатился по полю. Они помчались к нему. Блаунт выкрикнул приказания, точно пулеметную очередь выпустил. Из самолета робко вышли двое пассажиров. Механику велели бежать к телефонной будке, звонить на ближайшую военную авиабазу и продиктовать им номер самолета, который поднял в воздух Кавендиша.

– Керосину хватит? – бросил Блаунт.

Пилот кивнул. Инспектор с Найджелом протиснулись в открытую кабину. Самолет покатил к дальнему концу поля, развернулся по ветру и под нарастающий грохот мотора двинулся на штурм горизонта. Когда же наконец поднимемся, думал Найджел, вглядываясь через окно в землю, которая уже проваливалась и убегала от них зелеными порогами. Они круто набирали высоту, закладывая вираж и неторопливо, красиво, как танцор рукой, покачивая крыльями. Пятно на небе исчезло, но день нынче безоблачный, и скоро оно появится вновь. А пока его не видно, что, интересно, там происходит? Что предпримет Кавендиш, когда истечет оплаченное время? Или он арендовал машину на более продолжительный срок? Над ними равнодушно нависало безбрежное небо. Ответ на вопрос сейчас не так уж и важен.

Через десять минут пятно возникло опять. Они двигались в сторону моря. Быть может, Кавендиш задумал укрыться во Франции или Испании?

негромко запел было Найджел, но слова песенки потонули в реве мотора и, подхваченные ветром, разлетелись клочками по небу. Блаунт прокричал пилоту:

– Догоняем?

Тот молча кивнул. Блаунт нетерпеливо ерзал на месте. Кажется, целое небо простиралось между ними и маленькой черной точкой на юге. Найджел посмотрел вниз. Ощущение было такое, будто они застыли на месте. Под ними лениво проползали разноцветные лоскуты пашни. Найджел вновь бросил пристальный взгляд вперед. Боже правый, они все же настигают беглеца! Пятно превратилось в двукрылое насекомое. Как минутная стрелка бежит за часовой, так и они незаметно, но безжалостно приближались к своей добыче, скользя по чистому челу небосвода. Блаунт повернулся к Найджелу и что-то показал ему. Кляня свою близорукость, тот перегнулся через борт кабины. Ветер яростно ударил ему в лицо, и он быстро втянул голову, пока веки не оторвало.

– Фред видит нас! – крикнул через плечо пилот. – Он разворачивается!

Да, теперь они летели быстрее и выше второго самолета, остававшегося от них справа. Но когда расстояние между ними сократилось до четверти мили, жертва как будто вновь удлинила шаг. Почему – вскоре стало понятно. Пилот опустил нос и, под скрип обшивки и всех проводов, заскользил вниз. Теперь они сблизились настолько, что в кабине преследуемого самолета стали видны две фигуры. Еще ближе – настолько, что Блаунт разглядел пистолет, который Кавендиш прижимал к затылку пилота. Бросок вниз привел к тому, что шасси их самолета оказалось в пятидесяти футах от головы Кавендиша. Тот оглянулся. Никогда Найджелу не забыть выражения его лица. Он вдруг что-то выкрикнул, – но ветер унес его слова, не дав Блаунту расслышать их, – и замахал носовым платком, словно это был белый флаг перемирия. Ибо Кавендиш, все еще держа пилота на прицеле, отчаянно пытался выбраться из кабины. Вот он выпрямился, пошатнулся, наклонился набок, постоял так целую вечность – и полетел вниз. Он падал, раскинув руки и ноги, как манекен. Все ниже, и ниже, и ниже. Казалось, он летел так годы… И полностью исчез из поля зрения всего за несколько секунд до того, как морская поверхность вспенилась едва заметным белым пузырьком, как если бы кто-то кинул в воду совсем крохотный камешек…