Глава двенадцатая
И смех и грех

Ровно в 6.50 у Александра Рудакова сработал внутренний будильник. Последние 37 лет он почти не давал сбоев. Рык старшины 2-го дивизиона 433-го ракетного полка старшего сержанта Зверева поднимал на ноги не только рядового, позже младшего сержанта Рудакова, но и мертвого. В 1976 году, простившись с армейской службой и грозным старшиной, Александр думал, что команда: «Дивизион, подъем», подобно эху, навсегда затеряется в дремучих лесах Среднего Урала, но этого не произошло. Как в Москве — слушателя контрразведывательного факультета Высшей школы КГБ СССР, так и в дальних гарнизонах — лейтенанта, а затем и генерала вырывал из сна рык старшины, намертво засевший где-то в глубине памяти.

«Боец, старшину, как и первую любовь, ты не забудешь до конца своей жизни», — вспомнил Рудаков крылатую фразу Зверева и скосил глаза налево. Жена Людмила, с которой он был знаком со школьной скамьи, уже хлопотала на кухне. Оттуда доносились звон посуды, ее и голоса дочерей Светланы и Анны.

«Товарищ генерал, негоже от личного состава отставать!» — укорил себя Рудаков и подхватился из постели, прошел к окну и распахнул его настежь. От морозного воздуха перехватило дыхание, и он поспешил запахнуть створки. В них отразилось грузное, с осанистым брюшком тело.

«Э-э, Саня, распустил ты себя! Надо заняться спортом!» — решил Рудаков и потянулся к гантелям.

Острая боль прострелила в правую ягодицу и отозвалась в пятке — о себе и возрасте напомнил остеохондроз.

«Нет, Саня, так резко начинать не стоит. Вот пойдешь в отпуск и будешь системно перекачивать живот в грудь. Перекачивать? А оно тебе надо?» — задался он вопросом и вспомнил слова первого наставника в искусстве контрразведки, начальника особого отдела КГБ по Оренбургской ракетной армии генерал-майора Виктора Тарасова: «Спорт здоровому не нужен, а хилому не поможет».

Потирая спину, Рудаков вынужден был признать: «Виктор Григорьевич, Вы, как всегда, правы. Спортом пусть занимаются внуки» — задвинул ногой гантели под шкаф и задержал взгляд на старенькой гитаре, фотографиях кумиров своей юности — Владимире Высоцком и квартете «Битлз». Они, казалось, с укоризной смотрели на него.

Рудаков задорно подмигнул им и, отвесив поклон, сказал:

— Извините, ребята, не судите строго, в следующий раз я вам что-нибудь сбацаю на гитаре, — и коснулся ее грифа.

Струны отозвались тихим переливом звуков и напомнили ему о временах веселой студенческой жизни. Она беззаботно смеялась со старой черно-белой фотографии. На ней верткий как угорь, гривастый парень в стиле Битлз в окружении друзей азартно наяривал на гитаре.

«Вот же было время — никаких забот, одни мечты и удовольствия! — с грустинкой подумал Рудаков и утешил себя: — Не расстраивайся, Саня, молодость уходит, но с возрастом приходит мудрость. Хорошо бы, а если он придет один? Тогда…»

— Саша! — окликнула его с кухни Людмила и позвала: — У нас все готово, иди завтракать!

— Так, женский батальон, без моей команды не начинать! — ответил он и поспешил в ванну.

Через пятнадцать минут дружная семья Рудаковых в полном составе собралась за столом, и они смогли обсудить, давно намеченную и все откладывавшуюся на потом поездку в Оптину пустынь. На этот раз ему не помогли никакие отговорки. Надвигались новогодние праздники, и он под напором трех любимых женщин сдался, но, опасаясь потерять свой последний бастион — традиционную вылазку на охоту в компании старых друзей-сослуживцев, поспешил ретироваться.

Дожидаясь машины, Рудаков кутался в воротник шинели и нетерпеливо поглядывал на часы. Она безнадежно опаздывала, сказывалась непогода. Зима, до этого мирившаяся с капризной слякотной осенью, словно сорвалась с цепи. Все изменилось в считанные минуты. Мощный циклон обрушился на столицу, в сотне метров ничего не было видно, и улицы превратились в автомобильный капкан. Наконец, из снежной круговерти показалась машина, и Рудаков поспешил нырнуть в теплый салон. Дорога стала настоящим испытанием для нервов — три километра растянулись на час, а за сотню метров до него ауди безнадежно застряла в сугробе. Дальше Рудакову пришлось идти пешком, на входе в управление, отряхнув с ботинок снег, поднялся в холл. Ему навстречу, чеканя шаг, шел дежурный по управлению, как положено по Уставу, остановился за три метра и доложил:

— Товарищ генерал-майор, за время моего дежурства в управлении и частях контрразведывательного обеспечения происшествий не случилось! За исключением: вчера около 23 часов в районе стации метро «Динамо» подверглись нападению неустановленных лиц два офицера из Академии Петра Великого; в 10-м НИИ при проведении экспериментальных работ из-за несоблюдения правил техники безопасности пострадал один человек…

— Стоп, Геннадий Николаевич! — остановил Рудаков доклад Приходько и уточнил: — Жертвы есть?

— Нет, товарищ генерал.

— Секретные материалы и приборы на месте?

— Так точно?

— В таком случае по существу всех безобразий и происшествий проинформировать оперработников на объектах. Пусть они разберутся, если контрразведывательных вопросов нет, то это дело командования! — распорядился Рудаков и шагнул на лестницу.

На ее мраморные ступени когда-то ступала нога прославленного полководца маршала Георгия Жукова, мастера блистательных разведывательных и контрразведывательных операций генерал-лейтенанта Николая Селивановского, первого заместителя руководителя Смерш, а также рубахи-парня и воздушного хулигана, командующего ВВС Московского военного округа генерал-лейтенанта Василия Сталина.

Рудаков поднялся на второй этаж и направился к своему кабинету. В просторном длинном коридоре не было ни души, но не потому что, как шутили армейские остряки, «генерал — это не звание, а счастье, с которым подчиненным лучше по утрам не встречаться»: в эти часы большинство сотрудников находились на объектах — в вузах, НИИ, и занимались своим главным делом — проводили явки с агентурой и собирали оперативную информацию. Толстый ворс ковровой дорожки скрадывал шаги, и в тиши коридора звучали бодрый писк компьютеров, дробный перестук шифровальных аппаратов, приглушенные голоса шифровальщиков и аналитиков, доносившиеся из-за неплотно прикрытых дверей кабинетов.

Рудаков вошел в приемную, в ней было непривычно тихо. Помощника на месте не оказалось, о его присутствии напоминали чашка с чем, над ней вился легкий парок, и стопка разноцветных папок, сложенных на углу стола.

— Андрей, ты где? — окликнул его Рудаков.

— Здесь, товарищ генерал! — отозвался тот из аппаратной и через секунду появился на пороге. Поправив сбившийся на сторону галстук, он поздоровался: — Здравия желаю, товарищ генерал-майор!

— Здравствуй! — ответил Рудаков и, пожав ему руку, спросил: — Есть что срочное?

— Так точно! Ориентировка директора о разведустремлениях спецслужб стран НАТО к ходу реформы Войск воздушно-космической обороны и указание руководителя нашего департамента о дополнительных мерах по предотвращению диверсионных и террористических актов на объектах 9-го Главного управления Министерства обороны, — доложил помощник.

— Вот с них и начну, остальные документы представишь позже! — распорядился Рудаков.

Помощник, передав ему две папки, переключил телефоны ВЧ— и оперативной связи на кабинет. В нем царил полумрак. Слабые лучи декабрьского солнца с трудом пробивались через запорошенные снегом окна. Рука Рудакова привычно легла на выключатель, старинная хрустальная люстра — последнее, что осталось от дворян Раевских, брызнув снопом искр, мягким светом залила просторный кабинет. Строгость его обстановки смягчалась двумя картинами в простенке между окнами — подарок сослуживцев. На них неизвестный художник запечатлел суровые пейзажи Северного Урала: подернутые фиолетовой дымкой горы и припорошенный первым снегом сосновый бор. О личной жизни генерала говорила большая цветная фотография. На ней он вместе с женой, дочерьми и матерью расположились на лавочке, за ними виднелся старенький покосившийся домик под камышовой крышей и раскидистая шелковица посредине двора.

Рудаков прошел к стенному шкафу снял шинель, папаху, повесил на вешалку, пригладил рукой усы и направился к столу, перебрал в столешнице маркеры, остановился на зеленом и сосредоточился на ориентировке директора. Ее содержание не оставляло сомнений в том, что миролюбивые заявления руководства НАТО являлись не более чем фиговым листком, прикрывающим ползучее продвижение наступательных структур военного блока к границам России. Рудаков внимательно вчитывался в документ, по ходу делал на полях пометки, а в спецблокноте набрасывал указания для подчиненных, когда зазвонил телефон прямой связи с дежурным по управлению. Он снял трубку и коротко обронил:

— Слушаю вас.

— Товарищ генерал, извините за беспокойство, дежурный по управлению капитан Приходько.

— Что у тебя, Геннадий Николаевич?

— Товарищ генерал, на связи заместитель генерального директора 53-го НИИ Орехов.

— И что?

— Просит срочно соединить с Вами.

— По какому вопросу?

— Утверждает, что по очень важному и хочет говорить только с Вами.

— Хорошо, переключи на меня! — распорядился Рудаков и обратился к списку руководителей вузов и НИИ. Память его не подвела, и, когда в трубке раздался голос Орехова, он бодро приветствовал:

— Доброго здоровья, Борис Флегонтович.

— Здравия желаю, Александр Юрьевич, — срывающимся голосом ответил Орехов.

— Что это Вы по-военному, Борис Флегонтович, вспомнили лейтенантскую юность? — пошутил Рудаков.

Но Орехову было не до шуток. С трудом подбирая слова, он потерянно лепетал:

— Александр Юрьевич, простите за беспокойство. Но тут такое. У меня голова идет кругом.

— Борис Флегонтович, успокойтесь, я Вас внимательно слушаю.

— Нет, это же надо такому случиться?! Почему я, Александр Юрьевич? Я всю ночь не спал! Откуда только на мою голову свалился тот чертов американец? Откуда?! — терзался Орехов.

«Наш «Катализатор» сработал, — заключил Рудаков. — Вот только в какую сторону?» Эта мысль сверлила ему мозг, но он не поддался эмоциям и, сохраняя ровный тон, предложил:

— Борис Флегонтович, пожалуйста, успокойтесь! Давайте все по порядку.

— Да-да, сейчас, Александр Юрьевич, — пытался взять себя в руки Орехов.

Но это плохо получалось. Перескакивая с пятого на десятое, он никак не мог сосредоточиться. Рудаков терпеливо слушал и пытался понять, с кем имеет дело: «Орехов — ты или ловкий лицедей, ведущий свою рискованную игру, или мы переиграли с тобой в шпионы? Так кто же?»

Ответы на свои вопросы он мог получить только при личной встрече и в разговоре лицом к лицу с Ореховым. Более подходящего случая, чем этот, трудно было найти, поэтому Рудаков решил им воспользоваться и, остановив его, заявил:

— Борис Флегонтович, я Вас понял. Ситуация, действительно, сложная и непонятная.

— Да! Да, Александр Юрьевич! Это черт знает что! Мерзавец хотел сделать из меня шпиона! Русский ученый…

— Борис Флегонтович, не накручивайте себя. Давайте не будем говорить об этом по телефону. У Вас есть время, чтобы подъехать ко мне в управление?

— Есть! Есть! — воскликнул Орехов. — Я немедленно выезжаю!

— Вот и договорились. Я жду, — закончил разговор Рудаков и немедленно начал действовать, нажал клавиши на переговорнике — ответили Первушин с Охотников, и потребовал: — Александр Васильевич, Андрей Михайлович, немедленно зайдите ко мне и прихватите сводки наружного наблюдения и прослушивания телефонных переговоров Орехова!

— Есть! — ответили они.

Рудакову уже было не до ориентировки. Отложив ее в сторону, он сосредоточился на предстоящем разговоре и пытался понять, что могло стоять за обращением Орехова. Дерзкая попытка перехватить инициативу и навязать свою игру, чтобы выиграть время, или им двигали обыкновенные человеческие чувства — растерянность и страх человека, у которого большая часть сознательной жизни проходила под грифом «Секретно». Некоторую ясность могли внести сводки наружного наблюдения и прослушивания телефонных переговоров Орехова после встречи с Эдвардом-Лазаревым. Рудаков бросил нетерпеливый взгляд на часы — с минуты на минуту Орехов мог появиться в управлении, и надавил на клавиши переговорника, чтобы поторопить Первушина и Охотникова. Они уже были на пороге кабинета. Рудаков кивнул им на кресла и объявил:

— Скоро здесь будет Орехов.

— Как?! Зачем?! — в один голос воскликнули Первушин и Охотников.

— А вот так. Только что звонил и доложил, что его хотели завербовать американцы.

— Вот так и сказал, что вербовали?! — изумился Первушин.

— А на что он рассчитывает в разговоре с Вами, Александр Юрьевич? — задался вопросом Охотников.

— Давайте не будем гадать! — потребовал Градов и спросил: — Анализ сводок наружного наблюдения и прослушивания телефонных переговоров Орехова после встречи с Лазаревым у вас есть?

— Да! — доложил Первушин.

— И что мы имеем?

— После разговора с Лазаревым-Эдвардом Орехов рванул из клуба так, будто одно место намазали скипидаром.

— Про свою трость даже забыл, — отметил Охотников.

— Такое впечатление, что в лице Лазарева он увидел исчадие ада…

— Стоп-стоп, Александр Васильевич, давай без ужасов, оставь их для своих картин, — остановил его Рудаков и потребовал: — Давайте говорить языком контрразведки: имела ли место попытка выхода Орехова на прямой контакт с резидентурой ЦРУ в Москве после беседы с Лазаревым?

Первушин и Охотников покачали головами.

— Но если этого не было, то тогда остается как вариант связь через тайник, — рассуждал Рудаков о возможных способах выхода Орехова на ЦРУ.

— Маловероятно, — исключил Первушин и пояснил: — По данным наружки, он, вернувшись из клуба, квартиры не покидал и все еще находится дома.

— А если Орехов использует в качестве канала выхода на ЦРУ связь через спутник или Интернет?

— Специалисты работают над этим, и в ближайшие часы мы будем располагать необходимой информацией.

— Александр Васильевич, надо бы поторопить коллег. Сейчас дорог не только час, но и каждая минута. Орехов располагает важной информацией, и ее утечка к ЦРУ может нанести непоправимый ущерб нашей обороне, — напомнил Рудаков.

— Есть, Александр Юрьевич, немедленно свяжусь и. — договорить Первушину не удалось — зазвонил телефон.

Рудаков снял трубку. Ему ответил дежурный по управлению и доложил:

— Товарищ генерал, к Вам прибыл заместитель генерального директора 53-го НИИ Орехов.

— Геннадий Николаевич, проводите его ко мне! — распорядился Рудаков и предложил Первушину и Охотниковым: — Товарищи, подождите у себя!

Они покинули кабинет. Рудаков, убрав со стола секретные документы в сейф, приготовился к встрече Орехова. Тот не вошел, а скорее, вполз в кабинет. На нем не было лица, в глазах плескался ужас, губы сотрясала судорожная дрожь, а ноги подкашивались.

— Борис Флегонтович, что с Вами?! Вам плохо? — воскликнул Рудаков и поспешил к нему навстречу.

Ответа он так и не услышал. Орехов, бросив на него очумелый взгляд, развернулся и ринулся в коридор. Рудаков не знал, что и думать: поведение Орехова обескуражило, схватился за трубку телефона, чтобы поднять по тревоге дежурную группу, но она не понадобилась. На пороге робкой тенью снова возник Орехов и, тыча пальцем в коридор, срывающимся голосом произнес:

— О-онтам.

— Кто, он? — ничего не мог понять Рудаков.

— Американец.

— Какой еще американец? О чем Вы, Борис Флегонтович?

— Александр Юрьевич, это он! Точно он, только без трубки!

— Чт-о?! Какая трубка? О ком Вы?

— Американец! Эдвард! Это он приставал ко мне в клубе! Э-то церэушник, Александр Юрьевич! — срывалось с побелевших губ Орехова.

Рудаков не знал, то ли ему смеяться, то ли плакать. Оперативная комбинация «Катализатор», призванная подтвердить или опровергнуть версию о связи Орехова с американской разведкой, получила совершенно неожиданное развитие. Случайная встреча с Лазаревым-Эдвардом в коридоре управления могла свести с ума даже человека с нервами более крепкими, чем у Орехова. Его безумный взгляд красноречиво говорили об этом. Подхватив под руку совершенно потерявшего голову ученого, Рудаков усадил в кресло и подал стакан с водой. Выпив, Орехов все еще не мог взять себя в руки, и Рудакову пришлось еще несколько минут успокаивать его. И когда нервный стресс у Орехова от встречи в управлении с «американцем» прошел, Рудаков, наконец, услышал рассказ об истории, приключившейся с ним накануне в клубе «Джентльмен с трубкой». Несмотря на то что Орехов часто путался, перескакивал с одного на другое, его поведение, мимика лица, а больше глаза говорили Рудакову — перед ним не шпион. Лишним подтверждением тому служило стойкое убеждение Орехова в том, что в коридоре управления ему встретился Эдвард. В сложившейся ситуации Рудакову ничего другого не оставалось, как обратить это эпизод в шутку.

— Борис Флегонтович, если в нашем коридоре и появится американец, то только в наручниках, — с мягкой иронией заметил он.

— И все-таки, как они похожи! Нет, я не мог ошибиться, у меня хорошая память на лица.

— В Вашем состоянии каждый второй будет похож на Эдварда.

— Извините, Александр Юрьевич, нервы! Я до сих пор не могу прийти в себя.

— Борис Флегонтович, теперь Вам нечего опасаться. Вы правильно поступили в непростой ситуации и вовремя обратились к нам.

Орехов приободрился и шутливо заметил:

— Александр Юрьевич, после таких испытаний я готов быть и Штирлицем, и Бондом.

Рудаков лукаво улыбнулся и в тон ему ответил:

— Борис Флегонтович, я это принимаю к сведению. А пока рекомендую не спешить менять трубку товарища Сталина на трубку господина Даллеса — это не наш выбор.

— Да-да! — живо согласился Орехов и с возмущением заявил: — Ничего у них не выйдет! Русские ученые не торгуют секретами! Теперь я понимаю, что негодяй Эдвард неспроста предлагал обмен.

— Я тоже так думаю. Мы займемся им. Еще раз большое спасибо за информацию, — поблагодарил Рудаков и, проводив Орехова на выход, пригласил к себе Первушина и Охотникова.

По его лицу они догадались о результатах беседы, и Первушин С грустью обронил:

— Что, Александр Юрьевич, одним подозреваемым стало меньше?

— Да, — подтвердил Рудаков, и в его голосе прозвучали горькие нотки: — Опять пустышка. Ну, да ладно, что имеем в сухом остатке?

— Осталось три человека.

— Какая на них есть фактура?

— В справке я изложил существо материала, — пояснил Первушин и передал Рудакову документ.

Тот склонился над ним. В нем была отражена многодневная кропотливая работа подчиненных и сотрудников других служб ФСБ по поиску агента ЦРУ в руководстве 53-го НИИ. Его круг сузился до трех человек. Все они имели прямой доступ к совершенно секретным материалам, которые стремилась заполучить американская разведка. Все трое поддерживали, кто — прямые, а кто — опосредованные через Интернет, контакты с иностранцами. У всех троих в последнее время значительно улучшилось материальное положение семей. Источники такого быстрого роста благосостояния до конца пока не были ясны. Анализируя материалы справки, Рудаков в сухих, лаконичных строчках пытался найти ответ на вопрос: что могло подтолкнуть солидного ученого на путь предательства?

«Корысть? Непомерное тщеславие и амбиции? Банальный авантюризм или больная психика, подвигнувшие поиграть в эдакого Джеймса Бонда? Религиозный или национальный мотив? Так что же?» — размышлял Градов и искал ту самую «зацепку», что позволила бы вывести на изменника.

Им мог быть кандидат технических наук полковник Петр Николаевич Ребров. В большую науку он пришел из войск. Начинал работу в институте с должности младшего научного сотрудника. В смутные времена подрабатывал на стороне, потом снова вернулся в науку. В течение пяти лет проводил исследования и готовил материал для защиты докторской диссертации, но она не состоялась. Год назад оппоненты «слили» ее в урну, а вместе с ней и его перспективу занять должность заместителя гендиректора института. В результате Ребров ополчился на весь мир и принялся искать на стороне тех, кто мог бы вложить средства в его изобретение. Это могло стать серьезным мотивом, побудившим его искать связи с ЦРУ.

Значительно сложнее с мотивом к сотрудничеству с американской разведкой обстояло у заместителя генерального директора института полковника Дмитрия Петровича Самохвалова. Кандидат технических наук и один из старейших сотрудников он уже стал притчей во языцех. Одни злые языки говорили, что он защитился так давно, что тему не знают не только коллеги, но и он сам, а другие язвили, что Самохвалов не просто занимает должность, он давно лежит на ней. Его противники не один раз предпринимали попытки сместить «обросшего мхом полковника» с должности. Но Самохвалов не горел желанием отправляться на гражданку, где ждала грошовая пенсия, и потому всеми правдами и неправдами старался удержаться в кресле.

У последнего подозреваемого — доктора технических наук полковника Ярослава Степановича Яремчука, выпускника Киевского высшего военного инженерного радиотехнического училища, этот мотив просматривался более отчетливо. В 2008 году он оставил старую семью и создал новую. Молодая, с большими запросами, жена требовала немалых расходов. Яремчуку пришлось разрываться между лекциями в нескольких институтах и приработками в различных компаниях. Но этих средств не хватало, что вызывало в новой семье серьезные конфликты. До недавнего времени Яремчук был одержим идеей фикс: добыть свой миллион, но в последнее время к ней охладел, а в семье появился достаток. Дополнительным мотивом, который мог подтолкнуть «молодого мужа» к сотрудничеству с ЦРУ, являлись его националистические убеждения. Последние события на Украине только подлили масла в огонь. Яремчук уже не скрывал своих взглядов и открыто заявлял об имперской России, которая душит газовой удавкой Украину.

«Так кто же?! Самохвалов? Ребров? Яремчук? Кто?» — задавался этим вопросом Градов и в поисках ответа обратился к Первушину и Охотникову.

— Так, товарищи, на ком и на чем в первую очередь сосредоточим свои силы?

— Александр Юрьевич, предлагаю работу вести по всем трем параллельно, а основное внимание сосредоточить на выявлении с их стороны фактов сбора секретной информации, — предложил Первушин.

— Александр Васильевич, это мало что даст! Они же все имеют прямой доступ к секретам. Мы только больше запутаемся и потеряем время, — возразил Охотников.

— Спорный вопрос, Андрей Михайлович! Но в любом случае шпион должен хранить материалы — значит, надо искать носители: флешки, диски.

— Связь с резидентурой — вот самое уязвимое место шпиона! Здесь и надо сосредоточить все наши силы! — настаивал на своем Охотников.

— Все так, Андрей Михайлович, — согласился Первушин. — Вопрос только, какая? Личные контакты отпадают. Ни по одному проверяемому не зафиксированы встречи с сотрудниками резидентуры, в переписке тоже все чисто. Остается только безличная — тайник. Только где его искать — Москва большая?

— Не все так мрачно, Александр Васильевич, есть вариант! — обнадежил его Рудаков и пояснил: — Необходимо проанализировать все маршруты передвижения Самохвалова, Реброва, Яремчука, наложить на перемещения сотрудников резидентуры, и на их пересечении будет находиться тайник.

— Александр Юрьевич, так это же сколько всего придется перелопатить?

— А ты видишь другие варианты, Александр Васильевич?

— Нет, — признался Первушин.

— Раз нет, то будем отрабатывать каждого проверяемого по данной схеме! — распорядился Рудаков.

Первушин и Охотников приняли это к исполнению. В тот же день из числа сотрудников управления были созданы три оперативные группы, которые занялись проработкой маршрутов движения Самохвалова, Реброва и Яремчука. Эту работу неожиданно осложнили события, произошедшие в 53-м НИИ: департамент образования Министерства обороны инициировал выборы гендиректора института. И без того непростая обстановка в нем еще больше осложнилась.

В день выборов в конференц-зале негде было упасть яблоку. В преддверии эпохального события — выборов гендиректора и грядущей реформы института — аудитория грозно рокотала и напоминала штормовое море. Это вызывало нервозную обстановку в президиуме собрания. Представитель департамента образования Министерства обороны России госпожа Незнаева, о которой в научной среде ходили злые слухи, что бывший статист налоговой инспекции города Санкт-Петербурга вряд ли знает, что дважды два — четыре, как и положено высокому начальству, занимала почетное место в президиуме и бросала тревожные взгляды то в зал, то на председателя собрания — заместителя генерального директора 53-го НИИ профессора Самохвалова. В отсутствие генерального, сошедшего перед самым финишем с предвыборной гонки — слег в больницу с сердечным приступом, он тщетно пытался привести аудиторию к порядку.

Она не обращала внимания не трезвонивший в его руках колокольчик, не на Незнаеву, делавшую умоляющие знаки распаленным предвыборными страстями докторам, кандидатам наук и, примкнувшим к ним, лаборантам. Всеобщее внимание было приковано к одному из соискателей гендиректорского кресла — Андрею Вельтову. Он занимал крайнее место во втором ряду и не в пример своему конкуренту — Правдину всем своим видом демонстрировал окружающим саму скромность и само достоинство.

О том, что Вельтов именно тот человек, кто должен стать спасителем института и не дать ему и коллективу рухнуть на дно финансовой пропасти или стать жертвой хищных бизнес-акул, нацелившихся на его корпуса и обширную территорию — лакомые куски в центре Москвы, вещал хорошо поставленный дикторский голос. Он превозносил до небес выдающиеся организаторские способности Вельтова и яркий талан ученого-практика, позволившие в тяжелейшие 90-е годы не только выжить руководимым им предприятиям, а и стать стартовой площадкой для ряда инновационных проектов.

В подтверждение слов за спиной президиума на большом экране мелькали титры из рекламного ролика, в которых Вельтов представал перед аудиторией то в виде ученого-исследователя, с которым считали незазорным здороваться генералы от российской оборонки, то как выдающийся кризисный менеджер, сумевший в далеком 1992 году спасти от разорения научно-производственное объединение «Пульс», то как свой человек в ведущих научных центрах США, Германии, Швейцарии и Австрии. Подтверждением тому служили торжественные церемонии вручения Вельтову зарубежных дипломов и наград.

Но не столько яркие картинки на экране и проникновенно-убедительный голос диктора, сколько упорный слух, что соискатель гендиректорского кресла Вельтов находится на короткой ноге с самим министром обороны Сердюковым, будоражил умы почтенной аудитории. У одних слух будил надежду на то, что при такой крыше, как министр обороны, новый «капитан» в лице Вельтова сможет благополучно провести тонущий корабль НИИ через бурное море реформ и бросить якорь в тихой научной гавани. Другие — закоренелые скептики — не верили в светлое будущее и мрачно пророчили: с приходом Вельтова все надежды накроются медным тазом, наивная научная братия будет выброшена на улицу, в лабораторных корпусах и проектных бюро будет плодиться офисный планктон, а хищные олигархи станут подсчитывать свои барыши.

На этом фоне его конкурент — правдоруб и борец за права институтского народа — Павел Правдин, с трудом вымучивший свою кандидатскую степень в 38 лет, выглядел бледной тенью. Его сторонники, сбившись в шумную кучку, изо всех сил пытались помешать ведущим собрания протащить кандидатуру Вельтова в гендиректоры института. Отчаянные попытки Незнаевой и Самохвалова образумить их и призвать к порядку ни к чему не привели. И только, когда в президиуме встал седовласый профессор Разумов и обратился к научной братии с просьбой не силой голоса, а силой разума решать свое будущее и будущее института, в зале, наконец, воцарилась зыбкая тишина. Воспользовавшись моментом, Самохвалов поспешил взять ход собрания в свои нетвердые руки и, чтобы убавить пыл противникам Вельтова, первому предоставил слово Правдину.

Тот стремительной походкой взлетел на сцену, «оседлал» трибуну, пылающим взором прошелся по аудитории и выдержал эффектную паузу. Его пассионарный образ — гордо вскинутая голова, медальный профиль и пышная грива волос, напоминающая светящийся нимб в свете ярких софитов, приковали к себе внимание как сторонников, так и противников. Свою речь Правдин начал с эффектного жеста — взметнул над головой кулак и когда разжал, то президиум и те, кто занимал первые ряды, могли увидеть орден Трудового Красного Знамени. Этой награды коллектив института удостоился за большой вклад в укрепление обороноспособности Советского Союза. Сторонники Правдина встретили этот многозначительный призыв громом аплодисментов, а на глаза многих ветеранов навернулись слезы. С кислыми улыбками на физиономиях Незнаева и Самохвалов присоединились к ним. Противники Вельтова спешили закрепить первый успех, и из разных углов зала понеслись ободряющие выкрики:

— Держись, Павел! Нет дельцам от науки! Не отдадим родной институт на откаты и распилы!

— Товарищи, соблюдайте приличия! Товарищи, вы же интеллигентные люди, так же нельзя! — пытался увещевать аудиторию Самохвалов.

Это не возымело действия, в его адрес звучали язвительные реплики. Возникшую между президиумом и аудиторией перепалку остановил Правдин. Он вновь призывно вскинул руку, шум в аудитории прекратился, и все взгляды вновь сошлись на нем. Демонстративно отодвинув в сторону заранее подготовленный текст, Правдин напрямую обратился к своим противникам и сторонникам. В первой части речи он с пафосом говорил о славном прошлом института, пересыпал ее известными именами и фамилиями, на чем снова сорвал аплодисменты. Дальше в его голосе все чаще звучали печальные ноты, и вся чаще прорывался гнев. В конце выступления Правдин уже не стеснялся в выражениях и метал громы и молнии в адрес горе-реформаторов. Он обвинял их в некомпетентности и уничтожении великой советской науки.

От его испепеляющей критики Незнаева и Самохвалов не знали куда деваться и вертелись на стульях как на раскаленной сковороде. Ход собрания безнадежно выпал из их рук. Робкая попытка Самохвалова вернуть его из митинговой стихии в конструктивное русло потерпела неудачу — Правдина было уже не остановить. Распаляясь, он не оставил камня на камне ни от департамента образования Министерства обороны, ни от его концепции реформирования военной науки и даже не побоялся лягнуть самого министра Сердюкова. Закончил речь Правдин призывом к коллективу сплотиться вокруг него и его единомышленников, чтобы отстоять институт от «некомпетентной, алчной серости, засевшей во властных кабинетах», и вместе двигаться к зияющим вершинам новых научных открытий. Покидал он трибуну под бурные аплодисменты и восторженные крики сторонников:

— Павел молодец! Павел — наш директор! Вместе мы — сила! Варяга вон!

Правдин, прижимая руку к сердцу, отвечал поклонами и улыбкой триумфатора. Проходя мимо Вельтова, он замедлил шаг и, метнув на него уничижительный взгляд, направился к своему месту. Самохвалов потянулся к микрофону, чтобы объявить выступление другого соискателя, но аудиторией вновь овладела митинговая стихия. Сторонники Правдина, потрясая плакатами: «Правдин — наша правда!» «Нет варягам»! дружно скандировали: «Павел, мы с тобой!» Растерянные Незнаева и Самохвалов то хватались за микрофон, то за колокольчик. Все было тщетно — казалось, людская стихия сметет их вместе со ставленником Вельтовым.

В эти решающие мгновения сотни презрительных, насмешливых и вопросительных взглядов сошлись на нем. Он же проявил поразительное самообладание, решительно боднув воздух головой, твердым шагом поднялся на сцену. Его могучая спортивная фигура в элегантном дорогом костюме резко контрастировала с тщедушными профессорами в поношенных пиджаках и затертых брюках. Всем своим видом Вельтов бросал вызов тем, кто видел в нем угрозу институту, и демонстрировал уверенность в себе. Это произвело впечатление на аудиторию, она притихла. Дождавшись полной тишины, он начал свое выступление, и первые его слова не могли не тронуть сердца ученых, все еще остающихся до мозга костей советскими людьми.

— Товарищи! В том большом и трудном деле, которое ждет всех нас, без взаимной поддержки и доверия добиться результата невозможно.

Аудитория ответила одобрительным гулом. Противники Вельтова не дремали и поспешили нанести удар, чтобы вывести его из равновесия.

— Тамбовский волк тебе товарищ, — прозвучало из задних рядов.

В глазах Вельтова блеснул стальной огонек, пальцы сжались в кулаки, но он сохранил выдержку и хлестко ответил:

— Волк — это тот, кто в научном лесу промышляет слабым.

В зале раздался сдержанный смех, а кто-то встретил реплику аплодисментами. Это придало уверенности Вельтову. Махнув рукой на экран, где снова замелькали титры, рассказывающие о его трудовых свершениях, он с улыбкой сказал:

— От того, что вы видите на экране, я не отказываюсь. Это результат коллективного труда. Верю и надеюсь, если вы доверите мне возглавить институт, то у нас будет достойное будущее.

— А в то будущее ты возьмешь только избранных? — не могли успокоиться противники Вельтова.

— Да, но только тех, кто его приближает, а не забалтывает, — парировал он.

— Андрей Григорьевич, позвольте вопрос личного плана? — прозвучал из глубины зала женский голос.

— Конечно, пожалуйста, — согласился Вельтов и с легкой иронией заметил: — Если вопрос касается моего семейного положения, то скрывать не буду: женат второй раз, имею двоих детей, оба учатся в Питере.

— Нет, у меня вопрос на более щекотливую тему.

— Вы имеете в виду порочащие связи? Да, имел, но в них замечен не был, — отшутился Вельтов.

— А если серьезно? Правда, что вы хорошо знакомы с Анатолием Эдуардовичем? Я веду речь о министре обороны.

В зале наступила абсолютная тишина, стало слышно, как нервно заелозили на стульях Незнаева и Самохвалов. Это был ключевой вопрос, и все с нетерпением ждали ответа. Для одних близость Вельтова к Сердюкову представлялась спасением института, а другим Вельтов казался могильщиком, который при могучей поддержке министра обороны, не моргнув глазом, пустит их по миру. Ответ Вельтова прозвучал без пафоса, просто и буднично:

— С Анатолием Эдуардовичем у нас давние и добрые отношения. Что вовсе не означает…

Договорить Вельтову не дали сторонники Правдина. Поняв, что победа ускользает от них, они ринулись в атаку. Собрание превратилось в балаган, самые оголтелые оппоненты сошлись в рукопашной.

На следующее утро Иван Устинов знал в подробностях о событиях, произошедших в институте. Его, усилия Лазарева с Приходько, потраченные на то, чтобы остудить наиболее горячие головы и не допустить акции протеста на Красной площади, оказались напрасными. Выборы нового гендиректора снова пробудили в коллективе митинговые страсти. Борьба между сторонниками и противниками Вельтова приобрела нешуточный характер и выплеснулась за пределы института. Правдин, не отличавшийся буйным нравом и не замеченный в злоупотреблении спиртным, оказался втянутым в пьяную драку и, вместо того чтобы готовиться к очередному раунду схватки с Вельтовым, давал показания в полиции.

Вслед за этим в институте стали происходить странные события: ближайшие сторонники Правдина один за другим стали покидать его. Гендиректор, казалось бы, отошедший от дел, обратился с больничной койки к коллективу с предложением поддержать на выборах кандидатуру Вельтова. Все это вместе взятое заставило Устинова более пристально присмотреться к нему. Первичные сведения на соискателя гендиректорского кресла вызывали у Ивана противоречивые чувства. С одной стороны, сын военного, да еще бывшего сотрудника ГРУ, выпускник ленинградского Военмеха, одного из самых закрытых вузов и кузницы кадров для советской оборонки, с большим управленческим опытом в современных условиях, казалось бы, являлся лучшей кандидатурой на пост руководителя института, переживавшего острый финансовый и кадровый кризис.

С другой стороны, Устинова настораживало то, что Вельтов на предыдущих местах работы был активным участником внешнеэкономической деятельности и на этой почве установил устойчивые контакты в США, Германии и Эстонии. В их число входил бывший гражданин СССР Семен Калмин, ныне подданный США Сэм Калмин, на которого имелись неподтвержденные оперативные данные о его участии в черных схемах, связанных с незаконным вывозом из России стратегических материалов. И здесь профессиональный опыт подсказывал Устинову: связь Вельтова с Калминым могла нести угрозу государственным интересам. Иностранная спецслужба вряд ли бы прошла мимо этого. Вельтов, не один год проработавший в области закрытых военных технологий, представлял для нее несомненный интерес как объект вербовки.

Своими соображениями Устинов поделился с Охотниковым, и тот согласился с необходимостью более глубокого изучения Вельтова. Оставшиеся до Нового года дни Устинову пришлось разрываться между поиском агента ЦРУ и сбором информации на соискателя гендиректорского кресла. И чем глубже он вникал в замысловатые зигзаги научной и бизнес-карьеры Вельтова, тем все больше возникало к нему вопросов. Ореол эффективного менеджера, искусно созданный его сторонниками в институте, быстро рассеялся, и за ним проглянул звериный оскал матерого хищника, который ни перед чем не останавливался ради наживы.

Закончившаяся пять минут назад беседа Устинова с бывшим партнером Вельтовым Крохманом подтвердила оперативную информацию о его мошеннических сделках. Только в 2010 году Вельтов в результате хитроумной комбинации, проведенной через дочернюю компанию «ФАМЭК», обманул российское государство в лице заказчика — Министерства обороны — на 600 миллионов рублей. Вместо современной системы автоматизированного управления войсками оно получило суррогат, изготовленный из импортных комплектующих, который по своим функциональным возможностям остался на уровне начала 90-х годов. Что касается денежных средств, поступивших из Министерства обороны, то их большая часть была переведена на зарубежные счета компании в США.

Только этих материалов вполне хватало, чтобы убедить чинуш в департаменте образования Министерства обороны в том, что Вельтов не та фигура, которая должна возглавлять один из ведущих НИИ в области современных военных разработок. Жгучее желание подмывало Устинова немедленно доложить полученную информацию Охотникову, но время было позднее, он не стал заезжать в управление, а отправился домой, чтобы успеть к началу хоккейного матча между ЦСКА и Динамо. Предвкушая удовольствие от встречи старых и непримиримых соперников, Иван на одном дыхании взлетел на пятый этаж, ворвался в прихожую, на ходу стащил куртку и крикнул жене:

— Лена, включи телевизор!

Но добраться до него Иван не успел. Требовательно затрезвонил телефон. Он снял трубку и услышал грубый мужской голос.

— Это, Устинов?

— Да, — подтвердил Иван.

— Майор? — уточнил неизвестный.

— Майор, а что?

— А то, майор, не станешь подполом, если будешь совать свой длинный нос в чужие дела.

— Какие еще дела? Ты кто такой, чтобы мне ставить условия? — вспыхнул оскобленный Устинов.

— Дед Пихто! Ты че, так и не понял куда полез?

— И понимать не собираюсь! Не на того напал!

— Не бери на бас, козел! О дочке своей сопливой подумай, — грозил неизвестный.

— Чт-о?! Ах ты, сволочь! Да я тебя… — Устинов задохнулся от душившего его гнева.

— Тогда готовься, козел! — зловеще прошипело в телефоне.

Иван в ярости швырнул трубку. В нем все кипело от негодования. Ему — контрразведчику осмелился угрожать какой— то отморозок. В те минуты, охваченный праведным гневом, Устинов и не подозревал, что это было только начало в цепи трагических событий, обрушившихся на его семью. Следующий удар он получил, откуда вовсе не ждал — из родного управления.

Утром едва Устинов переступил его порог, как попал под обстрел вопросов Первушина и Охотникова. Угрозы анонима оказались не пустым звуком, и в кабинет Рудакова Иван вошел готовый отправиться на самую захудалую должность. Обычно корректный в обращении с подчиненными, на этот раз генерал с трудом сдерживал себя. И тому была веская причина: звонок высокопоставленного реформатора из Министерства обороны. В разговоре с Рудаковым он пожаловался на то, что некий майор Устинов, мало того что срывает важнейшую государственную программу в области реформирования военной науки, так еще ко всему прочему, используя должностные полномочия, в интересах оппонента занимается сбором инсайдовской информации, чтобы очернить одного из кандидатов на должность гендиректора 53-го НИИ.

На этом злоключения Устинова не закончились. В тот же день по сигналу из Министерства обороны к проверке служебной деятельности старшего оперуполномоченного майора Устинова приступило управление собственной безопасности ФСБ.