Когда утром после мощного налета видишь, что мир остался прежним, это кажется чудом. Эстер, кутаясь от холодного утреннего воздуха в плащ-накидку на красной подкладке, шла по парку вместе с Вуди.

– Смотри, вон там, в поле, появилась новая воронка. Наверное, от той бомбы, что упала около десяти. А мне казалось, что взрыв был гораздо ближе.

– Связка из трех, – спокойно заметила Вуди на привычном для живущих под бомбежками жаргоне. – Там дальше, в парке упала еще одна… Видишь, где просвет среди деревьев? Еще немного левее, и угодила бы в кухню-столовую. Вот бы их всех там тряхнуло!

Перелом голени был приятно удивлен, увидев Эстер утром в палате.

– Доброе утро, сестрица. Что-то я вас раньше тут не замечал.

– А я вас замечала, – с улыбкой сказала она, подходя к пациенту с влажной фланелевой салфеткой в руках. – Вчера, когда вас выкатывали на каталке из операционной. Вы не обратили на меня внимания.

– Не может такого быть, – ухмыльнулся больной.

Приятный молодой человек, стройный, светловолосый, с яркими голубыми глазами… Как правило, Эстер было ужасно скучно общаться с положительными молодыми людьми, но она распознала в нем нечто особенное.

– Как вы себя чувствуете?

– Не так уж плохо для семи часов утра. Мне сказали, что у меня перелом большой и малой берцовых костей. Вы можете объяснить, что это значит?

– Это значит, что вы сломали лодыжку. Теперь вашу ногу поместили в вытяжку, чтобы развести осколки и дать им правильно срастись. Проведете в таком положении несколько недель, потом вам наложат гипс, и вы сможете передвигаться на костылях, а когда нога окрепнет, гипс снимут. Выздоровление, конечно, займет довольно много времени, но бывают вещи и пострашнее.

Он внимательно посмотрел на нее:

– Вы все это говорите, только чтобы меня утешить?

– Я никогда не говорю «только чтобы». Дайте мне другую руку.

– Хотите подержать меня за руку? – с улыбкой спросил пациент.

– Только чтобы помыть ее. И не пытайтесь флиртовать со мной – я этого не люблю! – Эстер резко опустила рукав его пижамы.

– Прошу прощения, – сказал он удивленно и немного обиженно.

Она посмотрела на его одежду, сложенную в шкафчике, и стоящие снизу туфли, которые хоть и пострадали от обломков, но все же сохранили красивый темно-коричневый цвет, который бывает только у дорогой кожи.

– Вы гражданский?

– Нет. Я годен к несению военной службы на флоте. Просто приехал домой на побывку и помогал на своей старой работе.

Эстер не стала спрашивать, что это за работа, однако слово «домой» привлекло ее внимание.

– Вы живете в Геронсфорде?

– Неподалеку. Знаете большую пивоварню возле Годлистоуна?

– Вы хотите сказать, что вы пивовар? – со смехом сказала она.

– Вообще-то да, а что вас удивляет?

– Просто вы не похожи на пивовара, вот и все.

На его губах мелькнула ироническая улыбка.

– По-вашему, я смахиваю на гомика?

Живя замкнутой жизнью в маленькой квартирке вместе с матерью, Эстер не привыкла общаться с мужчинами на равных, не умела распознать добродушного подтрунивания. Смутившись, она немного неуверенно ответила:

– Нет, конечно. Я привыкла считать, что пивовары – это здоровенные мужчины с мускулистыми руками и красными носами.

– Не знаю, как насчет мускулистых рук, – сказал перелом лодыжки, бросив взгляд на обтянутый рукавом больничной сорочки мощный бицепс, – но красный нос – это только вопрос времени. Впрочем, я, можно сказать, предводитель пивоваров. Я владелец пивоварни.

– Понятно.

– Так что если вдруг захотите хлебнуть бесплатного пивка…

– Вообще-то я не очень люблю пиво, – извиняющимся тоном произнесла Эстер.

– Жаль, – ответил перелом лодыжки. И тихо добавил: – В будущем вам предстоит столкнуться с ним в больших количествах.

Старшая сестра дневной смены торопливо вышла из закутка, где принимала дела у напарницы, дежурившей ночью.

– Как идут дела? – поинтересовалась она у Эстер.

– Все в порядке, спасибо.

– Вы не забыли, что у восьмого номера в половине десятого операция?

– Да, помню.

– А потом перелом бедра.

Сестра подошла к угловой кровати. Ширмы, закрывавшие ее ночью, были уже раздвинуты.

– Доброе утро. Как ваше самочувствие?

– Ночь была ужасна, – ворчливо ответил больной, с трудом разлепив набухшие веки.

– Ваша фамилия Хиггинс?

– Да, правильно, – ответил он, – а кого интересует моя персона?

– Нас всех интересует. Мы не смогли вчера выяснить. Вы работаете почтальоном?

– Работал. Теперь, похоже, уже не смогу.

– Глупости какие, конечно, сможете, – уверенно заявила старшая сестра. Перед тем как возобновить обход, она повернулась к Эстер: – Похоже, он совсем пал духом. Поговорите с ним насчет предстоящей операции. И еще, я думаю, полиция уже оповестила его жену. Если она придет, попросите посидеть с ним, пока его не заберут на стол.

– Хорошо, сестра.

– Было бы неплохо, если бы вы оставались в операционной, а потом отвезли его обратно. Кстати, перед ним будет операция на двенадцатиперстной кишке. Не хотите посмотреть? Вы когда-нибудь видели операцию на брюшной полости?

– Нет, никогда, сестра, я бы посмотрела.

– Отлично. Две других сестры в палате вполне смогут вас на час отпустить. Можете забрать Хиггинса в операционную пораньше. Тогда он не будет своим унылым видом расстраивать остальных, и, кроме того, вы отделаетесь от его жены, если она будет вам тут мешать.

Миссис Хиггинс оказалась совершенно несносной особой. В девять утра Эстер вместе с санитаром уложила старика на каталку и повезла его через большой круглый зал в сторону операционной.

Современные операционные уже не делают ослепительно-белыми: яркая белизна утомляет глаза хирургов и способствует возникновению коварных теней. Поэтому стены операционной в Геронс-парке были облицованы зеленой кафельной плиткой. По углам стояли стеклянные шкафы с инструментами, а вдоль стен тянулись полки, уставленные стерилизационными биксами. Операционный стол располагался в центре, под круглой металлической лампой, оснащенной множеством установленных под углом зеркал, чтобы освещать операционное поле с разных сторон и исключить возникновение тени от рук хирурга и его инструментов. Стол из легкого прочного металла стоял на одной-единственной центральной опоре, чтобы ножки и перекладины не мешали подойти к больному, и был оснащен педалями и рычагами, позволявшими опускать и поднимать как саму плоскость стола, так и различные его части. Поверхность стола была покрыта пористой резиной, обернутой в тканевую простыню. Носилки устанавливались сверху, а потом стальные подпорки убирали, чтобы после операции больного можно было транспортировать, не причиняя ему лишнего беспокойства. Справа от стола стояли два столика на колесиках: на одном были разложены хирургические инструменты для предстоящей операции, а на другом – лотки с ножницами, ланцетами, иглами, кетгутом и тампонами. Слева от стола располагались поднос на высокой подставке для использованных инструментов, лоханка с антисептической жидкостью и парочка ведер для пропитанных кровью тампонов. В углу операционной был расстелен резиновый коврик, на котором пересчитывали использованные тампоны и сверяли результат с числом, написанным мелом на доске, висящей над стерилизационными барабанами, откуда вынимали тампоны. С помощью радиаторов парового отопления, спрятанных в углублениях стен, в помещении поддерживалась высокая температура. Воздух наполнял специфический запах эфира.

Когда Эстер привезла на каталке Хиггинса, Барни, сидя у изголовья стола, давал наркоз пациенту. Справа от него на каталке был установлен какой-то большой аппарат с двумя железными баллонами с веселящим газом и кислородом и большой банкой воды, через которую пробулькивала анестезирующая смесь. Дыхательный мешок из красной резины в сетчатом чехле ритмично вздымался и опускался вместе с дыханием пациента.

Хиггинсу еще в палате сделали укол морфия и атропина; теперь его клонило в сон.

– Вам придется немного подождать, – предупредила его Эстер.

Она вкатила больного в смежную с операционной комнату и опустила задвижку изнутри, чтобы пациента не беспокоили.

– Полежите тихонько. Вас ничто не беспокоит?

– Немного хочется пить, мисс, – сказал Хиггинс, облизывая пересохшие губы.

– Боюсь, что это действие атропина. Ничего, если я на минутку отойду? Мне нужно взять халат.

– Конечно, идите.

Вудс и Бейтс стояли в комнате для переодевания в длинных зеленых халатах, скрепленных на затылке и на запястьях пластырем. На шее у Вудс висел на завязках продолговатый кусок зеленой марли, который предполагалось натянуть на нос и рот при входе в операционную. На Бейтс была более сложная маска, похожая на паранджу и закрывавшая всю голову. Глаза, смотревшие на Эстер сквозь узкую прорезь, казались очень большими и голубыми на зеленом фоне.

– Наденьте халат, сестра, если хотите присутствовать на операции.

Майор Мун отвернулся от раковины, держа мокрые руки на весу. Он был одет в белую хлопчатобумажную майку и мятые белые брюки. Вудс протянула ему стерильное полотенце и подала зеленый халат, в который он влез, держа вытянутые руки на отлете. Затем на голову Муна надели круглую зеленую шапочку, а сверху – небольшую лампу, закрепленную на налобном ремне. Вудс натянула на Эстер халат и продолговатую маску, как у нее самой, и, торопливо подхватив аккумулятор, соединенный с налобной лампой гибким проводом, двинулась следом за майором Муном в операционную, словно паж со шлейфом невесты в руках.

Пациент дышал спокойно, его глаза были закрыты, голова немного наклонилась в сторону. Джарвис Иден в маске и халате уже стоял рядом с пациентом, нетерпеливо ожидая начала операции. Майор Мун подошел к столику на колесах и остановился, изучая разложенные на нем инструменты. В анестезионной, дверь которой осталась приоткрытой, Эстер слышала бормотание старого хирурга:

– Что за старый хлам у нас тут собран! С таким инструментом ничего толком не сделаешь…

Вуди обожала майора Муна. Он напоминал ей мистера Черчилля, а мистер Черчилль был кумиром всей Британии.

– Дайте нам инструменты, и мы доведем работу до конца, – процитировала она премьер-министра.

Сестра Бейтс негодующе тряхнула головой. Ох уж эти добровольцы! Что они себе позволяют!

– Потише, пожалуйста, сестра! Вы здесь не для того, чтобы…

Из анестезионной послышался отчаянный крик. Хиггинс, вцепившись в Эстер, силился сесть на носилках, всматриваясь в дверь операционной и беспрестанно повторяя:

– Где я слышал этот голос? О господи, я должен вспомнить! Где я слышал этот голос?..

Майор Мур удивленно поднял голову.

– Кто это? – резко спросил он.

Вудс захлопнула дверь и, привалившись к стене операционной, торопливо сказала:

– Следующий в очереди, Хиггинс, перелом бедра. Наверное, на него так морфий подействовал.

Слышно было, как в соседней комнате Эстер успокаивает старика.

Мун и Иден, пожав плечами, повернулись к лежащему на столе пациенту. Барни опустил маску и немного обеспокоенно спросил:

– На тебе лица нет, Вуди! Что с тобой? Ты не заболела?

– Тебе показалось, – торопливо ответила она. – Все нормально.

С деловым видом Вудс подошла к столу, сняла с больного одеяло, задрала фланелевую рубаху, размотала бинты и убрала стерильные салфетки, обнажив живот.

Иден взял кисточку и флегматично принялся смазывать йодом чуть вздымающуюся поверхность тела. Подошедший майор Мун встал напротив, и вместе они обложили живот больного стерильной зеленой тканью, оставив открытым только небольшой желтый квадрат. Со стороны они напоминали двух женщин, помогающих друг другу застелить постель. Иден произнес со смешком:

– Вынужден сообщить вам, сэр, что у пациента прыщик как раз на линии разреза.

Мун, который прощупывал пальцами расслабленный живот, рассеянно улыбнулся и кивнул Барнсу:

– Что ж, он вполне готов.

Без лишних слов хирург взял нож и не спеша сделал длинный глубокий разрез через весь желтый квадрат, явно не утруждая себя особым прицеливанием. Ткани расходились за острием ножа, как кильватерная струя за кораблем, за беловатыми жировыми отложениями на свет выходили темно-красные глубины. Иден перекрывал кровеносные сосуды взятым у сестры Бейтс зажимом, а Мун перевязывал их кетгутом. Кровь не хлестала потоком, но тампоны и инструменты были забрызганы. Барнс открыл рот пациента и ввел ему в горло короткий резиновый шланг, чтобы дыхательные пути оставались свободными.

Запустив руку в рану, Мун уверенными движениями скальпеля отделял покрытый переплетениями вен желудок от спаек. Так стирают тонкое старое кружево: его руки двигались с такой же осторожностью, с таким же вниманием к мелким деталям. Когда желудок был наконец полностью высвобожден, врачи аккуратно обернули колышущийся синевато-розовый шар влажной зеленой марлей и положили у края разреза. Мун повернулся к Барни и совершенно невозмутимым тоном, как будто просил передать ему масло на бутерброд, произнес:

– Можешь подбавить наркоза?

Барни чуть подкрутил кран. Пациент негромко всхлипнул и снова умолк.

Майор Мун ополоснул руки в стоявшей рядом миске с физиологическим раствором, мутном от крови с резиновых перчаток. Бейтс распорядилась:

– Поменяйте раствор, сестра.

Майор Мун добрался до двенадцатиперстной кишки.

Вудс вывалила запачканные кровью тампоны на резиновый коврик и принялась их раскладывать. Чуть обернувшись, она вполголоса спросила у вернувшейся в операционную Эстер:

– Как там себя чувствует старичок?

– Да вроде успокоился. Ему показалось, что он где-то слышал твой голос.

– Я догадалась, – сухо ответила Вудс. Присев на корточки, она принялась сосредоточенно сортировать тампоны с помощью длинных щипцов, стараясь держать их подальше от своего безупречно чистого халата. – Как тебе полостная операция?

– Если честно, меня немного мутит.

– Да и выглядишь ты как-то бледно… Наверное, из-за жары. Думаю, тебе лучше присесть.

Эстер послушно уселась на табуретку. Барни посмотрел на нее поверх маски и удивленно поднял бровь. Он надел на пациента резиновую маску и закрепил ее эластичными ремнями, отчего лицо больного приобрело неприятное сходство с поросячьей мордой.

«У них такой вид, словно они свинью режут», – с отвращением подумала Эстер.

Майор Мун вдруг резко выпрямился:

– Вот она где! Видите? Так и есть – язва… Сестра, тампон. Хотите взглянуть? Сейчас, я только вытру тампоном… Вот! Какой прекрасный образец язвы двенадцатиперстной кишки!

Вудс заглянула через его плечо в открытую рану. Эстер поежилась. Вуди подошла к ней.

– Твой старичок вроде успокоился. Может, все-таки посмотришь на язву?

– Нет, не сегодня. Жара меня совсем доконала.

– Тогда лучше подожди снаружи, пока они разберутся с Хиггинсом.

Сестра Бейтс открыла маленькую стеклянную баночку и заправила иглы кетгутом. Иден вытащил голубовато-розовые кольца кишечника и придерживал их рядом с желудком, пока Мун резал и сшивал. Наконец они запихнули все обратно в живот и аккуратно разложили по местам.

– Все, осталось совсем чуть-чуть, Барни. Начинай выводить его из наркоза. Иден, поднажми, если можешь.

Операция закончилась. Мун бросил последний зажим в лоток, стянул перчатки и теперь стоял, глядя на пациента с выражением спокойного удовлетворения. Операция прошла нормально, без суеты, и язва была такая хорошенькая. Он направился в душевую, и Иден почти сразу последовал за ним.

– Так и знал, что это не дивертикул… Кроссли, посмотрев рентгеновский снимок, заподозрил, что это может быть дивертикул…

Бейтс и Вудс перевязали желтый от йода живот, украшенный теперь пятидюймовым красным шрамом, отбросили в сторону резиновые коврики и освободили рот и нос пациента. Барни привел в порядок свою тележку, потянулся и пошел в душевую. Вудс носилась по операционной: выкинула использованные бинты и тампоны, сменила миску с физраствором, принесла новый баллон с газом, прижимая его к груди, словно черного младенца, убрала использованные трубки и обрывки марли с тележки анестезиолога и принесла новую интубационную трубку в эмалированном лотке. Эстер вкатила в операционную Хиггинса. Его подняли на стол и вытащили из носилок металлические штанги, оставив парусину на месте. Старик смотрел прямо перед собой испуганным затуманенным взглядом.

Подошедший Барни взял пациента за руку и заговорил мягким, успокаивающим тоном:

– Все будет хорошо, старина. Сейчас я надену на вас маску, и после пары вздохов и выдохов вы спокойно уснете, а проснетесь уже в своей постели.

Хиггинс повернул голову на подушке:

– Сестра! Сестра!

– Да, – сказала Эстер, – я тут, с вами.

– Я поправлюсь, сестра? Скажите мне.

– Все хорошо, Хиггинс, честно. Операция совсем несложная, вам не о чем беспокоиться.

– Что они со мной будут делать? – жалобно спросил он, обводя взглядом операционную, стараясь при этом не смотреть на разложенные инструменты.

У Барни было предубеждение против анестезионной. Он предпочитал давать наркоз прямо на столе, но признавал, что это может спровоцировать лишние страхи. И теперь он мягко и терпеливо объяснил:

– Ничего страшного, Хиггинс. У вас сломана бедренная кость, и мы собираемся продеть в нее чуть выше колена маленькую стальную шпильку, чтобы она удерживала кость на месте. Вот, собственно, и все. Операция несложная и займет совсем немного времени. Ведь правда же, сестра?

– Совсем несложная, – подтвердила Эстер.

– А это не опасно, сестра? Я точно проснусь?

– Ох, ну конечно, Хиггинс. Вам нечего бояться.

– Вы мне обещаете, сестра? – настаивал он. – Обещаете?

– Конечно, Хиггинс, обещаю.

– Вы скажете это моей жене, деточка? – взволнованно попросил старик. – Она ждет в холле и будет сильно волноваться. Скажете ей, что нет никакой опасности, хорошо?

– Хорошо, Хиггинс, я ей скажу. Сразу же, как только вы уснете.

Он откинулся на подушку и успокоился.

– Спасибо, деточка, храни тебя Бог.

Барни надел пациенту резиновую маску, которая закрыла ему рот и нос.

Вода в небольшой стеклянной банке, установленной в подставке на тележке, весело забулькала – через нее начал проходить веселящий газ.

– Дышите спокойно, старина. Расслабьтесь. Не надо спешить…

Голос Барни звучал тихо и успокаивающе, а руки крепко прижимали маску к лицу пациента.

– Спокойно, старина, спокойно. Не волнуйтесь…

Майор Мун и Иден вернулись из душевой, натягивая чистые перчатки.

Что-то пошло не так. На скулах Хиггинса, выступающих над маской, появился багровый оттенок. Он шумно дышал, его накрытые одеялом конечности судорожно подергивались. Цепочка пузырьков в банке выглядела уже по-другому: Барни убавил газ и добавил кислород.

Две минуты спустя лицо пациента по-прежнему было багровым, красный дыхательный мешок в черной сетке надувался и опадал с тяжелым хрипом. Теперь в банке пробулькивал только кислород. Майор Мун встревоженно заметил:

– Цвет лица прямо ужасный.

– Ничего не понимаю… – Барни торопливо осмотрел аппаратуру, чтобы удостовериться в ее исправности. – Сейчас он получает только кислород.

– По-моему, воздух поступает беспрепятственно, – сказал Иден, глядя на вздымающийся дыхательный мешок. – Я сейчас введу воздуховод в трахею, чтобы уж наверняка.

Он взял с подноса резиновую трубку, обмакнул ее конец в баночку со смазкой, отодвинул маску и просунул трубку Хиггинсу в горло. Синие губы сомкнулись вокруг металлического загубника, и Барни вернул маску на место. Прошла еще минута, и дыхание изменилось. Вздохи стали неглубокими и беспорядочными. Подергивания сменились конвульсиями, а синевато-багровый цвет лица перешел в свинцово-серый, гораздо более пугающий. Барни, глядя на больного, произнес:

– Он умирает.

Майор Мун начал делать искусственное дыхание, плавно нажимая на грудную клетку. В его медленных и ритмичных движениях чувствовалась тревога. Барни открыл маленькую бутылочку и наполнил шприц. Введя иглу сквозь ребра прямо в сердце, он коротко бросил Вудс:

– Сделайте ему корамин внутримышечно.

Даже неглубокое дыхание теперь остановилось. Майор Мун продолжал свою работу, медленно надавливая и отпуская грудную клетку. Барнс беспомощно стоял рядом. Через минуту он спросил:

– Может, добавить кислорода?

Иден пожал плечами.

– Я бы ввел корамин внутривенно, – сказал Мун, не прекращая искусственное дыхание. – Как последнее средство, – мрачно добавил он.

Барнс нашел вену и ввел иглу.

– Думаю, уже бесполезно.

Через пять минут Мун с трудом распрямился и сцепил руки за спиной.

– Все, конец.

Эстер, сжавшись от ужаса, стояла у изножья стола. «А это не опасно, сестра? Я точно проснусь?» И она ему обещала: «Ну конечно, Хиггинс, обещаю». «Вы скажете это моей жене, деточка? Скажете ей, что нет никакой опасности, хорошо?» – «Хорошо, Хиггинс, я ей скажу. Как только вы уснете». «Спасибо, деточка, храни тебя Бог». Его последние слова. Он улыбнулся ей и повернул голову на подушке, решившись наконец довериться неизведанному, поскольку она обещала ему, что оно не таит в себе никакой опасности. «Спасибо, деточка, храни тебя Бог»… Джозефа Хиггинса не стало.