Пиры, братчины, банкеты
Голод и постоянное недоедание народных масс – неизбежные спутники капитализма. Так сказано в знаменитой книге «О вкусной и здоровой пище», впервые увидевшей свет в 1939-м.
«Картофель, который покупает рабочий, – перерывает дотошный Фридрих Энгельс английскую потребительскую корзину в своей работе «Положение рабочего класса в Англии», – бывает большей частью дурного качества, зелень не свежа, сыр стар и низкого качества, сало прогорклое, мясо без жира, старое, жесткое, от старых, часто больных или околевших животных, часто уже наполовину испорченное…»
Советский же человек ел картофель высшего качества, ел свежую зелень, заедал это все свежим сыром, настоящим салом, питался самым качественным мясом. Напитки этому человеку поставлялись только самые отборные. Этому советскому человеку – Иосифу Сталину – не откажешь в остроумии: «Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной и культурной жизни…»
«Зажиточную и культурную жизнь» Сталин наблюдает на организованных им же банкетах и пирах. Тут эта самая жизнь действительно бьет фонтаном. Правда, на самых ранних сталинских пирушках все было достаточно скромно. Вот свидетельство партийной работницы 3. Немцовой, вспоминавшей кремлевский банкет по случаю празднования Женского дня начала 30-х годов: «Узнаю: дано указание, чтобы все наши деятельницы женского движения явились на банкет не нигилистками в строгих английских костюмах, с кофточкой и галстуком, короткой стрижкой, а выглядели женщинами, и чтобы наряд был соответствующий. Наши активистки носились по Москве как угорелые, приводили себя в предписанный Сталиным вид. И вот банкет. Их раньше не проводилось. Сидит Сталин. Рядом – наши знаменитые женщины, конечно, и Ворошилов, Каганович. Начались тосты. Не знаю, когда появилась легенда, что Сталин пьет исключительно грузинское вино, – он пил тогда водку. Активистки целовали его нежно в плечико…»
Гуляли под гармонь и пели частушки. Все было чинно-благородно, по-революционному скромно.
А вот более поздний банкет, уже конца 30-х.
«Вожди сидят спиной к нам и лицом к залу, – это из воспоминаний музыканта, побывавшего на сталинском банкете конца 30-х годов. – Они сидят без дам, строго по рангу. Сталин посередине, справа от него Молотов, слева – Ворошилов.
Члены Политбюро сидят чинно и спокойно и производят впечатление самых трезвых людей в зале. За столом налево сидит компания летчиков. Они что-то весело кричат и громко чокаются. Толстый и пьяный Алексей Толстой стоит на столе и машет белой салфеткой.
Справа кто-то говорит тост, стараясь всех перекричать и заставить себя слушать. По залу носятся лакеи в черных смокингах, с подносами и бутылками в руках. Их очень много – почти столько же, сколько и гостей. Это все молодые и здоровые ребята с молодцеватой выправкой, и почему-то кажется, что им куда больше подошел бы не смокинг, а совсем другой костюм…»
Водка, коньяк, икра, крабы, зелень, ассорти из всевозможных овощей. Море разливанное шампанского. На «закуску» – выступления известных артистов, естественно, из элиты советского эстрадного искусства.
«Чекист с лейтенантскими отличиями выполняет роль буфетчика и чрезвычайно ловко и быстро, как заправский ресторанный кельнер, открывает бутылки…
Наконец, один из наших товарищей, после изрядного количества рюмок водки и коньяка, совершенно потрясенный и глубоко восхищенный окружающим великолепием…. просит слова.
«Товарищи! – говорит он заплетающимся языком. – Где, в какой стране это возможно, чтобы я, простой музыкант, попал сюда? Этим я обязан только нашему отцу, другу и великому вождю всех музыкантов, дорогому товарищу Сталину! За здоровье товарища Сталина! Ура!»
Пьяное «Ура!» и здравицы в честь вождя звучат теперь на протяжении десятилетий все громче и громче.
Июньский 1945 года прием в Кремле в честь участников Парада Победы. Свидетельство очевидца, писателя В. Карпова, Героя Советского Союза, знаменосца в колонне разведчиков, в то время капитана:
«Я не могу описать весь прием и тосты, которые были произнесены, это заняло бы много места. На этом торжестве были провозглашены здравицы за каждого командующего фронтом, за ученых, причем каждого вспоминали поименно (!) – и, следовательно, были названы почти все, кто творил победу на фронте и в тылу. К Сталину подходили, чокались, выпивали с ним, говорили веселые слова и добрые пожелания все, кто хотел пообщаться с Верховным. Он был радушен, приветлив и ласков…»
Умение Сталина найти правильные слова к участникам его застолий, обаять одним словом или даже жестом подчеркивает и писатель Владимир Войнович со слов одного из участников сталинского банкета («Монументальная пропаганда»):
«После ужина вышли из-за стола размяться. И вот мы, группа старших офицеров, стоим так это у окна, курим, разговариваем, когда мой друг Васька Серов толкает меня локтем в бок. Я оборачиваюсь: ты чего толкаешься? Смотрю, батюшки! – передо мной сам товарищ Сталин в таком это, знаете, темно-сером мундире. А на груди одна Золотая Звезда – и все, и ничего больше. Вот так, как вы от меня, стоит, даже ближе. В руке стакан с водкой. А рядом с ним Молотов Вячеслав Михайлович, Маленков Георгий Максимилианович и маршал Конев Иван Степанович. И представляете, товарищ Сталин водку из правой руки в левую переложил, правую протягивает мне и говорит: «Здравствуйте, я Сталин». Так прямо и сказал: «Я Сталин». Как будто я могу не знать, кто он. А я опешил и стою с открытым ртом. Он говорит: «А как вас зовут?» А я, знаете, хочу ему ответить, а язык точно, как говорят, прилип к горлу. А товарищ Сталин стоит, смотрит и ждет. И тут хорошо, меня Конев выручил. Это, говорит, товарищ Сталин, полковник Вурдалаков.
А он переспрашивает:
– Вурдалаков? Федор Вурдалаков? Командир сто четырнадцатой гвардейской мотострелковой? Бывший разведчик?
Тут я совсем онемел. Вы представляете, генералиссимус, Верховный Главнокомандующий, сколько у него дивизий, людей и разведчиков, и неужели он каждого по имени и фамилии? А он говорит: «А вы, товарищ Вурдалаков, что же, непьющий?» Я, можете себе представить, перепугался и не знаю, что сказать. Скажу, что пьющий, подумает – пьяница. Непьющий – тоже как-то нехорошо. Стою и молчу. А товарищ Сталин опять к Коневу:
– Он у вас, видать, и немой, и непьющий.
И тут Иван Степанович опять помог. «Как же, товарищ Сталин, – говорит, – фронтовик-разведчик может быть непьющим?» – «Вот я и подумал, – говорит Сталин, – что непьющих разведчиков не бывает. Пьющий человек может не быть разведчиком. Немой человек может быть разведчиком, ему лишь бы видеть и слышать, но не может быть непьющим. Непьющий человек не может быть разведчиком никогда».
И вы представляете, после этого он мне говорит: «Если вы, товарищ Вурдалаков, не против, то давайте с вами выпьем». Можете вообразить? Не против ли я! Да я бы, если б он сказал: выпей, Вурдалаков, ведро водки, да хоть керосина, я выпил бы. Я даже и не помню, как у меня стакан с водкой оказался в руках. «Ну, – говорит он, – за что пьем?» Я набрался храбрости и говорю, глядя ему прямо в глаза: «За товарища Сталина». А он опять улыбнулся и говорит: «Ну что ж, за товарища Сталина, так за товарища Сталина, товарищ Сталин тоже не самый последний товарищ». Протянул стакан, мы чокнулись, он свою водку немного пригубил и на меня смотрит…»
«Что касается нас, членов ЦК, членов правительства, – писал Сталин, – то нет у нас другой жизни, чем жизнь для нашего великого дела, чем жизнь для борьбы за всеобщее благосостояние народа, за радость для всех трудящихся, для миллионных масс…»
Короче говоря: «Жить стало лучше, жить стало веселей, товарищи!»
А его ближайший соратник Анастас Микоян интерпретировал эти слова так: «Теперь веселее стало жить. От хорошей и сытой жизни пьяным не напьешься… Весело стало жить, значит, и выпить можно, но выпить так, чтобы рассудка не терять».
Как пишет историк Лев Мирошниченко, пытаясь обосновать сталинское пристрастие к банкетам, праздникам и обилию выпивки на столах, «большое значение Сталин придавал созданию видимости счастливой радостной жизни в стране…»
Для этого, по словам Мирошниченко, «он не жалел никаких средств на то, чтобы по многочисленным поводам, общим и частным, большие массы населения втягивались в организованные праздничные шествия, фестивали, торжественные митинги и собрания, банкеты с произнесением бесчетных тостов во славу великих компартии и ее вождя.
Партийные и государственные чиновники на всех уровнях власти и во всех регионах страны были хорошо вышколены для выполнения таких мероприятий. Банкеты могли быть весьма помпезными, в больших залах, в том числе кремлевских, с сотнями участников, с приглашением артистов, а также со щедрым угощением, включая хорошие вина…»
Был ли оригинален Сталин, устраивая в не самой сытой стране помпезные банкеты и широко о них оповещая? Думаю, что нет, и попытаюсь обосновать свою точку зрения.
В честь коронации Екатерины I, сообщают современники, «в Москве было дано несколько балов, сожжено несколько фейерверков… Не забыли и про средний и низший классы народа. В день коронации для простого народа приготовили подходящее к его вкусу праздничное угощение. Одновременно с парадным обедом, происходившим в Грановитой палате, на Кремлевской площади пред дворцом происходило другого рода празднество.
На площади возвышались два рундука, на которых уложены были два жареных быка колоссальных размеров, начиненных внутри разного рода птицею. Тут же устроены были два искусственных фонтана, извергавших один белое, другой красное вино…
Жаловали каждого и чаркой водки…»
В дохристианские времена, подчеркивая единение народа и власти, русские князья потчевали подданных, без разделения на чины и достаток. Пиры в Киевской Руси также славились своим демократизмом: «.. не было праздников для богатых без угощения для бедных. Сами великие князья потчевали гостей; ели и пили вместе с ними. Вельможные и знаменитые духовные особы мешались с толпами гостей различного сословия, дух братства сближал сердца. Это сближение поддерживалось благоразумно нашими государями долгое время – до угнетения России татарами. Азиатская гордость и недоступность испортили древние похвальные наши обычаи…»
На «испорченной» Московской Руси высокие пиры были уже только для избранных. Простой народ угощался лишь слухами, передавая из уст в уста, что «во дворец ежедневно исходило вина простого, и с маком, и двойного, и тройного блиско 100 ведер; пива и меда 400 и 500 ведер… Да пива ж подделные, и малиновые, и иные, и меды сыченые, и красные ягодные, и яблочные, и романея, и ренское, и францужское, и иные заморские питья исходят…»
А если простолюдинам повезет, могли угостить (если угощали) прямо на улице. Во время какого-нибудь праздника.
Зато сталинские застолья были мероприятиями сверхзакрытыми. На приглашенных сюда лежала печать высокой избранности, на них падал отблеск высокого кремлевского отличия. Это была своеобразная награда, знак элитарности.
Мысль о том, что и он когда-нибудь попадет на сталинское застолье, подстегивала многих, но о единении тут власти и народа говорить не приходится. Скорее, это было разъединение, и Сталина тут можно понять, ведь он, как и любимый и ценимый им царь Петр Великий (как и любимый и ценимый им Иван Грозный), сумел превратить застолье в орудие достижения своих политических целей и решал с помощью угощения, в том числе и алкогольными напитками, многие задачи.
Надо сказать, что ни тот, ни другой не были пионерами этого дела в застольной истории России. Пировали на Руси «со смыслом» всегда.
«Все, что в настоящее время выражается вечерами, театрами, пикниками и прочим, в старину выражалось пирами. Пиры были обыкновенною формою общественного сближения людей, – писал русский историк Н.И. Костомаров. – Праздновала ли церковь свое торжество, радовалась ли семья или провожала из земного мира своего сочлена, или же Русь разделяла царское веселье и славу побед – пир был выражением веселости».
Сперва на Руси веселились все или, скажем так, многие.
В Домосковской Руси, по словам историка И.Т. Рыжова, «пьянства не было, – не было его как порока, разъедающего народный организм. Питье составляло веселье, удовольствие, как это и видно из слов, вложенных древнерусским грамотником в уста Владимира: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти». Около питья братски сходился человек с человеком, сходились мужчины и женщины, и, скрепленная весельем и любовью, двигалась вперед социальная жизнь народа…»
О, это было поистине славное для нас время, так как хмельные питья, пиво, брагу и мед всякий варил про себя, сколько ему нужно было для обихода, в иных случаях варили питья семьями, миром, и то были мирская бражка, мирское пиво.
У людей зажиточных заведены были медуши (погреба), где стояли бочки медов, пив и иностранных вин. Представление о «сытой и счастливой жизни» русского человека XII века – это, в том числе, и «питие же многое, медъ и квасъ, вино, медъ чистый… питья обнощная съ гусльми и свирелями, веселие многое».
А путешественник Олеарий (был в России с 1639 по 1643 г. – Прим. А Н.) с превеликим удивлением описал порядок, царящий в русских пивных погребах: «в которых сначала кладут снег и лед, потом ряд бочек, потом опять лед и опять бочки, верх закрывается соломой и досками, так как подобные погреба открываются сверху. Устроив таким образом свои погреба, они опускают бочку за бочкою и пьют пиво ежедневно.
Сохраняясь в подобных погребах, пиво в продолжение целого года остается холодным и притом не теряет вкуса…»
Народная память бережно хранила картины пиров князя Владимира. Изяслав и сын его Ярослав осенью 1148 года давали пир Новгороду: «по улицам кликати, зовучи ко князю на обед от мала и до велика; и тако обедавшее, веселишася радостию великою и розъидошася в своя домы».
Всякое мирское дело непременно начиналось братской попойкой или пиром, на которых щедро выставлялись брага хмельная, меды стоялые, пива бархатные, квасы медвяные. Поставив церковь в местечке Василеве, Владимир «створи праздник велик, варя 300 провар меду, и съзываше боляры своя и посадныки, старейшины по всем градомъ и люди многы…»
Древние славяне придумали братчины, пиры. В складчину, по-братски, закупали продукты и напитки, – отсюда и название мероприятия? Это расхожая, но, увы, ошибочная версия.
Откуда пошло слово «братчина»? За победу в битве пили брагу и медовуху из больших деревянных посуд, которые назывались братины. Их пускали по кругу, и каждый выпивал глоток. Это у русских такая была традиция отмечать победу над врагом.
Для справки:
«Братина, как указывает само ее название, был сосуд, предназначенный для братской товарищеской попойки, наподобие горшка с покрышкою. Из них пили, черпая чумками, черпальцами и ковшами. Братины были разной величины, небольшие употреблялись даже прямо для питья из них и назывались братинками…» (Н.И. Костомаров. Русские нравы. Исторические монографии и исследования).
Когда пускали по братскому кругу общий ковш, братину, пили из них поочередно, то все были одинаково счастливы и довольны.
В такие минуты у наших предков зрело и осмыслялось понимание: только вместе, всем народом можно одолеть врага, выжить в тяжелых климатических условиях.
Надо сказать, что ненавистная Сталину крестьянская среда традиции братских попоек сохраняла очень долго. И даже по сей день деревня, чтя своих предков, демократично гуляет «всей улицей».
Братчины на Руси были неофициальной частью церковных праздников. Братчина-Николыцина, братчина-Покровщина, братчина-Успенщи-на – соответствовали святым датам.
Еще застолья называли «ссыпанными», а тех, кто в них участвовал, – «ссыпщиками», так как на приготовление выпивки обычно жертвовалось («ссыпалось» до кучи), обобществленное без принуждения зерно.
Братчины никогда не были коллективными пьянками в чистом виде. Братчинный стол для русских – некий ареопаг, где решались важные дела сельской общины, где старшие учили жизни молодых, мудро разбирали споры и тяжбы. «Это празднество, – писал историк С.В. Максимов о братчине, – всегда справляют в складчину, так как одному не по силам принимать всех соседей. В отличие от прочих, этот праздник стариковский, большаков семей и представителей деревенских и сельских родов. Общее веселье и охота на пиво длятся не менее трех и четырех дней, при съезде всех ближайших родственников… Неладно бывает тому, кто отказывается от складчины и уклоняется от празднования: такого хозяина изводят насмешками в течение круглого года…»
Иногда, правда, братчина кончалась коллективным побоищем, но в основном – по причине прихода к общему столу шаромыг, любителей дармовой выпивки.
Один из таких нарушителей вековой «братчинной конвенции» вошел в историю благодаря былинам. Некто Василий Буслаев, который с семи лет обучался «четью и петью церковному» (читать и петь), и, как свидетельствуют былины, не было «во славном Нове-городе», певца лучшего.
Родом он из Великого Новгорода, ученик самого Ярослава Мудрого, отобравшего 300 детей новгородцев для обучения их грамоте и письму. Тысячи найденных берестяных новгородских грамот – отчет Мудрого о проделанной им работе. Былина «Василий Буслаев и мужики новгородские» – отчет о поведении его любимого ученика, как раньше писали, «в быту и общежитии».
Уже одним этим своим редким даром вошел бы он в историю, как вошел в нее гусляр Садко, но прославился Василий Буслаев не способностями в пении, а загулами и пьяными драками на чужих братчинах. Да какими! Великий Новгород не знал со дня основания такого буйства, какое учинял «певец» Василий Буслаев, если верить былине «Василий Буслаев и мужики новгородские».
Впрочем, былину эту я бы возвел не в список произведений стародавнего русского эпоса, а, скорее, в прообраз чего-то схожего с первым милицейско-полицейским протоколом на Руси – об учиненном в городе Великий Новгород 9 декабря такого-то года дебоше в состоянии крайней степени опьянения со смертельным исходом, где фигурантом выступают Василий Буслаев и его сотоварищи. Уж больно собранный материал к тому располагает. Вот он:
…Со пьяницы, со безумницы,
С веселыми удалыми добрыми молодцы,
Допьяна уже стал напиватися,
А и ходя в городе, уродует:
Которова возьмет он за руку, —
Из плеча тому руку выдернет;
Которова заденет за ногу, —
Того из гуана ногу выломит:
Которова хватит поперек хребта, —
Тот кричит-ревет, окарачь ползет…
Не выдержали новгородцы пьяного загула Васьки Буслаева, пришли к его матери Амельфе Тимофеевне, принесли «жалобу они великую» на ее сыночка-пьяницу. Стала она Василия «журить-бранить, ево на ум учить». Только пьяному Ваське Буслаеву учеба не в ум идет. Узнав, что как раз сегодня в день Николы зимнего (9 декабря) устраивают великоновгородцы пир-братчину, сбрасываясь в складчину, собирает Буслаев своих людей и летит «во братшину в Николыпину» продолжать гулянку. Честно вносит за себя в складчину 50 рублей, а «за всякова брата по пяти рублев…»
Но только не терпится Буслаеву выпить, видно, все горит внутри у богатыря, и, пока пиво варится:
…Молоды Василей сын Буслаевич
Бросился на царев кабак
Со своею дружиною хороброю,
Напилися они тут зелена вина
И пришли во братшину в Никольшину…
Гуляет Василий Буслаев на чужом пиру, веселится, но тут кто-то случайно (а может, и за дело), «ево по уху оплел», после чего пошло-поехало:
…Поскакали удалы добры молодцы,
Скоро они улицу очистили,
Прибили уже много до смерти,
Вдвое-втрое перековеркали,
Руки-ноги переломали, —
Кричат-ревут мужики посадские…
Что за зелье пили жители Великого Новгорода? И что за зелье пил Васька Буслаев?
…Говорит тут Василей Буслаевич: —
Гой ecu вы, мужики новогородския,
Бьюсь с вами о велик заклад:
Напущаюсь я на весь Новгород
битися-дратися
Со всею дружиною хороброю —
Тако вы меня с дружиною побьете
Новым-городом,
Буду вам платить по смерть
Свою,
На всякий год по три тысячи;
А буде же я вас побью и вы мне покоритися,
То вам платить мне такову же дань!..
И, как пишет автор былины, «началась у них драка-бой великая… и дерутся они день до вечера…»
…Нельзя пройти девке по улице:
Что полтей по улице валяются
Тех мужиков новогородских…
Одержал Буслаев победу, взяв разово с жителей Новгорода «чашу чистова серебра, а другую чашу Краснова золота», «подарочки вдруг сто тысячей», а на будущее – расписку о новых выплатах «на всякий год по три тысячи… со всех людей со ремесленных, опричь попов и дьяконов…»
Только сразу их, гостей своих, Василий Буслаев, этот «мот и пьяница», как характеризует его былина, не выпустил, а «повел их Василей обедали…»:
…А сели они, молодцы, во единой круг
Выпили ведь по чарочке зелена вина…
Очень мне нравится в этом контексте звучное слово «ведь» – «выпили ведь», несмотря ни на что?..
Еще у русских был в обиходе званый пир или, как его называли в старину, – гостьба.
Поводов для гостьбы было много – свадьбы и крестины, именины, новоселья, праздники Масленицы, Пасхи, Троицы, Рождества. Еще были Николин день, Вербное воскресенье.
Хозяин гостьбы считал своим долгом «употчевать» гостей, напоив и накормив их до отвалу. Мольбы гостей о том, чтобы дать «роздых брюху», были зачастую лишь частью заведенных застольных традиций и конечно же притворные.
Если гость проявлял в этом вопросе решительность, хозяин с еще большей настойчивостью брался за уговоры «отведать», потому как в общепризнанном обиходе «хозяева были бы обиженными, если бы их гости мало пили и ели. Таковых обыкновенно просят неотступно, и часто заставляют пить и есть противу силы…»
Застолье зачастую превращалось в своеобразный торг: хозяин изыскивал все возможности, чтобы упоить гостя, тот же не давался или делал вид, что не дается, в ожидании еще больших уговоров.
Для уговоров выпить арсенал хозяйских аргументов содержал многочисленные присказки: «На одной ноге не стоят!», «Изба о трех углах не строится!», «Четверней и архиерей ездит!», «На руке пять пальцев бывает!», «Бог троицу любит!», на что гости отвечали своими: «У кого в руках, у того в устах!», «Как хозяин, так и гости!»
Если уговоры хозяина не помогали, вступала в дело хозяйка. Если и ее труды не приносили плодов, хозяин с женою и детьми становились перед гостем на колени и начинали «умоления»: «Ну еще хоть немножко! Ну хоть чего-нибудь!»…»
И, как пишут очевидцы, «дотоле все стоят на коленях и кланяются ему в ноги, пока не упросят…»
Гость, в свою очередь, следовал правилам застолья – пил «полным горлом», а не «как кура». Считалось, что исправно пьющий выказывает свое особое расположение хозяевам.
Правда, опьяневший, быстро вышедший из игры до времени, не вызывал ни уважения, ни сочувствия. Напиться быстро считалось у сотрапезников признаком плохого тона, и его потом могли долго срамить. Но были и другие представления о том, что хорошо, а что плохо. Русские, к примеру, искренне верили, что выпитая до дна чаша будет во здравие тому, в чью честь ее опорожняют. Поэтому для «виновника» тоста чашу или чарку демонстративно переворачивали вверх дном, показывая, что она пуста. Не случайно и выражение «дом полной чашей». За великую обиду, даже за оскорбление почитался «недопив». А уж если пили за чье-то здоровье и кто-то тайком отливал из нее, скажем, из-за боязни быстро охмелеть, скандал мог разгореться нешуточный.
Надо сказать, что встреча гостей происходила по заведенному столетиями порядку. Прибывших встречали не абы как. Особо почетных – прямо у ворот, менее почетных, но, так сказать, желанных – на красном крыльце. Всех прочих – прямо в горнице. Почетный гость, встреченный у ворот, препровождался с поклонами до крыльца. Там его снова приветствовали, а потом приветствовали и в горнице.
Войдя в комнаты и перекрестившись на образа, он клал три земных поклона, целовался троекратно с хозяином, обмениваясь пожатием руки или взаимными поклонами.
Что-то в русском ритуале гостьбы было от японского – чем ниже поклон, тем считалось, что почтения к гостю больше. И чем большее количество раз кланяешься, тем больше уважаешь.
Рассаживались за столом по «званию» и «достоинству». Садились в шапках и непременно – лицом к иконам. Самым почетным считалось место по правую руку от хозяина, одесную. Если стол был обилен, то говорили про хозяина: «У него гостьба толстотрапезна!»
Гостьба породила знаменитый русский «поцелуйный обряд». Ничего похожего не встречается в обрядовых культурах народов мира. Этой традиции придерживались хозяева состоятельные, потому как требовала она немалых затрат.
Вот этот обряд, по описанию очевидцев.
Вершит его жена хозяина, которая, «…вошедши в столовую…подносила сначала чарку водки одному из почетных гостей, прикоснувшись к чарке своими губами. Потом она уходила в свою комнату, переодевалась в новое платье, пока гость пил, и снова выходила подносить другому гостю, и до тех пор выходила, всякий раз в другом платье, пока всем не поднесет. По окончании потчевания она становилась подле стены, потупив глаза в землю, и каждый из гостей подходил к ней поочередно и целовал в губы…»
Немка-царица Екатерина II иногда также бывала участницей «поцелуйного обряда», встречая почетных гостей. Об этом оставил воспоминания путешественник Ле-Брен. Императрица принимала его в селе Измайлово, и, как пишет автор, «после нескольких разговоров она велела наполнить чашу водкою, и подала из своих рук князю, который, выпив, передал одной из фрейлин. Эта фрейлина вновь наполнила чашу, и государыня подала мне. После подавали вино и, наконец, пиво, но князь, отведав немного пива, отдал фрейлине, ибо пить пиво считалось неприличным…»
Правда, о поцелуе гость умолчал.
Гостьба, как и братчина, не были данью русских тупому и примитивному чревоугодию. Гостьбу еще называли «беседой», имея в виду царившие за столом порядки со степенными разговорами на разные темы и традициями «величания». К гостям могли, к примеру, обратиться с такими вот оригинальными стишками-куплетами:
За здоровье того,
Кто любит кого,
На погибель тому,
Кто завидует кому!
А тот, встав, отвечал:
Чарочка моя серебряная,
Да кому ж чару пить?
Да кому ж наливать?
Наливать чару да (следовало имя хозяина),
Наливать чару да (имя хозяйки).
В Кремле пировали всегда, но с приходом к власти уроженца Кавказа кремлевские застолья приобрели новый оттенок. Пить тут стали по-другому В старину за русским столом не произносилось длинных тостов. «Пью твое здоровье!», «Буди здрав, имярек!» – это русский застольный стандарт прошлых лет. Булгаковский Иван Васильевич Грозный, поднимая стакан «Столичной», возглашает: «Будь здрав, боярин!». И это близко к реальности.
При Сталине в Москву пришла мода на длинные и витиеватые тосты, ставшие непременным атрибутом советского стола. Традиции застольного Кавказа в годы его правления прочно укоренились в сердце России.
Например, традиции осетинские, с их непременными 33 тостами-сперва за Бога, думаю, понятно, почему: сначала было Слово и это Слово было – Бог. Потом – за родителей. За всех сразу, чтобы дети, подростки, юноши, которые присутствуют здесь, учились уважать старших. За братьев и сестер пьют, за гостей, за хозяина дома.
Если ты малопьющий, твое место у самого края, чтобы не мешать застолью. Тамада пьет водку, потом переходит на вино. Потом пьют алаверды, пьют почетный тост.
Пьют и что-то схожее с русским «посошком». Но если у русских «посошок» – только традиционная чарка на прощание, то, скажем, у осетин это сложный нравственно-медицинский механизм определения кондиций гостя. Если тот не в силах принять «посошок», хозяин под любым предлогом задержит его в своем доме, уложит спать, чтобы, не дай Бог, выпивавший у него гость не сбился с пути по дороге домой.
Кстати, пиры кавказца Сталина великолепно описал другой кавказец – Фазиль Искандер в рассказе «Пиры Валтасара».
Почему такое название?
Валтасар – вавилонский царь, сын Навуходоносора. Полчища перса Кира и мидийца Дария стоят у стен его Вавилона. Но что делает властитель города? Пирует Валтасар, а с ним и наложницы его, и жены его, и военачальники, и придворные.
Пируют, славя царя Вавилона.
Захмелев, велит он нести сосуды, похищенные его отцом Навуходоносором из Иерусалимского храма. А сосудов, «золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных», было великое множество. Из них и стали пить, славя языческих богов.
И вдруг на стене зала вспыхнули зловещие слова: МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛ, УПАРСИН. Нетрусливого Валтасара сковал страх и «колена его стали биться одно о другое». Вызвал он советника Даниила и велел растолковать эти странные и страшные письмена. И тот растолковал: «мене» – Богом, царь Валтасар, положен конец твоему царству, «текел» – ты взвешен на весах и не весишь ничего, как дух тлетворный, а «упар-син», или «перес», – что царство твое уже разделено между персами и мидийцами, чьи кони ржут под стенами города Вавилона!
Потеряли разум пьяные вавилоняне. Некому было охранить их перед лицом смертельной опасности, чем и воспользовались враги. Войдя в город, они предали смерти тысячи его жителей вместе с пьяным царем Валтасаром, чье имя в одночасье стало нарицательным.
А что сталинские пиры?
«Страшные обеды», называет их Н.С. Хрущев в своих мемуарах. Они, эти обеды, некоторым их участникам выходили боком. Иногда кончались трагично.
Хрущев с тяжелым сердцем вспоминал угощения у Сталина: «Возвращались мы домой к утру, а многим нужно на работу выходить. Я старался поспеть к 10 часам, а в обеденный перерыв пытался поспать, потому что всегда висела угроза: не поспишь, а он вызовет, и будешь потом у него дремать. Для того, кто дремал у Сталина за столом, это кончалось плохо».
Пострадал даже армянин Анастас Микоян. Приглашенный как-то на сталинскую дачу, он, по его словам, туда «ехал… с тяжелым чувством», поскольку знал, что «придется много пить, причем крепкие напитки. Сам «хозяин»… пил понемногу и с интересом наблюдал, как ведут себя и о чем говорят изрядно «набравшиеся» гости. Как-то после очередного тоста, вынужденный осушить целый бокал коньяка, я вышел из столовой и обнаружил рядом небольшую комнату. Там были и умывальник, и диванчик, чем я не преминул воспользоваться. Через час-полтора вышел оттуда почти отрезвевшим, посвежевшим и снова присоединился к гостям. Так продолжалось в течение еще двух-трех вечеринок, пока меня не выследил Берия. Он тут же донес о моей «комнате отдыха» Сталину. Тот подошел ко мне и с нескрываемым раздражением медленно и зло произнес:
– Ты что? Хочешь быть всех умнее? Можешь потом сильно пожалеть…»
Надо сказать, Микояну на сталинских пирушках доставалось больше всех из-за его любви к щеголеватым костюмам. Берия забрасывал шляпу Микояна высоко на дерево. Это его страшно забавляло. Мог подложить помидор в карман светлого костюма Микояна и как бы случайно прижать того к стенке. Жена Микояна постоянно выуживала из его карманов обглоданные куриные кости.
Помидорами кидался в соратников Сталин, когда напивался. Он же подкладывал помидоры на стул Молотову. Поскребышеву сыпали соль в рюмку водки и веселились, когда того рвало.
Хорошо выпив, Хрущев и Поскребышев спихнули в пруд соратника Сталина Кулика. Выбравшись из воды, злой и мокрый, он помчался за Поскребышевым с палкой. Потом стали спихивать в воду Поскребышева.
«Если кто-нибудь попытается сделать что-нибудь похожее со мной, – сказал Берия, делая страшное лицо, – я сделаю из него котлету…»
Сталина пьяные кульбиты соратников забавляли. «Вы как маленькие дети!» – веселился он.
Приняв лишнего, Берия предложил пострелять в саду перепелок. Перепелки жили на сталинской даче в клетках, но Берию это не остановило. «Если мы их не пристрелим, – пьяно рассуждал он, – их съедят охранники».
Идея Сталину приглянулась. Нетвердо держась на ногах, он вышел в сад с ружьем наперевес и, открыв пальбу, едва не пристрелил Микояна. В следующий раз дробь задела полковников Хрусталева и Тукова. Сталин перед охранниками извинился, свалив все на Берию.
О зловещей роли Берии в сталинской политике известно много.
О его роли в сталинских застольях – разговор отдельный. Тут он нередко бывал тамадой, Сталин доверял ему «вести стол».
Кстати, о роли тамады в застольях очень хорошо рассказывает в «Огоньке» бывший сотрудник КГБ СССР Кабаладзе, умудренный, судя по всему, с хорошим опытом разного рода застолий:
– Тамада должен осознавать ответственность за все, что происходит за столом: чтобы не было никаких потасовок, чтобы никто не сводил счеты, никто никого не критиковал и не учил жить. Застолье – это не партсобрание. За столом все друг другу говорят хорошие слова.
Хотя уточняет:
– Главное для тамады – жесткость. Стол – очень сложный организм. Надо не дать ему рассыпаться. Тамада должен очень чутко улавливать настроения людей.
Улавливал ли настроения людей Берия? Характер начальника Лубянки, по воспоминаниям его современников, проявлялся в роли тамады во всей его многогранности. В телепередаче Даниила Гранина Берию назвали «виночерпием Сталина», подчеркнув, что за столом в роли тамады он был развязным и грубым. «Засунул вареную морковку за ленточку шляпы Молотова» – это самый меньший из его проступков. Берия мучил Молотова, заставляя его пить наравне со всеми, и только если Сталин за того заступался, оставлял наркома в покое.
Многие пали его жертвами за сталинским столом. Тот же Я. Чадаев, управляющий делами Совнаркома. Он не придумал ничего лучшего, как явиться на обед к Сталину с бумагами на подпись. Вот что из этого, по его воспоминаниям, вышло.
Пока Сталин листал бумаги, рассказывал Я. Чадаев, «поднялся со стула Берия, взял большой фужер, до краев наполнил его отборным, самым крепким коньяком и поставил передо мною.
– За здоровье товарища Сталина выпить до дна, – заявил он.
– Что вы! Я не смогу столько и вообще крепкие напитки не пью, – тихо проговорил я. Все переглянулись…
– За здоровье товарища Сталина, – еще раз предложил Берия. В этот момент я очень надеялся, что «хозяин» придет ко мне на помощь и положит конец «инициативе» Берии. Но Сталин продолжал свое чтение.
Прошло 2–3 секунды, и вот он приподнял голову и одним, чуть прищуренным глазом пристально посмотрел на меня.
Самопроизвольно мои руки протянулись к бокалу. Я взял его, повернул голову в сторону Сталина.
– За ваше здоровье, товарищ Сталин!
Он чуть мотнул головой. Все внимательно наблюдали, как медленно исчезала из бокала «живительная влага». Я выпил до дна фужер, поставил его на стол и сразу сделался красным и потным. Ощутил и боль в голове.
Сталин поднял на меня глаза. Мурашки пробежали по моим рукам и ногам…»
Надо сказать, Берия не терпел непьющих и делал все, чтобы их опоить. Непьющий А. Ильичев испытал бериевские методы на себе.
«Времени второй час ночи, я поднимаю тост за Сталина, – вспоминал он. – Пьют все до дна. А я отпил половину и чувствую – задыхаюсь. Ставлю фужер, а Берия говорит:
– За товарища Сталина надо до дна пить.
Я что-то говорю про усталость, а Берия трагическим голосом произносит:
– Товарищ Сталин, разрешите, я допью его бокал за ваше здоровье.
Я, конечно, понял, что к чему. Схватился за фужер и говорю:
– За товарища Сталина я сам допью. – Предлагаю новую здравицу за товарища Сталина и допиваю содержимое. Сажусь за стол и вижу – мне снова до краев наполняют фужер. И кто-то из лизоблюдов, не помню кто, предлагает тост за Берия. Сталин спрашивает:
– А почему товарищ Ильичев за Берия не пьет? Обиделся или не в ладах с органами государственной безопасности? Нэ может он, – обращаясь к соратникам, говорит Сталин. – Дайте, товарищ Ильичев, я допью ваш бокал за Лаврентия Павловича.
Я пью уже без здравицы, а тело становится тяжелым-претяжелым. Пили еще за кого-то, но я уже припоминаю с трудом…»
Это на первый взгляд сталинские застолья были похожи на дружеские. На самом деле тут плелись серьезные интриги. Ни о какой сплоченности перепившихся не могло быть и речи. Так Микоян, Берия и Маленков, устав от возлияний, пошли на хитрость – подговорили официанток, и те в винные бутылки налили им подкрашенную «под вино» воду. Об этом в своих мемуарах написал Хрущев.
Ничего хорошего, по его словам, из этой затеи не вышло.
«Щербаков разоблачил их: он налил себе «вина» из какой-то такой бутылки, попробовал и заорал: «Да они же пьют не вино!» Сталин взбесился, что его обманывают, и устроил большой скандал Берии, Маленкову и Микояну. Мы все возмущались Щербаковым, потому что не хотели пить вино, а если уж пить, то минимально, чтобы отделаться от Сталина, но не спаивать, не убивать себя. Щербаков тоже страдал от этого.
Однако этот злостный подхалим не только сам подхалимничал, а и других толкал к тому же. Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер…
Умер он оттого, что чрезмерно пил в угоду Сталину, а не из-за своей жадности к вину… Совести он не имел ни малейшей капли.
Все мог сделать, для того чтобы поднять собственную персону, и кого угодно готов был утопить в ложке. А Сталину это нравилось…»
Кстати, Хрущев настолько невзлюбил Щербакова, что, придя к власти, переименовал все, что носило имя ненавистного ему «соратника». Берию же он ненавидел. За то, что тот пришпилил ему на спину лист бумаги с надписью «Хрен!», и Хрущев всю пирушку протанцевал, не понимая, что же так веселит Сталина.
Нарочно не подавал виду и пил за здоровье Берии. Тот, в знак благодарности, частенько увозил пьяного Хрущева к себе домой, укладывал в постель. Правда, Хрущев хорошо высыпался по дороге в Москву на заднем сиденье. Историки пишут, что Берия в душе ненавидел сталинские застолья. Он даже жаловался Хрущеву и Молотову. Его жена Нина задала вопрос – зачем же он пьет? «Нельзя выделяться из окружающих тебя людей», – ответил он.
На самом деле Берия просто упивался властью над соратниками, собиравшимися за сталинским столом. «Я не мог сопротивляться желанию унизить их», – признавался он.
«Перестаньте! – строго говорил он тем, кто отказывался пить. – Пейте, как все остальные!»
А вот Светлана Сталина считала Берию «великолепным примером ловкого современного царедворца». Кстати, Берия незадолго до смерти
Сталина высказал несколько идей, которые я потом нашел у Горбачева. Одна из них – объединение двух Германий, а вторая – введение частной собственности…
Но это – к слову.
