Физика в пору «ежовщины»
Наступил 1937 год. Его начало ознаменовалось вторым громким политическим процессом. На этот раз на скамью подсудимых сели «враги народа» Радек, Пятаков, Сокольников и ещё несколько деятелей так называемого «троцкистско-зиновьевского центра».
Через два месяца состоялся февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б). В книге Вальтера Кривицкого об этом мероприятии сказано так:
«70 высших партийных руководителей, объятых страхом и подозрениями, собрались в Большом зале Кремлёвского дворца… Они были готовы по приказу Сталина обрушиться с нападками друг на друга, чтобы продемонстрировать Хозяину свою лояльность.
На этом историческом заседании тремя действующими лицами были Ягода, Бухарин и Рыков. Бывший начальник ОГПУ Ягода пока был ещё на свободе. Он сменил Рыкова на посту наркома связи. Однако и сам Ягода и все остальные знали, что он обречён.
Сталин изложил политическую линию на будущее. Чистка не выполнила своей задачи. Требовалось дальнейшее искоренение раскола и предательства. Нужны новые процессы. Новые жертвы.
Ягода молча слушал. Многие глядели на него с ненавистью. Обстановку накаляли злобные взгляды прищуренных глаз, которые бросал на него Сталин. Вскоре зал обрушил на него водопад обвинений и вопросов.
Почему он пригрел троцкистских гадов?
Почему брал на службу вредителей?
Один оратор превосходил другого в бичевании политического трупа Ягоды.
Внезапно Ягода, храня ледяное спокойствие, повернул голову. Он тихо произнёс несколько слов, как бы про себя:
— Как жаль, что я не арестовал всех вас раньше, когда был у власти!
Ураган брани пронёсся по залу. Семьдесят ревущих главарей партии прекрасно сознавали, что Ягода смог бы выбить из них признания, арестуй он их полгода назад. Но Ягода не менял выражения лица».
Если так обращались с бывшими наркомами, то о каких-то учёных и говорить нечего. Особенно о тех из них, кто тратил народные деньги на совершенно бесперспективные работы с атомным ядром. К этой категории граждан энкаведешники относились с особым подозрением. Руководство Лубянки внимательно следило за тем, чем вообще эти люди занимаются. Какие ставят опыты? Что за расчёты делают? Как и что обсуждают на семинарах? И для чего создают приборы, жутко громоздкие и необыкновенно дорогостоящие?
Приборы!
С одним из них в городе на Неве и произошло событие, которое наверняка заставило чекистов насторожиться. Ещё бы, ведь циклотрон, построенный в Радиевом институте, не заработал!
Первый в Европе ускоритель!
И народные денежки — псу под хвост!
Тотчас возобновились разговоры о том, что учёные (всё из той же пресловутой ленинградской «школы») продолжают бросать на ветер народные деньги. Притом немалые. Это ли не вредительство чистейшей воды?
В Ленинградском НКВД уже потирали руки. Однако никаких оргвыводов карательные органы сделать не успели, так как нашёлся человек, который вызвался вдохнуть жизнь в закапризничавший ускоритель. Звали отважного умельца Игорь Курчатов.
Вот как сложившуюся ситуацию описал Венедикт Джелепов:
«Обстановка была такова, циклотрон в РИАНе был практически построен, но никак не удавалось довести его до рабочего состояния. Трудности были разные, и их было много. Тяжело, безнадёжно был болен зачинатель строительства ускорителя профессор Л.В. Мысовский. Лаборатория имела маленький штат. Для быстрого решения задачи требовались целеустремлённость, знания, воля и организованность».
Продолжение рассказа — у Георгия Флёрова:
«Вся машина была сделана не так, как надо: насосы слабы, вакуум недостаточный — как тут разгонять протоны до нужной энергии, выводить пучок частиц!.. И американцы испытывали такие же сложности со своей машиной, потому что и они начали работать с циклотроном, когда настоящей теории циклотрона ещё не было».
Чтобы ускоритель, сделанный «тяп-ляп», заставить работать, Курчатов внёс предложение, изумившее многих. Ведь все знали, что ко всякого рода «инженерным» тонкостям Игорь Васильевич относится с равнодушием. Исай Гуревич рассказывал:
«Игорь Васильевич нисколько не был инженером… Он был всегда, в первую голову, экспериментатором. У него никогда не было приязни к изощрённому математическому аппарату. Конечно, он разбирался в нём, но любил ограничивать себя простыми, почти арифметическими выкладками.
Однако при такой «антиматематичности» у него была совершенно великолепная логика… Когда нужно было разобрать разные гипотезы и построить схему опытов, которые дали бы возможность сделать выбор между ними, он был силён, как никто».
Георгий Флёров:
«И, как ни странно, то, что он не очень силён был в технике, ему при этом помогало. Он обращал внимание не на мелочи, каждая из которых могла оказаться вполне достойной инженерной головоломкой, а на основное».
Чтобы заставить циклотрон работать, Курчатов предложил, по образному выражению Флёрова, старый инженерный приём — «использовать трудности на, оборот»:
«Он всё перевернул: если хороший вакуум не получается, если протоны нельзя разогнать до нужной энергии из-за столкновений их с молекулами воздуха, надо „промыть камеру дейтерием“. То есть наполнить камеру дейтерием, потом создать разрежение — пусть и неполное… Установка таким образом превратится в мощный источник диффузного нейтронного излучения…
И вот вместо того чтобы без толку пытаться создавать протонный пучок, на том циклотроне стали работать в диффузном режиме».
Пока Курчатов и его немногочисленные помощники пытались «починить» циклотрон, в стране происходило что-то невероятное. Снова приведём цитату из книги Вальтера Кривицкого, который в марте 1937 года приехал в СССР:
«В железнодорожных кассах в Ленинграде я встретил старого друга и товарища.
— Ну, как дела,? — спросил я его.
Он оглянулся и ответил приглушённым голосом:
— Аресты, одни аресты. Только в одной Ленинградской области арестовано более 700 процентов всех директоров заводов, включая военные заводы. Это — официальная информация, полученная нами от партийного комитета. Никто не застрахован. Никто никому не доверяет».
Таким было первое впечатление от встречи с родиной. Месяца не прошло, как последовали выводы ещё более печальные:
«Шпионская слежка распространилась по всей стране. Первой обязанностью каждого советского гражданина стал поиск предателей…
Мания шпионажа заставляла людей доносить на своих друзей и даже близких родственников.
В Москве один за другим исчезали люди… Никто не знал, будет ли он завтра на своём рабочем месте».
18 марта 1937 года в клубе ОГПУ состоялся доклад наркома внутренних дел СССР и генерального секретаря госбезопасности Николая Ивановича Ежова. Он обвинил своего предшественника Генриха Ягоду в том, что он «… на протяжении всей жизни Советского государства работал на германскую разведку».
В разгар этой беспрецедентной кампании, когда практически всем арестованным предъявлялись обвинения в том, что они являются немецкими шпионами, эмиссары Сталина в Берлине вели переговоры с Гитлером о заключении соглашения между СССР и Германией.
В мае были арестованы восемь наиболее выдающихся командармов во главе с маршалом Михаилом Николаевичем Тухачевским. Судьба другого маршала, Ворошилова, тоже висела на волоске. 11 июня в центральных советских газетах появилось сообщение о раскрытии заговора среди военачальников. На следующий день страна узнала о том, что смертный приговор, вынесенный Тухачевскому и его подельщикам, приведён в исполнение.
Именно в этот момент ленинградские физики во главе с Игорем Курчатовым продолжали доводить до ума циклотрон Радиевого института.
Венедикт Джелепов рассказывал:
«В конце июня ускоритель заработал. Правда, в особом режиме, без нормального источника ионов, в условиях несколько повышенного давления дейтерия в камере, при котором между дуантами возникает тлеющий разряд, приводящий к ионизации газа..
Тотчас после пуска Курчатов распорядился, чтобы была организована трёхсменная работа ускорителя. Это позволило группе физиков, работавших с Курчатовым в ЛФТИ и РИАНе, развернуть интенсивные исследования с нейтронами по ядерной физике и за короткое время выполнить несколько хороших работ».
Казалось, можно было праздновать победу. Но…
Вмешался директор РИАНа В.Г. Хлопин, который слегка «подкорректировал» ситуацию. Об этом — Георгий Флёров:
«И вот циклотрон, над которым так мучались, наконец, заработал. Все неприятности остались позади. Был издан приказ: премировать группу сотрудников Радиевого института, а профессору Курчатову — объявить благодарность как бригадиру наладчиков циклотрона.
На первый взгляд, здесь, была своя логика: Курчатов — сотрудник другого института, Хлопину не полагалось представлять его к премии».
Но Курчатов на директора РИАНа не обиделся, духом не упал и продолжал оставаться всё таким же весёлым, жизнерадостным и энергичным, каким и запомнился Венедикту Джелепову:
«Вспоминается, как Игорь Васильевич, заезжая к нам в лабораторию часто и за полночь, напевал, идя по коридору: „Куда ни поеду, куда ни пойду, а к ним загляну на минутку“ — на мотив старинной песни, блестяще исполнявшейся в ту пору С.Я.Лемешевым».
Впрочем, от тех далёких дней остались воспоминания и несколько иного рода. Хотя они тоже связаны с буднями физтеховских лабораторий.
