На углу Центральной улицы города, недалеко от гостиницы «Черноморская», стоит большой летний павильон с манящей вывеской «Прохлада». Здесь продаются натуральные соки и прохладительные напитки. С утра до позднего вечера павильон заполнен шумной, веселой толпой. Всякий проходящий мимо не может отказать себе в удовольствии заглянуть сюда, чтобы утолить жажду шипучей газированной водой со льда, пенящимся напитком «театральный» или выпить бокал свежего томатного сока. Почитателей последнего особенно много. Наполнив стакан этим рыже-красным напитком, они насыпают в стакан соли, перца, долго и сосредоточенно помешивают содержимое стакана целлулоидной ложечкой и лишь после этого начинают медленными глотками пить ароматный сок. Такую процедуру многие посетители павильона проделывают утром, до завтрака, днем, перед обедом, и вечером — в заключение хорошо прожитого дня.

Американский журналист Гарольд Лидсней тоже был частым посетителем павильона «Прохлада». Изнывая от жары, он несколько раз в день приходил сюда и выпивал два-три стакана воды с сиропом. Он привык, правда, к американской содовой воде, но здесь такой не  было и ему приходилось довольствоваться газировкой, бутылкой нарзана или боржома. Утолив жажду, он шел по своим делам, но через некоторое время обязательно опять появлялся в «Прохладе». Продавщицы уже привыкли к высокой, плотной фигуре иностранца, в больших, с золотой оправой очках, так смешно коверкавшего русские слова.

Джим Хепвуд, прогуливаясь по скверу Центральной улицы, обычно проходил мимо павильона. Он не был любителем толкаться в толпе ради стакана соку, к тому же на каждом углу стояли киоски и тележки с газированной водой. Вот и сегодня Хепвуд, проходя мимо, заглянул внутрь павильона, повидимому, намереваясь зайти, но увидел очередь, досадливо махнул рукой и медленно пошел дальше по скверу.

Устав, Хепвуд присел на скамейку, на том же месте, где несколько дней назад встретился, с мичманом Бадьиным. И опять, как и тогда, матрос увидел журналиста Лидснея, который не спеша шел по тротуару по направлению к гостинице «Черноморская». В этот раз Лидсней направился к павильону «Прохлада». Хепвуд проводил Лидснея долгим, изучающим взглядом, несколько секунд еще посидел в раздумье, затем встал и тоже пошел к павильону. Очевидно, матрос решил сегодня изменить своим привычкам.

В павильоне было, как всегда, полно народу. Несколько очередей тянулось к стойкам с напитками. У стен стояли высокие круглые столики, возле которых можно было, не присаживаясь, пить, чтобы не мешать людям у стоек. Два больших вентилятора, свисавшие с потолка, бесшумно рассекали воздух. Из репродуктора неслась негромкая, веселая танцевальная музыка.

Продавщицы за стойками работали очень быстро, почти автоматически, и через минуту Хепвуд уже держал в руках бутылку холодного нарзана и стакан. Матрос огляделся по сторонам, выбирая место, потом подошел к одному из столиков, возле которого стояли пожилая женщина с перекинутым через плечо мохнатым полотенцем и Гарольд Лидсней.

Матрос не обратил внимания на соседей. Но когда Лидсней немного подвинулся, уступая место, Хепвуд поднял глаза, узнал журналиста и, выдавливая на лице улыбку, сказал по-английски:

— Хэлло!.. Вы не из Фриско?

Лидсней чуть повернул голову и ответил:

— Нет, не из Фриско, но я там бывал... А что?..

— Я уже раз подходил к вам, на пляже, но подумал, что обознался. Мы с вами, кажется, земляки.

— Неужели? — воскликнул Лидсней. — Очень приятно! — он протянул Хепвуду руку и энергично потряс ее. — Вы из каких мест, старина?

— Из Филадельфии. Джим Хепвуд. Матрос «Виргинии».

— Очень приятно, — еще раз повторил Лидсней, наполняя стакан пенящимся напитком. — Вкусная водица, не правда ли?..

— Вкусная, — подтвердил Хепвуд и усмехнулся. — Вы себя не назвали, но я вас знаю.

— Откуда, дружище? Мы с вами, кажется, нигде не встречались...

— Лично — нет... Но я читал ваши статьи в газетах и журналах... Кроме того, один раз имел небольшое удовольствие слышать ваше устное выступление... На митинге...

— Ах, вот как! И что же, вам, наверно, мое выступление не понравилось? — Лидсней громко рассмеялся.

— Откровенно говоря — нет, не понравилось.

— Почему?

— Я не сторонник Маккарти, молодчиков из Американского легиона и их покровителей.

— О-о... Тогда конечно... Но как вы здесь очутились?

— Приплыл на «Виргинии». А потом задержался... По некоторым причинам.

— Какие же это причины?

— Долго рассказывать, да и не стоит. Просто ваш единомышленник капитан «Виргинии» сэр Глэкборн решил при помощи своих подручных объясниться со мной в чисто американском стиле. Мне пощупали череп, ребра — и я оказался в русской больнице.

— Печально! — протянул Лидсней оглядываясь. Посетители павильона приходили и уходили, у этого столика тоже менялись люди. Никто не обращал внимания на двух иностранцев, говоривших на своем родном языке.

— Печально! — повторил Лидсней. — Я не сторонник таких методов. Может быть, я могу чем-нибудь помочь вам?

— Нет... благодарю вас... — Хепвуд залпом выпил воду и поставил стакан на столик. — Советские власти обеспечили меня всем необходимым. Скоро я закончу леченье и как-нибудь доберусь домой. Впрочем...

— Что — впрочем?..

— Впрочем, вы могли бы мне оказать небольшую услугу... Но вряд ли вы согласитесь...

— Какую?

Хепвуд секунду, чуть прищурив глаза, посмотрел на журналиста, потом бегло оглядел ближайших соседей и затем заговорил быстро и возбужденно:

— Опишите в своей газете все, что здесь произошло со мной... Напишите, что американский матрос Джим Хепвуд очень благодарен русским за их гостеприимство, внимание, за бесплатное лечение... Напишите...

Лидсней жестом руки остановил Хепвуда.

— Дорогой мой! Пожалуйста! К вашим услугам. Наша печать всегда давала и дает объективную и правдивую информацию. Я готов выполнить вашу просьбу.

— Вы говорите правду? Вы согласны? — недоверчиво спросил Хепвуд. — Вы так напишете?

— Честное слово...

— И газеты напечатают?

— Конечно!

— О-кей!.. Я хоть чем-нибудь отблагодарю русских за все, что они сделали для меня.

— Ну, и отлично!.. — Лидсней допил свой стакан и бумажной салфеткой вытер руки. — Вы сумеете убедиться в том, что ваше мнение обо мне ошибочно. Но, дружище, ведь для того, чтобы писать, я должен, так сказать, проинтервьюировать вас.

— Что это значит?

— Ну, переговорить с вами, узнать все подробности: что с вами здесь случилось и все дальнейшее.

— Это правда, — пробормотал Хепвуд. — Как же это сделать?

Лидсней на минуту задумался, словно вспоминая что-то. Затем предложил:

— Знаете что? Для разговора с вами мне надо выкроить часок времени, не больше. Сегодня и завтра у меня полно дел. Наша делегация — я ведь здесь не один! — уезжает послезавтра. Теплоход отплывает в три часа дня. С утра я буду свободен. Приходите ко мне часов в двенадцать. Мы побеседуем, и я запишу все, что надо для будущей корреспонденции. Согласны?

— Согласен, — ответил Хепвуд. — Постараюсь прийти. Как вас найти?

— Очень просто. Гостиница «Черноморская», 2-й этаж, комната 13.

Хепвуд поморщился.

— Тринадцать? Плохая цифра.

Лидсней рассмеялся.

— Чепуха! Я не суеверен. Приходите, буду ждать. Всего хорошего.

Лидсней в знак приветствия помахал рукой и пошел из павильона. Хепвуд допил начатую бутылку нарзана и, лавируя между столиками, тоже пошел к выходу. На пороге он почему-то обернулся и оглядел посетителей. В шумной толпе мелькнуло знакомое лицо. Невдалеке от выхода, у высокого круглого столика, стояла девушка, которую Хепвуд дважды видел на пляже: один раз вместе с ее отцом — пожилым человеком с черными очками, она ему выбирала место, а другой раз среди поющей молодежи. Да, да, именно ее он задел плечом, когда подходил к Лидснею на пляже. Сейчас девушка с видимым наслаждением пила ароматный сок. Она стояла вполоборота от Хепвуда и не глядела на него. Но он видел ее хорошо, очень хорошо, видел в третий раз.

Впрочем, мало ли людей сталкиваются друг с другом в этом курортном городе, где вся жизнь проходит на пляже, в парках и на улице... А в павильоне «Прохлада» ежедневно толпятся сотни людей...

Хепвуд хмуро шевельнул бровями, вынул из кармана курительную трубку и вышел на улицу.

Таня Сергиевская продолжала пить. Она очень любила томатный сок.