2. Звуки моря
Подводную лодку качало даже на глубине. Наверху свирепствовал шторм. В отсеках температура доходила до пятидесяти градусов. Люди обливались потом, судорожно ловили ртами горячий воздух. Но все находились на своих постах, делали привычное дело.
Хуже всех чувствовал себя инженер Николай Румянцев. Сугубо штатский человек, он впервые участвовал в столь тяжелом походе. Лодка долго не всплывала, и Румянцеву иногда казалось, что он не перенесет всего этого. Румянцев был талантливым инженером. У себя на заводе в Тайгинске он пользовался большим авторитетом, несмотря на молодость. (Совсем недавноемуисполнилось двадцать семь.) Он был самоуверен и, как ему казалось, достаточно вынослив. Он мог неделями не выходить из своей лаборатории, с настойчивостью одержимого сотни раз проверять расчеты, отказывать себе во всем ради цели— в отдыхе, развлечениях, даже в любви. Его помощница Инна Кравченко, светловолосая девушка с большими задумчивыми глазами, только укоризненно покачивала головой и упрашивала:
— Николай Арсентьевич! Пельмени. Пока не остыли... Ну хотя бы немного...
Он досадливо хмурился и, чтобы отвязаться, рассеянно проглатывал пельмени. Весь завод знал, что Инна влюблена в своего начальника, и только сам Румянцев не подозревал ничего. Он уже привык к заботливому отношению Инны и принимал его как нечто должное.
Но сейчас, очутившись далеко от родного городка, он понял, что ему недостает Инны, ее заботы, ее ободряющего слова. Моряки относились к нему предупредительно, но сами они вели суровую жизнь, которая казалась Румянцеву немыслимой.
Собственно говоря, Румянцев должен был радоваться. Испытания его прибора прошли успешно, и теперь лодка возвращалась в базу. Правда, впереди предстояли новые испытания, новая проверка. На это уйдет, пожалуй, вся весна и часть лета.
Странно было видеть на военном корабле, где все подчинено строгому распорядку, где каждое движение рассчитано, этого немного мешковатого, чуть сутулого, слегка близорукого молодого человека в сером костюме, желтых ботинках, такого домашнего, сухопутного. У него было бледное тонкое лицо, высокий белый лоб с залысинами, спокойные серые глаза, всегда немного сощуренные. На красиво очерченных губах обычно блуждала улыбка. Инженер все время был сосредоточен, что-то высчитывал на листе бумаги, не отходил ни на шаг от своего прибора. Прибор еще не имел официального названия, но Николай Арсентьевич, не лишенный, как и все молодые люди, честолюбия, уже именовал свое детище «УГЛР» — Универсальный гидролокатор Румянцева. Этот прибор был результатом многолетней работы, напряженных поисков, бессонных ночей. Электроника, полупроводники, свойства редких металлов и сплавов, пьезоэлектрические свойства минералов и титанатов — все было использовано инженером в новом приборе. Особенно много усилий было затрачено на создание специального излучателя ультразвуковых импульсов — вибратора.
В большинстве случаев в таких устройствах применяется магнитострикционный вибратор который устанавливается под килем подводной лодки. Румянцев отказался от использования магнитострикционного эффекта и нашел принципиально новое решение схемы. Он построил вогнутый излучатель-рефлектор, концентрирующий в небольшом пространстве огромные мощности, Излучатель Румянцева не был возвратом к старым, дорогостоящим генераторам подобного типа.
Это был сравнительно дешевый, портативный и обладающий большим запасом прочности прибор, рассчитанный не на лабораторию, а на повседневное использование в любой обстановке. По-новому была решена и схема усилителя. Специалист, привыкший к обыкновенным ламповым усилителям, не нашел бы в устройстве Румянцева ни одной лампы. Это был так называемый магнитный усилитель-ферристор, напоминающий по внешнему виду обыкновенный трансформатор. Но весь секрет заключался в сердечнике, сделанном из особого сплава. Этим прибором можно было усиливать сколь угодно большие мощности, чего трудно достигнуть на вакуумных лампах и полупроводниковых приборах. Чувствительность такого усилителя весьма и весьма высока, а долговечность почти безгранична. Излучатель служил также приемником отраженных сигналов.
Новый гидролокатор, вернее универсальный гидроакустический прибор, позволял не только обнаруживать подводные и надводные корабли на значительном удалении, определять направление и расстояние до цели, но также зондировал водное пространство вокруг корабля в большом радиусе, заменял эхолот; но самое главное, с помощью этого устройства можно было держать непрерывную связь с базой и своими кораблями.
Это была своеобразная приемно-передающая станция, обладающая довольно широким диапазоном частот, ибо частоту колебаний вибратора можно было регулировать по своему усмотрению. Найденный новый звуковой канал на определенных глубинах давал возможность поддерживать связь почти на неограниченном удалении от своей базы.
Таким образом, корабли получили мощное средство подводного наблюдения. Вращающийся под днищем корабля излучатель ощупывал «подводный горизонт», вспыхивали неоновые лампочки, на экране осциллографа появлялась пилообразная светящаяся кривая. Для сильного направленного поляризованного ультразвукового луча не страшны были ни воздушные пузырьки, ни разница температур различных слоев воды.
Экипаж подводной лодки приходил в восторг от этого изобретения. Лодка как бы получила «зрение».
Да и честолюбие Румянцева было удовлетворено. В письме Инне Кравченко он так и написал: «Мое честолюбие и тщеславие удовлетворены: дела идут успешно. Можете поздравить меня. Рад, что в этом деле есть большая доля и вашего труда, труда всего коллектива. Задерживаюсь здесь на неопределенное время. Моряки— милые отзывчивые люди. Они делают все возможное, чтобы скрасить мой быт. Со многими я по-настоящему подружился. Кстати, возможно, что это письмо передаст вам главный старшина Буняков Петр Степанович, симпатичный смышленый юноша. Насколько я понимаю, он уходит в скором времени в запас. Он наш земляк, из Усть-Телецкого, но хочет устроиться куда-нибудь на завод. Рекомендую его. Может быть, у нас есть вакансия? Прошу поговорить с Константином Ефремовичем. Мне лично очень хотелось бы иметь такого помощника, знающего подводную лодку как свои пять пальцев. Ведь работы только развертываются. Буняков — отличник боевой подготовки, и о нем даже писали в газетах...»
Да, Буняков в самом деле был ценной находкой. У него были «золотые руки», и такой человек мог пригодиться в заводской лаборатории. Вручить письмо главному старшине Румянцев решил перед самым отъездом моряка на родину.
Лодку качало все больше и больше. От этого мерного покачивания у инженера темнело в глазах, он испытывал приступы' тошноты.
Командир подводной лодки капитан третьего ранга Дорофеев смотрел на инженера с состраданием. «Скорее бы уж добраться в базу... Совсем наш инженер расклеился...»
Дорофеев и сам испытывал неимоверную усталость. За последние три дня он не сомкнул глаз. В спокойном матовом свете лампы его худое лицо казалось особенно угловатым, а умные упрямые глаза тонули в тени. Он пытался стряхнуть сонную одурь, до крови кусал пересохшие губы, но веки непроизвольно слипались. Сказывалось непрерывное напряжение последних суток. Но Дорофеев был энергичным человеком. Всякое проявление усталости он считал непростительной слабостью, а потому старался держаться молодцом. Люди сменялись, уходили, приходили, а командир корабля продолжал бодрствовать, и, может быть, никому даже в голову не приходило, что перед ними смертельно усталый человек: Дорофеева привыкли видеть при любых обстоятельствах бодрым, деятельным, распорядительным. И хотя каждый выход в море требовал предельного напряжения сил, нравственных и физических, другой жизни, спокойной, неторопливой, лишенной всяких тревог и забот, Дорофеев даже не представлял. Как это можно беззаботно лежать на диване, покуривать трубку, лениво перелистывать страницы журнала или книги?.. В прошлом году Дорофеев побывал в отпуске. Решил махнуть к Черному морю. Жена Аня и сын Алешка были в восторге. Теплое ласковое море, много солнца. Первые дни Дорофеев, закатав штаны до колен, бродил по берегу, собирал цветные камешки, отдыхал душой и телом. Случился шторм. Огромные седые волны с гулом обрушивались на берег. И тут что-то проснулось в душе Дорофеева, что-то глубоко скрытое, но властное, зовущее. Он вдруг затосковал по своему кораблю, по своим матросам, стал думать, все ли он сделал, чтобы вот так безмятежно отдыхать здесь, под сенью кипарисов, Инспекторской проверки он не опасался, но хотелось, чтобы боеготовность экипажа проверяли в его присутствии. Помощник надежный... Но мало ли что... Он успокоился только тогда, когда очутился в своей базе.
Некоторые считали Дорофеева суховатым, чересчур уж официальным. Но матросы его любили, а это было, пожалуй, самым главным. Когда-то Дорофеев мечтал стать подводником. Волевой, энергичный, он неуклонно шел к цели и добился своего. Мечта осуществилась. Ничего иного он и не желал. Командование не раз отмечало в приказах успехи офицера, старалось его выдвинуть на более высокую должность в штабе, но Дорофеев заупрямился, и его в конце концов оставили в покое. Дорофеева ценили, при разработке плана учений советовались с ним, выполнение наиболее трудных и ответственных заданий возлагалось, как правило, на него. Но командир подводного корабля, по-видимому, и в самом деле был сухим человеком, лишенным отзывчивости: благодарности командования он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Советовались с ним большие начальники, он почтительно отвечал, но, когда нужно было отстоять свою точку зрения, не стеснялся вступать в спор, горячился, и переубедить его было почти невозможно. Своим упрямством он мог довести самого мягкого и покладистого человека до бешенства.
— Если вы считаете, что я не прав, то разрешите мне уйти! — говорил он и вытягивался по стойке «смирно».
— Что же это вы, Лопатин, сплоховали? — спросил Дорофеев без гнева.— Батя-то у вас всю жизнь грузчиком работал — до самой пенсии таскал на горбу ящики. Волжским богатырем его прозвали. Да и вы вроде с виду в отца пошли, а уравнительную цистерну затопить не смогли.
Старшина первой статьи Струков не стерпел и набросился на Лопатина, обозвал его разгильдяем.
Дорофеев поморщился, остановил старшину. Лопатин ждал сурового наказания, но командир корабля сощурил глаза, усмехнулся, окинув взглядом широкоплечую фигуру матроса, и проговорил с неожиданной лаской:
— Бывает. Всякое бывает, Лопатин. Пловец вы первоклассный, а вот ерундовый рычажок повернуть не смогли. Поразмыслите-ка, почему такое случилось. Можете идти.
Когда матрос ушел, Дорофеев сурово сказал Струкову:
— Жениться, Илья Ильич, задумали?
Струков заморгал белесыми ресницами, потрясенный осведомленностью командира. Он действительно захаживал в рыболовецкий колхоз, где приглянулась ему черноокая дивчина Люся, и всерьез подумывал о женитьбе. Но какое отношение это могло иметь к только что состоявшемуся разговору с нерадивым матросом Лопатиным?
— Вот я и говорю,— продолжал Дорофеев,— жениться задумали. И обмякли, дорогой старшина первой статьи. Забыли, зачем вас поставили на подводный корабль. К специальности своей охладели. На всех тренировках Лопатин «открывал» кингстон условно. Вы видели это, но не создали в отсеке такой обстановки, чтобы матрос мог развить свои практические навыки. Условности и упрощенчество... Идите!
Струков выскочил из каюты как ошпаренный.
— Откуда только он прознал, что я жениться собираюсь? Никому ни слова не обронил.
— Да у тебя на физиономии написано, что ты жених,— смеялся главный старшина Буняков.— Наш Сергей Иванович человек с понятием в смысле психологии. Он таких разгильдяев, как ты, насквозь видит... Жених ты и есть жених!
От очередного увольнения Струков отказался.
— Будем тренироваться,— сказал он Лопатину.
Могло показаться, что капитан третьего ранга Дорофеев совершенно лишен того, что называют морской романтикой. Это был трезвый, рассудительный человек, вечно погруженный в свои заботы. Другой был бы польщен, что именно его лодке доверили такое ответственное дело, как испытание нового прибора, предназначенного произвести целую революцию в подводной акустике. А Дорофеев, выслушав приказание, лишь ответил:
— Есть!
И трудно было понять по его спокойному угловатому лицу, обрадован он или нет.
Даже командующий рассердился:
— Вы хорошо уяснили важность и ответственность предстоящего похода?
— Так точно.
— Действуйте!
Командующий только пожал плечами. Но он знал, что на Дорофеева можно положиться. Такой не подведет.
Теперь первый этап испытаний закончен. Лодка возвращается в базу. Только сейчас капитан третьего ранга почувствовал, до какой степени он измотан. Продержаться еще несколько часов... А потом — освежающий душ, чистая постель, полный покой. Как хорошо, что самое трудное уже позади... Люди тоже изрядно устали. В первые дни инженер Румянцев еще кое-как держался. Рассказывал свободным от вахты о тайнах морского дна. Оказывается, и в этой области он обладал энциклопедическими познаниями. Матросы расспрашивали о последних исследованиях дна Тихого океана. Такие исследования велись Академией наук уже несколько лет. Был открыт меридиональный подводный горный хребет. Он упирался своим раздвоенным северным концом в Алеутскую островную гряду и тянулся далеко на юг через Гавайскую возвышенность. Хребет, таким образом, делил Тихий океан на западную и восточную котловины. Беседа заинтересовала и Дорофеева.
— Я слышал, будто бы ученые стремились установить возраст глубинных вод. Какова ценность этих исследований для практики? — полюбопытствовал он.
Румянцев задумался, потом ответил:
— Вас всегда интересует практическая сторона дела, Сергей Иванович. Да, эти исследования имеют большое практическое значение. Посмотрим в корень явлений. Дело в том, что американцы выдвинули предложение производить захоронение отходов атомной промышленности в глубинах океана. Советские ученые решили выяснить этот вопрос и произвели исследования в районе впадины Танга. Каковы же выводы? Выяснили следующее: перемешивание вод глубоководных впадин совершается довольно быстро. Таким образом, захороненные там радиоактивные соединения поднимаются на поверхность, попадают в организм растений и животных, рыб и млекопитающих. Происходит заражение огромных районов океана. Американское предложение — это злостная авантюра, направленная во вред человечеству.
На пятый день похода инженер уже не читал лекций. Сейчас он осунулся, на лице ни кровинки. Держится только на самолюбии. Сегодня утром он с горькой усмешкой произнес:
— Нет, капитана Немо из меня не вышло бы. А в юности по дурости грезилось и такое... Завещание в правом нагрудном кармане. Скажите, что его погубила любовь к морю... Он был великим оптимистом и верил в прогресс.
В центральном посту все рассмеялись. Дорофеев в тон ему ответил шутливо:
— Наше дело кучерское: доставим в целости и сохранности.
Если бы Дорофеев мог предполагать, что всего через несколько минут на долю экипажа выпадет такое суровое испытание, какое редко выпадает даже в дни войны, то, пожалуй бы, воздержался от своих заверений.
Все произошло так. Неожиданно поступил доклад от гидроакустика Чибисова: прослушиваются шумы винтов крупного судна. Все были озадачены, особенно капитан третьего ранга. В этот пустынный район, удаленный от всех коммуникаций, редко заглядывали даже рыбаки. Сигнал мощный... Что бы это могло быть?
Дорофеев решил подвсплыть. Когда лодка подвсплыла, командир, соблюдая осторожность, поднял перископ и припал к окуляру. Головку перископа захлестывали волны. Небо было затянуто тяжелой колеблющейся пеленой. И все же капитан третьего ранга успел рассмотреть в месиве туч и волн мачты неизвестного судна. Судно быстро уходило на восток. Вскоре мрак поглотил его.
И тут случилось непредвиденное: на какую-то долю секунды корпус лодки оголился, потом рухнула огромная волна и выбила аварийный буй. Металлический поплавок заплясал на индигово-черных с сединой волнах. Дорофеев негромко выругался. Хочешь не хочешь — нужно всплывать. Хорошо, что в нескольких кабельтовых уже ничего нельзя различить.
Лодка всплыла. Палубу сразу же захлестнули волны. Холодный северо-западный ветер валил с ног.
— Матроса Лопатина наверх! — приказал Дорофеев.
Матрос Лопатин, который только недавно сменился, мигом очутился на скользкой палубе. Дорофеев на мгновение задержал взгляд на его могучих руках. Ладони широкие, ногами будто врос в палубу. Шея короткая, мощная. Глаза по- детски ясные, из-под пилотки выбился русый хохолок.
— Действуйте, матрос Лопатин!
Лопатин заулыбался, с невероятной проворностью стал раздеваться. Наконец-то представился случай показать себя! Теперь-то уж никто не посмеет называть его «рычажком»...
Намотав канат на руку, Лопатин легко соскользнул в кипящие волны. Он понимал, что нужно поторапливаться, но буй швыряло из стороны в сторону. Лопатин то взлетал на самый гребень пенистого вала, то стремительно падал вниз. Это было, как на гигантских качелях.
Захватывало дух. Колыхалось небо над головой. Иногда лицо захлестывало волнами, и .из воды виднелись только руки. Лопатин выныривал и снова искал глазами буй. А крутые темно-серые стены все вставали и вставали между Лопатиным и металлическим поплавком. Кисть руки, на которую был намотан трос, посинела, вздулась, но матрос не чувствовал боли. Он был хорошим пловцом и все же вскоре понял, что выдыхается. Только воля еще заставляла его держаться на поверхности. Лопатин словно ощущал на себе взгляд командира, и этот взгляд гнал его вперед. Вот поплавок почти рядом. И опять набежавшая шипящая волна унесла его в сторону. Глухо, будто издалека, слышал Лопатин голос Дорофеева, и это ободряло.
Масса воды вспучилась, подняла матроса над взбугренной поверхностью моря, бросила на буй.
— Ага, голубчик, попался!
Должно быть, Лопатин ударился головой, так что едва не потерял сознание. В ушах гудело, глаза застилала мгла. И все же ему удалось удержать буй, закрепить конец.
Но это была лишь половина дела. Лопатин поплыл к лодке. Ему бросили второй конец. Лопатин поймал этот конец и намотал его уже на другую руку. Он вновь направился к буйку. И вновь хлещущий смерч подхватывает матроса, снова белоголовые косматые гребни встают на пути. Одиноко и тоскливо было в этой пенящейся грохочущей пучине. Когда Лопатин оборачивался, то на какое-то мгновение видел поднявшуюся на волне лодку, потом она тут же снова исчезала за зеленым бугром. Вода струями сбегала по волосам и лицу. Каждый раз, взлетая на клокочущий гребень, матрос невольно затаивал дыхание и боязливо заглядывал в темную яму, куда должен был упасть. И в то же время эта скачка по волнам опьяняла его. Так бывает, когда готовишься ринуться на лыжах по крутому заснеженному склону. Закрепить второй конец удалось быстро. Обессиленного, выдохшегося подняли Лопатина на палубу. И хотя палуба ходуном ходила, матрос был счастлив, что наконец ощутил нечто твердое под ногами. Им сразу же занялся кок Булгаков. И пока другие подтягивали буй к лодке, водворяли его на место, Лопатин наслаждался горячим чаем. У этого кругленького, юркого, как волчок, Булгакова был отвратительный характер. Это он не так давно потешался над Лопатиным, он же придумал обидную кличку «рычажок». Теперь кок юлил, ходил на цыпочках вокруг героя, «умащивал» его.
— Юрий Григорьевич, может быть, шоколад изволите? С пылу с жару...
А на палубе все дела были закончены.
Капитан третьего ранга все время стоял на мостике. Здесь же находился сигнальщик матрос Баженов.
— Срочное погружение! Все вниз!
И только сейчас капитан третьего ранга заметил рядом с собой инженера Румянцева. Инженер с наслаждением подставлял позеленевшее лицо свежему ветру. Не замешкайся Румянцев, может быть, все было бы по-иному. Но случилось нечто непостижимое.
Грохнул взрыв небывалой силы, расколол океанский простор. Лодку тряхнуло. Дорофеев почувствовал, как палуба уходит из-под ног. Последнее, что он увидел, это искаженное ужасом зеленое лицо инженера Румянцева, его неестественно раскинутые руки. Вслед за тем командир ощутил, что погружается в холодную пучину...
