ГЛАВА ПЯТАЯ
Командующий северной группой гитлеровских войск генерал фон Фугель взбирался на вершину Гранитного линкора. Хотя с его румяного, не в меру полного лица скатывались на борта генеральской шинели крупные, быстро застывающие на морозе капли пота, он упрямо карабкался вверх. Сопровождавшие генерала штабные офицеры с трудом поспевали за ним, а некоторые остались далеко позади.
— Куда им,— бросил генерал журналистам, не отстававшим от него.— В их годы я орлом по скалам летал!
У железобетонного дота, врезанного в неприступную со стороны Угрюмого скалу, Фугель задержался.
— Вот она, крепость фюрера! — кивнул он на вершину высоты,—Это монумент нашей славы!
Журналисты жадно ловили каждое слово фон Фугеля и торопливо записывали в свои блокноты.
— Великолепный наблюдательный пункт! — оглядывая из амбразуры дота полуостров, продолжал генерал.— Отсюда я все вижу!
— Комендант укрепрайона полковник Шредер! — подбегая к Фугелю, четко доложил офицер.
— Рад видеть вас, славный герой Нарвика! — с напускной лаской приветствовал генерал полковника.
— Хайль Гитлер! — четко выбросил вперед руку Шредер.
— То, что я вижу здесь — шедевр военного искусства! Сам великий Мольтке позавидовал бы, увидев ваш неприступный Гранитный линкор! — Генерал закурил сигару и добавил: — Надеюсь, что в самом скором времени непокорный полуостров будет покорно стоять на коленях перед его грозными башнями. Не правда ли, господин полковник?
Шредер не ответил. Он молча смотрел на валявшуюся у пулемета пустую коробку из-под патронов.
— Генерал Семин будет, как эта жестянка, лежать у ваших ног! — Фугель пнул коробку носком сапога.
Горькая, еле заметная улыбка прозмеила тонкие сухие губы полковника: «Нет, не знаешь ты русских!»
— От взятия этого паршивого полуострова зависит судьба всего Севера,— продолжал генерал.— Он у нас, как кость в горле у льва — не можем и шагу вперед сделать, не вытащив этой кости! Но мы ее скоро вырвем!
Журналисты без устали продолжали исписывать свои блокноты. Шредер по-прежнему молчал.
— Что же вы молчите? — раздраженно спросил полковника Фугель.
— Мне нечего сказать, господин генерал! — Шредер покосился на журналистов.
Оставшись в доте вдвоем, генерал сухо бросил:
— Слушаю, полковник! — и, не дожидаясь, когда полковник начнет говорить, добавил:— Кстати, я послал в ставку представление на присвоение вам генеральского звания.
От этих слов в бесцветных глазах Шредера на секунду вспыхнула радость и снова погасла.
— Вас это, полковник, не обрадовало?
— Раньше бы обрадовало, а теперь...
— Странно.— Фугель от удивления даже присел на лафет пушки.
— Я прошу, господин генерал, немедленно прислать мне надежное подкрепление! — Шредер сощурил глаза.— Вы только что сказали, что от взятия полуострова зависит судьба всего Севера, а я говорю, что если мы потеряем Гранитный линкор, то солдаты потеряют веру в нашу победу!
Генерал раздраженно встал.
— Что слышу, полковник?!
— Я делаю все, что от меня зависит. Но не забывайте, господин генерал, перед нами не просто русские, нет! Это русские матросы, сибиряки, воспитанные большевиками. Наши солдаты справедливо называют их «черными дьяволами».
— Ну и что же? Боитесь?
— Боюсь не за себя, за Германию!
— А разве славные егеря не герои Дюнкерка и Нарвика? — процедил сквозь зубы генерал.— Под вашим командованием — лучшие непобедимые рыцари! У русских в три раза меньше штыков, чем у вас, они внизу, вы — наверху; они отрезаны от своих баз, а вы как у королевы за пазухой. К вашим услугам все!
— Я прошу подкрепления! — еще тверже сказал полковник.— Лучше себя недооценить, чем переоценить.—Он ближе подошел к генералу.— Мы, занимая господствующую высоту, наносим большевикам каждый день значительные потери... Но и сами несем не меньше от их артиллерии! А если представить себе, что Гранитный линкор в их руках?
— Этого не может быть!
— Я тоже так думаю, не может... Но их десанты всегда появляются там, где их не ждешь,— Полковник тяжело вздохнул.— Русские взрывают наши склады, нарушают связь, уничтожают укрепленные пункты. И как вам известно, некий капитан Углов уже много раз безнаказанно высаживался в наших тылах! Русские скоро сделают наше пребывание на Севере невозможным. Уже сейчас у многих егерей, по заключению врачей, появляются признаки сумасшествия: им за каждой скалой мерещатся «черные дьяволы», «посланцы смерти».
— Довольно, полковник! — резко оборвал его Фугель.— Вам, видно, тоже всюду мерещатся «черные дьяволы»! — Он помолчал.— Я назвал вас в донесении фюреру «стальным полковником», но теперь вижу...
Сильный взрыв вблизи дота заставил генерала замолчать. От последующих взрывов задрожали железобетонные стены.
— Немедленно подавить огонь русских батарей! — приказал полковник по телефону.
Только что казавшийся безжизненным полуостров зарделся зловещим заревом. Фугель, сжав кулаки, смотрел в амбразуру. Ему стало холодно. Он дрожал, дробно стучали зубы, а тут еще от телефонного аппарата спокойный голос полковника докладывал:
— Два прямых попадания в склад с боеприпасами. Уничтожена минометная батарея. Разбита кухня второй роты. Много убитых. На правом фланге разрушены два железобетонных дота...
После ухода генерала Шредер долго без цели бродил между обледеневших камней. Все ему казалось безразличным, ненужным, даже собственная жизнь. «Стальной полковник! Полковник Семин за то, что не пустил меня на Угрюмый, стал уже генералом! А я... Нет, воевать с Россией гибельно для Германии... Даже Наполеон навсегда похоронил свое могущество на ее бескрайних просторах. Но то была нищая отсталая страна, теперь она стала другой — страшной!..— Шредер вошел на командный пункт.— Не надо было начинать эту войну. Ну, а уж если начали, так надо было кончать, немедленно, после поражения под Москвой. Поход на Сталинград...»
Зазвонил телефон. Простуженный голос начальника штаба доносил:
— На правом фланге русские матросы во время артналета похитили командира одного из батальонов вместе с адъютантом!
«Так, пожалуй, и меня украдут»,— полковник зло погасил недокуренную сигарету.
Опять телефонный звонок, и снова неприятность: катера русских час тому назад ворвались в энский порт и на стоянке потопили эсминец и две баржи с грузом.
«Это уж слишком! — зрачки задумчивых глаз Шредера остановились.— Однако какая дерзость!.. Сознаюсь — любуюсь ими! К черту Мольтке! На свалку Шлиффена! Они плохо учили нас побеждать! Побеждают теперь Суворов, Кутузов и полководец... марксизм! — Он налил стакан коньяку и залпом выпил.— Так можно и самому стать коммунистом, красным! — Налил еще стакан и опять выпил.— Нет, Шредер не красный! Он еще скажет свое слово! Плохо ценит его фюрер! Зато хорошо знают «стального полковника» большевики! Гранитный линкор, созданный Шредером, они запомнят на всю жизнь и, пока я жив, ни один русский не посмеет влезть на его вершину! Я раздавлю их!.. Я... Я...»
Настойчиво звонит телефон.
— Опять эти «черные дьяволы»,— схватив трубку, пьяно кричит полковник.— Теперь кого они похитили? Может, генерала Фугеля?
Почтальон шел из штаба обороны на передний край. Вместительная сумка его была полна писем. Настроение у почтальона было на редкость песенное. Несмотря на рвавшиеся кое-где снаряды, он тихо, взволнованно пел. Голос у него мягкий и задушевный, не поет, а ласково шепчет о любимой родине, о заботливой матери и о большой, нечаянно нагрянувшей любви... Скрипит под ногами посеребренный легким морозом снег, позвякивает за спиной автомат, да по-прежнему ласково звучит голос почтальона.
Слушают его песни сидящие у землянок и в траншеях матросы. Согреваются их давно очерствевшие сердца, и даже Гранитный кажется им не таким грозным...
В левом кармане гимнастерки почтальона лежит толстое, в розовом конверте письмо. Почтальон сам несет его своему адресату... Елене Ильичевой.
Для Ильичевой же в сумке его лежало еще несколько писем и все местные — от матросов и командиров гарнизона Угрюмого. Эти не опасны. Лена обычно их не читала. Но одно письмо!..
Лене сегодня почему-то хотелось плакать.
В землянке было холодно, на душе еще холодней. Ведь сама во всем виновата... Столько времени терпеливо ждала его, а встретились — и на тебе!.. Лучшего придумать не могла: парадным шагом промаршировала мимо, наплевать, мол, на капитана. «Гляньте, как Лена равнодушна к нему! Не хотел столько дней дать весточку о себе, так вот за это... холодное равнодушие...» Но равнодушна ли она к Углову? Ведь обманываешь, Ильичева, сама себя! Эх, Ленка, Ленка, глупая ты, дурочка! Кто ты есть? Чего еще хочешь? Кого корчишь из себя? Недаром говорят матросы: «Лене бы не воевать, а цыплят в инкубаторе выводить». А она, ишь ты, на капитана Углова плюет... Да разве капитану Углову она пара? Ему не такая нужна... Особенный он, особенную ему и надо... Однако что с ней? Почему дрожит, словно в лихорадке? Почему места себе не найдет? Хотя бы Соня скорее пришла, что ли! Лена отыскала под кроватью небольшую чурочку, расколола ее, положила в печку, туда же бросила пачку нераспечатанных, еще вчера принесенных писем, сердито чиркнула спичкой, и непрочитанные письма вспыхнули веселым пламенем.
В землянке стало теплее и уютнее, но грусть не оставляла Лену, непрошеные горькие думы лезли в голову. Почему в жизни бывают такие странности: хороший офицер поговорил однажды ласково, по-человечески с девушкой, а та уже и нос кверху: ухаживает офицер за ней — и претензии к нему... Так вот и у Елены Ильичевой с капитаном Угловым получилось... «Нет, Ленка, хватит с тебя, не по себе дерево рубишь! Выбрось Углова из головы!»
Она прислушалась: за окном скрипел под чьими-то сапогами снег. Кто это? Может, Соня? Нет, Соня в валенках... «Наверное, почтальон!..»— и на щеках Лены вспыхнул румянец, нетерпеливо устремилась к двери.
На пороге действительно появился почтальон.
— Сашенька! — обрадовалась она.— Милый!
Эта неожиданная радость смутила почтальона.
Глаза его потеплели: Лена обрадовалась ему, видно, она ждала его... Но почему девушка так пристально смотрит на сумку? Разве там глаза и сердце человека? Почтальон съежился. Эх, дурень ты, дурень! Недогадливый... Ждет она, да не тебя!
Он медленно, нехотя раскрыл сумку. Лучше бы всю ее в печку, в огонь.. Ведь не его, а чужая радость в этой сумке! Да нет, пожалуй, не в сумке... Не в сумке!..
— Скорее же! — торопила Лена.
Саша будто и не слышал ее. Хотелось еще помедлить, отсрочить окончательный приговор. Однако теперь уже все равно!.. И он решительно достал из сумки пачку писем.
— От местных влюбленных! Весь гарнизон Угрюмова у ваших ног, матрос Ильичева!
— Смеетесь?
— Не смеюсь. — Почтальон взвесил на ладони письма.— Вот он, ваш гарнизон! — и взволнованно перебирая письма, стал называть их авторов. Среди них были рядовые матросы, сержанты, офицеры.— Только генерала еще не хватает!
Грусть на лице Лены сменилась гневом.
— Не за этим я здесь! — она вырвала письма из рук почтальона и, даже не взглянув на них, швырнула в печку.— Так со всеми будет!
— Со всеми ли? — глаза почтальона снова потеплели. Одно его желание сбылось: огонь испепелил письма многочисленных соперников. Надежда ожила. Он решительно вынул из левого гимнастерочного кармана письмо.
— А это... от меня!
Лена в упор, строго посмотрела на него,
— И вы?
— И я...
— Сашенька, милый,— горечь слышалась в голосе Лены.— Не вы, другой по сердцу мне,— и она дотронулась письмом до пламени.— Не сердитесь, так будет лучше для вас и для меня...
Что мог он сказать на это? Он только с тоской смотрел, как в печурке догорала его последняя надежда.
— Я не сержусь, Лена,— с грустью сказал он, передавая ей письмо.— Еще одно...
— От вас?
— Узнаете сами...
— Пусть огонь узнает! — Лена сердито бросила в печку и это письмо.
— Что вы сделали! Это же...
— От Углова?—догадалась Лена и побледнела. Она устремилась к печурке. Но было поздно...
Просторная врубленная в скалу землянка. На широком приземистом столе разузоренные цветными карандашами, изъеденные резинками развернутые карты. На стене над столом отрывной календарь 1944 года.
Генерал Семин, заложив руки за спину, молча шагает по землянке. Скрипит, гнется под его могучей фигурой дощатый пол. Добрые глаза его холодно поблескивают из-под седеющих бровей.
Снаружи доносится порывистый вой ветра. Неспокойно на сердце у генерала: Гранитный линкор не взят... Людей зря потеряли... И каких людей! Семин тяжело опустился на стул. И опять безжалостным укором лежит перед ним развернутая схема полуострова. На ней четко очерчен перешеек, а в середине ежистый сгусток горизонталей — зловещая высота.
Так продолжаться больше не может! Семин сердито перечеркнул им же разработанный план: новой атаки.
«Ерунда, не то!» Взгляд его задержался на вражеских газетах и листовках, лежавших на столике.
— «Русские разобьют себе голову о нашу крепость». «Наш «Линкор» непобедим». «Дух фюрера делает нас сверхчеловеками»,— прочитал генерал.
«Врут, все врут!» — генерал смял одну из листовок.
Глухо выл за окном ветер. Из соседней землянки доносились берущие за сердце звуки гармоники и любимая песня.
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
Неслышно, на цыпочках подошел к генералу связной, осторожно дотронулся рукой до его плеча.
— А, кто? —вздрогнул Семин.— Петр Иванович, ты?
— Я, товарищ генерал. Наша песня вам не мешает? Мы ведь тихонько ее поем...
— Нет, Петя, песня никогда не мешает.
Петр Иванович подошел к окну, заботливо заделал в нем дырку, убрал с подоконника снег и участливо посмотрел на задумавшегося генерала.
— Пурга... В двух шагах ничего не видно. На море шторм. Темень кромешная.
— Пурга, говоришь? На море шторм, говоришь? — Семин решительно поднялся. Холодный блеск в глазах генерала исчез. Разгладились на высоком лбу глубокие морщины. Он взял карандаш и придвинул ближе к себе карту Угрюмого...
Стремительно пробежала красная линия из-под карандаша генерала через широкий залив на вражеский берег и, сделав крутой загиб, угрожающей стрелой впилась с тыла в высоту Гранитного линкора. «Так будет правильно!..» Семин хотел уже взять телефонную трубку, но снова вошел Петр Иванович и доложил о прибытии капитана Углова.
— Рад вам! — Генерал крепко пожал руку капитану и, подставив стул к столу, пригласил сесть.— Пурга?
— Буря, товарищ генерал! — с ресниц Углова сорвались оттаявшие льдинки.— Такой еще не было!
Семин испытующе посмотрел на Углова.
— Море видели?
— Ух и злое оно сегодня! Утесы разбить хочет! — воодушевленно продолжал Углов.— Волны с Гранитный будут!
— Восемь баллов?
— Больше!
— Видимость?
— По телефонному проводу к вам добирался!
— Хорошо! — не то Углову, не то себе сказал Семин.
«Бурей интересуется,— улыбнулся капитан, — кажется, мы с ним думаем об одном...»
— Выдержите такой шторм? — спросил генерал.
— Мои разведчики выдержат! — твердо ответил Углов.— Только выдержат ли катера?
— Командовать катерами будет старший лейтенант Чуприн.
Семин развернул перед Угловым карту.
— Вы, Николай Степанович, я вижу, догадываетесь о моей идее?
— Я, товарищ генерал, давно об этом думаю! — Углов нетерпеливо заглянул в карту Угрюмого.— В такую бурю на быстроходных катерах форсировать правофланговый залив и высадить ударный отряд на вражеский берег!
— Неожиданно для Шредера ворваться на вершину Гранитного линкора с тыла,— продолжал мысль Углова Семин,— со стороны штаба Шредера...
— Лучшее место для штурма!
— Захватить Гранитный и во что бы то ни стало, даже при полном окружении отряда, удержать вершину до окончания пурги,— генерал сел рядом с Угловым.— Точно определить местонахождение основных боевых объектов. Скорректировать огонь наших береговых, полевых и корабельных батарей по артиллерийским точкам врага, расположенным за высотой. Уничтожить их! Стремительным броском частей Угрюмого полностью освободить высоту, а затем и весь перешеек!
— Вот это дело! — вскочил Углов.— Только бы буря свирепствовала дольше!
— Метеорологи сообщают, что она продлится трое суток.
— Этого достаточно.
— А если непогода удержится?
— Будем и мы держаться?
— Надо продумать каждую деталь.— Генерал взял телефонную трубку и вызвал начальника штаба.— У нас теперь все есть для того, чтобы наконец отобрать у врага высоту. С материка нас поддержат армейские части, с воздуха — авиация, если позволит погода, с моря — корабли.
— Успех будет зависеть от силы ударного отряда!
— Командиром десанта назначаю вас!
— Спасибо...
— Помните, Николай Степанович,— Семин отечески положил обе руки на плечи Углову,— если ваш небольшой по численности отряд выполнит эту задачу, он поможет нам сохранить к предстоящему наступлению тысячи жизней. Ваша цель — захватить и удержать до начала наступления вершину. Укрепленный район врага — Гранитный линкор — должен быть разгромлен. Приказ командующего флотом мы выполним!..
Преодолевая встречный ветер, Углов шел в расположение своего отряда. Было три часа дня. Низко плыли облака. Ветер крепчал. Кружилась, взвихривалась снежная пыль. Она просачивалась в рукава полушубка, забивалась под воротник, лезла в глаза.
«Начало операции послезавтра в три часа ночи.— Углов шел быстро, но ему хотелось идти еще быстрее.— Если погода будет хуже, чем эта... Метеорологи обещают хуже, нет лучше, чем эта, злее! Чтобы зги не было видно! Чтобы конь на ногах не стоял! А главное, на море! — Капитан почти бежал.— Ух, здорово! Чтобы сам Шредер сказал: «Для любого морского черта такой штормище не по плечу!» Вот тогда-то наши «черные дьяволы» к нему... Здравствуйте! Пожалуйте, господин «Стальной», в плен!.. А Гранитный линкор, извините, нам самим нужен! С него удобнее корректировать огонь наших батарей по вашим тылам!»
Короткий полумрак заполярного дня кончился.
Наступила долгая и, кажется, бесконечная северная ночь.
У землянки, где жила Елена Ильичева, Углов остановился. Перевел дыхание. Сердце учащенно билось. В маленьком заснеженном окошечке девушек мерцал бледноватый язычок жировки. «Что это со мной? — улыбнулся он.— Ведь дал себе слово, а опять стою на этом месте...» Переборов в себе желание постоять, Углов решительно пошел дальше, но не сделал, и трех шагов, как лицом к лицу столкнулся с лейтенантом Юрушкиным.
— П-простите, т-товарищ капитан! Видимость п-плохая! — козырнул тот и промаршировал мимо капитана.
Углов видел, как Юрушкин вошел в землянку связисток. «К ней марширует!» — тревожно забилось сердце капитана. Ему захотелось заглянуть в заснеженное окошечко, да гордость не позволила. «Эх, Колька, Колька!..» Сердито вскинув голову и преодолевая встречный ветер, Углов быстро зашагал к себе. «Гранитный штурмовать надо, а тебе Юрушкин поперек горла встал! — он со злостью перемахнул через широченный глубокий ров.— Заполярный Ромео! А все же?..» — и Углов снова замедлил шаг.
Новый начальник политотдела оборонительного района «Угрюмый» майор Карпов, смахнув с меховой шапки снег, вошел к Семину. За столом напротив генерала, уткнувшись в карту, сидел полковник Федоров.
— Ваша помощь нужна! — предложив майору стул, сказал Семин.— Вот рапорт лейтенанта Юрушкина: просится в отряд капитана Углова,— Генерал передал рапорт Карпову.— Он согласен на любую должность. Я думаю удовлетворить просьбу лейтенанта.
— Рискованно, товарищ генерал,— оторвавшись от карты, сказал Федоров.— Особенно в предстоящую операцию!.. Не любят Юрушкина матросы.
— Знаю,— нахмурился генерал,— к сожалению, и офицеры тоже.
— Дисциплинарный устав у него вместо сердца. Гауптвахта вместо человеческих слов.
— Молод еще, в бою не был. А побудет — и человеческие слова найдутся...— Генерал обратился к Карпову.— Ваше мнение, товарищ майор?
Карпов на секунду задумался.
— Случай с матросом Ерохиным, помните, я вам докладывал, будто подменил Юрушкина. Правда, трудно такому поломать себя.
— Мы поможем! — взглянув на полковника, улыбнулся Семин.
— Видимо, лейтенант болезненно переживает свои ошибки, если можно так назвать излишнюю требовательность.
— «Излишняя требовательность», от которой матросы под пули бросаются? — сдерживая волнение, спросил Федоров.
— Требовательность в боевой обстановке со стороны офицера — это успех,— возразил Карпов,— и хуже, когда ее нет. Юрушкин излишне придирчив, но если отбросить «излишнее», то из него получится настоящий офицер!
— Не думаю! — Федоров поднялся.— За короткое время лейтенант наложил на подчиненных взысканий в три раза больше, чем все офицеры полка..
— Об этом я сам докладывал,— признался Карпов.— Но верно и то, что за последнее время он наложил их уже в три раза меньше!
— Это еще не довод! Командир, привыкший держать дисциплину только гауптвахтой, не будет хорошим офицером.
— Если не воспользуется другой мерой воспитания, — добавил Карпов, — методом внушения.
— Внушение не свойственно Юрушкину... Бездушный он.— Полковник болезненно поморщился.— Больше о своей внешности думает, чем о подчиненном ему человеке!
Горячо и искренне сказанные слова начальника штаба заставили на минуту задуматься и Карпова. «А может быть, полковник прав?» — подумал он. Карпов тоже, как и полковник, раньше считал лейтенанта Юрушкина бездушным и неисправимым солдафоном. Лишь после случая с Гудковым он увидел в нем то, что еще не успели увидеть другие — человеческое сердце!
— Я советую, товарищ генерал, удовлетворить просьбу лейтенанта,— взглянув на генерала, твердо сказал Карпов.
— А я не советую, товарищ генерал! — сказал Федоров.
— Один за, другой против,— засмеялся Семин и вызвал капитана Углова.— Он командует отрядом. Его надо выслушать, и тогда я решу!
— Капитан не согласится...
Командир отряда не заставил себя ждать. Генерал протянул ему рапорт Юрушкина.
— Как прикажете, товарищ генерал! — прочитав рапорт, нахмурился Углов.
— Вы знаете Юрушкина? — слегка улыбнулся командующий.
— Знаю...
— Разрешаю решить этот вопрос вам!
Капитан, задумался. Было над чем.
Опасные рейды в тылы врага закалили его разведчиков, научили их быть бесстрашными в любых условиях. Об их боевых делах советские люди рассказывали на собраниях, писали в газетах, сообщали по радио. Все это не могло не породить зазнайства у воинов. Разведчики любили его, боялись и беспрекословно слушались. Капитан Углов для них все. Но они ни во что не ставили других офицеров отряда. В последнее время наблюдались случаи невыполнения приказаний. Да и сами офицеры были чересчур добренькими: позволяли подчиненным похлопывать себя по плечу и называть «Ваней», «Гришей», «Петей». Нет, капитан больше не потерпит этого! Ему нужен в предстоящем деле настоящий помощник — требовательный командир. Вот почему Углов сейчас серьезно думал о лейтенанте: «Юрушкин излишне жестокий. Не беда! Побудет в боях с матросами — обмякнет, его боятся и не любят подчиненные,— зато командира-то отряда они любят. Своим опытом и авторитетом капитан поможет лейтенанту завоевать уважение разведчиков. Зато требовательный офицер в отряде — боеспособность лучше. Да... и подальше от землянки связисток будет...»
Майор Карпов и полковник Федоров напряженно следили за выражением лица Углова. Оба они были уверены, что капитан откажется от Юрушкина.
— Учтите, товарищ Углов, что матросы не любят лейтенанта, подумайте об этом...
— Все продумал, товарищ генерал,— решительно ответил Углов,— возьму! Я не люблю Юрушкина, но я люблю мой отряд!
Генерал строго посмотрел на начальника штаба.
— Заготовьте приказ о назначении лейтенанта Юрушкина на должность заместителя командира десантного отряда.
— Правильно решили, товарищ капитан! Скажу откровенно, не ожидал. Только в бою познается по-настоящему характер человека! — сказал Карпов.
В небольшой землянке связисток, которая по чистоте и образцовому порядку в ней не уступала землянке лейтенанта Юрушкина, было как всегда уютно и тепло. Оправившаяся от ранения, Соня дежурила у радиоаппарата. На добром лице девушки то и дело собирались морщинки, особенно когда Соня смотрела на подругу, спавшую после дежурства. Она слышала, как Лена тяжело вздыхала и часто ворочалась.
— Ленуся,— негромко позвала Соня,— почему ты не спишь?
— Не знаю,— грустно отозвалась Лена,
— Уж не влюбилась ли ты?
Лена не ответила. Она прислушалась к завыванию вьюги.
— Лейтенант Юрушкин звонил! — продолжала Соня.— Сегодня придет...
— Опять?
Лена вскочила с нар и стала пришивать белый подворотничок к гимнастерке.
— Видно, порядок в нашей землянке хочет проверить.
— Не землянка, Ленуся, ему нужна...
— А что же?
— Не притворяйся! — Соня заглянула в зеркальце, стоявшее у радиоаппарата.— Красивый!
— Кто?
— Юрушкин...
— Замолчи, Соня! — рассердилась Лена.— Не за этим на Угрюмый ехала!
— Ну, не буду, не буду!
Зазвонил телефон. Соня взяла трубку.
— Леня?! — радостно вырвалось у нее.
Ерохин сообщил, что на побережье обнаружили остатки вражеского корабля, подбитого береговиками и выброшенного на берег. «Дрова будут высшего сорта — люкс!» Он просил разрешение припасти для их печурки хотя бы одно бревнышко.
— Разрешаю, разрешаю! — мягко проворковала в телефон Соня и нехотя положила трубку.— Славный! — Она нахмурилась.— Принесет Леня бревнышко, оставит у наших дверей и скорей бежать! В землянку и не затянешь... Странный он какой-то!
— Леня хороший,— вздохнула Лена,— большая у него душа!
Заскрипел снег. Девушки переглянулись. Дверь широко распахнулась, в землянку хлынул холод, Юрушкин плотно закрыл за собой дверь.
Радистки торопливо встали, одернули гимнастерки, вытянулись.
— В-вольно! — снимая плащ-палатку, бросил лейтенант.
Девушки молча сели на свои места. Лена украдкой покосилась на Юрушкина. «Как в Большой театр собрался!» — про себя улыбнулась она.
Лейтенант, аккуратно свернув плащ-палатку, положил ее на нары.
Проверив книгу записи радиограмм и отметив образцовый порядок в землянке, Юрушкин остановился около Лены, как бы собираясь сказать ей что-то важное, да, видно, так и не решился, присел на скамеечку, стоявшую напротив девушки. Лена взяла книгу, стала листать ее. Юрушкин несмело поднял глаза на девушку, но та продолжала читать книгу.
— Лена,— чуть слышно прошептал Юрушкин.
— Слушаю! — вскочив с нар, вытянулась Лена.
— С-сидите, с-сидите,— чуть растерявшись, поднялся лейтенант.
На высоком открытом лбу его выступили капельки пота.
— Эх, Лена! — голос его дрогнул.— И в-вы...— он взял плащ-палатку, набросил ее на плечи.— Теперь другой вместо м-меня в полку будет,— не глядя да Лену, сообщил он.— Л-лучше, чем я...
— А вы?
— У-ухожу, и может быть, навсегда...— Юрушкин взялся за ручку двери.— Если я вас чем-нибудь обидел, то п-простите! — еще раз взглянув-на Лену, он решительно вышел.
Девушки долго прислушивались к его удаляющимся шагам.
— Куда это он?-—спросила Лена.
— Говорят, что назначен в отряд капитана Углова.
— Соня! — почему-то обрадовалась Лена.— И я хочу к Углову...— Она стала быстро одеваться.— Только к нему... Сейчас уговорю капитана взять меня!
— Куда иголка, туда и нитка! — засмеялась Соня.
Повесив автомат на шею, Ильичева вышла из землянки. Резкий порыв ветра снежной пылью бил в глаза, не давал дышать и пытался свалить с ног. Сзади слышался настойчивый призыв Сони:
— Ленуся, вернись, заблудишься!
Лена даже не остановилась. Упрямо преодолевая морозный ветер, она шла в сторону расположения разведотряда. «Он возьмет меня... Радисткой. А если не возьмет? — Она нахмурилась.— Начальник штаба заставит взять! Тот не поможет — генерал прикажет! Но разведчиком все равно буду!»
Чем ближе подходила Лена к землянке Углова, тем тревожнее становилось у нее на сердце.
Отряд капитана Углова был готов. До начала рейда оставались считанные часы. В матросских землянках было тепло и тихо. Плотно поужинав, матросы крепко спали. Непогода усиливалась. Черная стрелка барометра показывала бурю.
После осмотра места предстоящей посадки десанта на катера капитан возвратился в землянку. Разделся, сел за разложенную на столе карту Угрюмого... Но странно... Что-то волновало... Он свернул козью ножку, закурил. Бледноватосизые кольца махорочного дыма закружились и медленно поплыли по землянке. «Ну, Колька, держись! — озорная улыбка озарила лицо капитана.— На макушку ветряной мельницы когда-то лазил? — спросил он сам себя и сам же ответил:—Лазил. На крест колокольни забирался? Забирался! — Теперь лицо его сделалось жестким.— Значит, и на вершину Гранитного взберемся! — Из-под зажатого в пальцах карандаша лихо вырвалась красная полоса и пересекла залив.— Только бы катерники выдержали шторм!» Положив голову на ладони, Углов задумался. Вспомнились ему родная Гуреевка, детские годы, старенькая мать и грозный казак Данила. Тяжелые были у него кулаки. Он вспомнил, как пустил в Данилу топор. «Промахнулся тогда, зато теперь не промахнусь!»
В дверь несмело постучали. Углов не слышал: он на катерах форсировал широкий залив. Опять стук. «Ветер стучит... Хороший ветер...» Вот уже виден берег, Углов высаживает десант...
Стук в дверь усиливается. «Нет, это, пожалуй, не ветер, это старшина.»
— Войдите,— не поднимая головы, кричит капитан.
Вместо старшины в землянку входит Лена.
— Дорогой старшина,— вздрогнув от хлынувшего в раскрывшуюся дверь холода и не поднимая глаз, говорит Углов.— Чую, что пурга сегодня работает на нас. Как ваше мнение?
— Это я, товарищ капитан,— сдерживая волнение, говорит девушка,— матрос Ильичева.
— Лена?
— Я...
— Ко мне?
— К вам.
Углов вскочил и торопливо пошел навстречу Ильичевой.
— Слушаю.
Лена молчала, не отрывая глаз от пола. Она уже готова была убежать, вернуться обратно, но что-то удерживало ее.
— Пурга?
— На метр ничего не видно...
— Это хорошо.
— Такой здесь еще не было! — Лена робко посмотрела на Углова, ресницы ее обледенели.— Ох, и метет...
— Метет,— повторил он, и приятная теплота охватила все его тело.— Вы замерзли?
— Нет...
— Не любите пургу?
— Что вы, товарищ капитан, наоборот, люблю! — сбросив с себя мешавшую скованность, вызывающе бросила Лена.— Идешь ей навстречу, а у тебя от радости аж дух захватывает! Даже песни петь хочется! — Лицо Лены раскраснелось и стало еще красивее.
— А если бой будет в такую погоду, песни петь будете? — улыбнулся капитан.
— Буду! — задорно сказала Лена.— Вы не думайте, что я хрупкая. Я ведь на вершине Эльбруса была!—Она взяла руку капитана и с такой силой рванула ее, что тот с трудом устоял на ногах.— Крепче держитесь! Будь я на месте командира разведотряда, то все свои боевые операции совершала бы в самую страшную непогоду! — не выпуская руки Углова, продолжала Лена.
«Вот ты какая!» — хотелось сказать Углову, но он не сказал, только несмело потянул Лену за руку.
— Хочу служить в вашем отряде радисткой! — после долгого молчания первой заговорила Лена.
— Да?
— Только так! — выпрямилась Лена.— Возьмете?
— Разведка вам будет не по плечу...
— Я же радистка и справлюсь с этим делом лучше любого мужчины.
— Я хочу сберечь вашу жизнь!
— Сама о ней побеспокоюсь! — Девушка гневно посмотрела на капитана.
— Лена, ведь вы женщина! — Углов ласково положил руку на ее плечо.
— Хрупкая?
— Да...
— Не бойтесь, не разобьюсь! — она сердито сбросила его руку,
— Эх, Лена!
— Не ожидала такого от вас!
— Чего?
— Того, что вы трус,— презрительно вырвалось у нее,— женщину в отряд взять боитесь... Эх, вы!..
— Лена,— Углов хотел сказать ей самое важное, девушка резко оборвала его:
— Не Лена, а матрос Ильичева!
— Товарищ Ильичева!— сдерживая себя,сказал Углов.— Лучше не проситесь в отряд, все равно не возьму!
— Я и сама теперь к вам не пойду!
— Вот и хорошо!.. Вопросы ко мне есть?
— Нет.
— Все?
— Все. Разрешите идти, товарищ капитан?
— Идите! — с трудом вымолвил он.
Лена с минуту помедлила, потом как-то особенно горько посмотрела на него. Губы ее дрожали. Она повернулась и, не подняв упавшую перчатку, выбежала из землянки.
В плохо прикрытую дверь со свистом ворвался ветер, Углов не ощущал холода. Он поднял оброненную перчатку, долго смотрел на нее, потом приложил к разгоряченной щеке.
Майора Карпова, по его личной просьбе, назначили заместителем командира по политчасти десантного отряда. Перед началом похода он вместе с старшиной обошел матросские землянки.
— Только бы не упустить чего-нибудь! — говорил он старшине.
Они проверили каждую мелочь. У людей должно быть все необходимое, вплоть до иголки.
Карпов проверил катер номер пять с дополнительным продовольствием, боеприпасами и средствами связи. Углов просил его лично посмотреть за всем этим.
— Неизвестно, сколько продлится непогода, а лишний запас не помешает,— сказал капитан.
Все оказалось на месте и в порядке.
Леониду Ерохину не спалось. Он уже десятый раз поворачивался с боку на бок, до боли зажмуривал глаза, ничего не помогало — заснуть он не мог. Прикорнувши друг к другу, крепко спали матросы. В дальнем углу кто-то с присвистом храпел.
С тех пор как Ерохин попал на Угрюмый, прошло много времени. Короткий заполярный день стал еще короче: чуточку порозовеет горизонт на востоке, поголубеют слегка, как на утренней зорьке, заснеженные однообразные сопки, и снова наступит бесконечно нудная с ветрами и буранами северная ночь.
Случалось, выйдет в такую ночь из землянки неопытный матрос, отойдет на пять-шесть шагов и уже больше не вернется — погибнет, если случайно не наткнется на телефонный провод или не провалится в траншею, ведущую в одну из землянок...
Ерохин прислушался. Висевшие над головой стенные часы отстукали полночь. Незаметно Ерохин задремал. Его разбудила громкая команда: «Подъем!» За дверью продолжала бушевать вьюга.
Скоро разведчики, одетые в маскхалаты и в полной боевой выкладке, ждали сигнала к выходу. Некоторые, прислонившись к каменной стене, задумчиво сидели на корточках, другие молча полулежали на нарах. Остальные писали письма.
Неуемный старшина отряда уже который раз придирчиво осматривал каждого матроса. Ему все казалось, что он что-то упустил.
— А вот иголки с нитками у тебя, наверное, нема? — спрашивал он коренастого с задумчивыми глазами матроса.
— И вправду нет, товарищ старшина! — смущенно признался тот.— Вы ее мне перед прошлой операцией дали. А я куда-то...
— На еще одну. В таком деле матросу без иголки, як в атаке солдату без штыка!
— Спасибо...
Ждать еще полчаса. Старшина пошел в другие землянки. Следом за ним вышел и Ерохин. В землянке стало тихо-тихо. Слышно, как часто падают с потолка капли и монотонно, хрипло тикают ходики.
— Ох, как долго! — нетерпеливо повернулся на нарах Камушко.— Амасик, хотя бы ты рассказал что-нибудь такое, знаешь, чтобы за нутро взяло... Про Кавказ, что ли! Расскажи, а?
— Красивей мой Кавказ ничего на свете нет! — и Амас больше ничего не сказал.
— А я скажу — есть и покрасивее твоего Кавказа! — после долгого молчания возразил Семен Сибиряк.— Эх, и слов таких в мире нет, чтобы описать ее!
— Кого это? — спросили сразу несколько матросов.
— Сибирь-матушку!
— Сибирь красивей Кавказ? — вскочив с нар, спросил Амас.— Повтори, Сеня, что ты сказал?!
— Про свою Сибирь сказал!..
— А ты, Сеня, когда-нибудь Кавказские горы видел?
— Не видел, сердешный, но есть и у нас горы — сколько хочешь.
— Настоящие, говорю...
— И я говорю, настоящие. Лучше наших Алтайских нет!
— Вы слышали, что он сказал? — кипятился Амас.— Сам Александр Пушкин про Кавказ писал, сам Михаил Лермонтов про Кавказ писал, сам Лев Толстой писал... А кто про твой Алтай писал? Ну, кто?
— Найдутся и такие, что про Алтай напишут.
Амас соскочил с пар.
— Ты, Сеня, только закрой глаза!—торжествующе сказал он.
— Ну, закрыл.
— Теперь представь себе Эльбрус! Ох, какой гора! Выше, красивей, чем все горы! Снег там, как сахарные головы, круглый год... Быстрые, быстрые ручейки, горные реки кругом, водопады! А внизу... розы цветут... да какие розы! Рай прямо! Такого нигде не увидишь... А яблоки, груши, виноград, абрикосы, персики, мандарины... Есть у тебя в Сибири все это? Есть?
— Вот бы сейчас туда!
— Ух, хорошо! — слышатся из полумрака восхищенные голоса.
Семен Сибиряк молчит.
— Чего, Сенька, молчишь? — не унимается Амас.— А ты вино наше пил? Вспомнишь и уже пьяный, станешь! Кончится война, в гости к нам, Сеня, приглашаю! Женим тебя там!
Семен не ответил. Он взял гитару и слегка тронул пальцами ее холодные струны. Они глухо дрогнули и нежно запели.
— Такая невеста будет,— продолжал Амас,— каких в Сибири у вас нет!.. Глаза — агат, камень такой сказочный есть, даже красивее! Посмотрит на тебя — все скажет! Когда увидишь, как идет она, сам стройнее кипариса станешь! Работать начнет — на истребителе не догонишь! А как обнимет да поцелует!
От этих слов пальцы Сибиряка лихорадочно забегали по струнам.
Теперь все замолчали. Проникая в душу матросов, звучала гитара. Наверное, под ее грустную песнь каждый вспомнил о родном доме, о любимой. И чем больше думал об этом Семен Сибиряк, тем душевнее звучала его гитара.
— А теперь, Амасик, ты закрой глаза.
— Уже закрыл, Сеня!
— Плотнее, чтобы больно было!
— Уже больно, Сеня...
— Представь себе,— пальцы Семена чуть-чуть коснулись струн,— вспахана земля, и нет ей конца и края! А на земле той пшеница «Сибирка»: куда там сравняться Баренцеву морю — похлеще, только колосьями от ветра шумит, как оно в непогоду! Смотришь, и горизонт закрыт! Если бы, Амасик, рядом твой Эльбрус был, то его бы не было видно!..
— Это ты, Семен, лишку хватил,— прервал было кто-то рассказчика.— Своими бы глазами посмотрел на Эльбрус — его не закроешь!
— Ничего не хватил...
— Наши урожаи ни с чем в сравнение не идут! А еще не поднятой целины сколько...
— У нас в Сибири так,— загудели со всех концов землянки растревоженные голоса.— Давай, Сеня... Солнце хлебами сибирскими затмить можно!
Семен молчал, перебирая пальцами струны, играл незнакомые, берущие за сердце мелодии, которые заполняли землянку. От них скупые слова Семена становились еще красивее и убедительнее.
— Когда созреет пшеница, колосья с кулак — до самой земли клонятся, иногда толстущий стебель не выдерживает — ломается. Прислушаешься, а она колос о колос, колос о колос... звенит.
— Понятно, золото ведь! — не удержался кто-то.
— Век бы ее, сердешную, слушал... да прозеваешь — золото-то от спелости сыпаться начнет... И вот выедешь на простор — душа радуется! Словно серебряные линкоры, плывут комбайны в золотом поле! И зерно, будто многоводная Ангара — до краев заливает кузова машин! Отвозить не успевают! Ведешь такой хлебный завод по полю, а самому плясать и петь хочется! Ох, Сибирь-матушка!
— Поэт ты, Сенька! — горячо бросил Амас.— Так сказал, будто я сам вижу!
— Э-э, да это, Амасик, не все...
— Всего, братишка, не обскажешь! — перебивая друг друга, заговорили сибиряки.— Про один наш Кузбасс год надо рассказывать!
Вдруг с силой раскрылась дверь. Погасла коптилка, непрошеная вьюга загуляла по землянке.
— Ну и буран! — плотно закрыл за собой дверь Ерохин и, отряхнувшись, беспокойно добавил: — Потрясающая новость, братцы, беда!
— Какая? — вскакивая с нар, спросили сразу несколько матросов.
— Противник перешел в наступление?
— Нет, хуже, к нам в отряд назначен лейтенант Юрушкин!
На минуту все замолчали.
— Полундра...— уныло вздохнул кто-то.— Из гауптвахты не вылезем!
— Не страшно! — сказал Амас.— Бритва в карман, сапожный щетка — в другой, и порядок!
— Хороший офицер! — обрадовался Гудков.— Жизни своей за матроса не пожалеет!
