ВСТРЕЧА НА ТРОПЕ
Когда Дмитрию Кедрову передали, что его вызывает в штаб дивизии сам генерал, он не поверил. В блиндаж, где отдыхали солдаты, зашел командир взвода и приказал Кедрову собираться.
Дмитрий струхнул:
- Зачем это я понадобился командиру дивизии?..
А товарищи, хотя тоже недоумевали по поводу столь необычайного события, все же подшучивали над Кедровым. Особенно донимал Дмитрия острый на язык пулеметчик Новоселов:
- Чего тут непонятного? Ты же талант, Кедров, поговорить умеешь! Вот и назначит тебя генерал оратором дивизионного масштаба.
- Отвяжись! - сварливо отвечал Дмитрий. - Может, меня парикмахером назначат, так я с твоего языка начну. Больно длинный.
Дмитрий был недоволен тем, что ему приказали попутно занести на командный пункт батальона и передать старшине хозвзвода термос из-под каши.
"Таскайся с этой посудиной. А там еще старшина мыть ее заставит".
- Нет, ты все же талант, Кедров, - не унимался Новоселов. - Радио вполне можешь заменить. Узнал генерал, какой ты говорун, вот и решил послушать.
Кедров махнул на него рукой, взвалил на спину термос, взял карабин и протиснулся в узкую щель, соединявшую блиндаж с траншеей. Дмитрий был убежден, что разговорчивость человека - не такое уж плохое качество. В самом деле, что это за человек, если он слова отпускает в час по чайной ложке? С таким помрешь от скуки. Другое дело он, Дмитрий Кедрин. За словом к соседу не пойдет, но и пустомелей или каким-нибудь пустобрехом себя не считает. С понятием же он человек!
Вот, скажем, приказал ему вчера командир отделения замолчать, когда из боевого охранения вернулись. А зря приказал. Затеял Кедрин разговор о том, какими гвоздями лучше подметки подбивать - железными или деревянными. Кто толковее его рассказать об этом может? Никто. А Кедров расскажет, и как полагается. Он знает, что самые крепкие гвозди получаются из проскурины и ее нужно заготовлять для гвоздей зимой. А как сушить гвозди? Кедров тоже знает: вначале напилить из Проскурины качалочек, потом их сушить - лучше на солнце, постепенно. Затем качалочки поколоть на плашечки такой толщины, какие требуются гвозди. Эти плашечки опять сушить. А когда из плашечек наколешь гвоздей, их можно досушивать уже в печке, перед пламенем. И гвозди получаются крепче железных!
Но разве можно на этом заканчивать разговор о гвоздях? Никак нельзя! Сила гвоздя еще в другом: как забьешь его в подошву или подметку, да как затем ножичком стешешь верхний кончик...
Словом, о многом может с понятием говорить Дмитрий Кедров. Взять хотя бы вопрос о зверях в Африке или о выращивании саженцев на Севере. А о самоходном комбайне или о "катюше", которая на его глазах стреляла такими снарядами, как гробы, или о том, как быстрее выбрать брод через речку! Да мало ли о чем может говорить Кедров?
Дмитрий никак не был согласен с мнением, что разговорчивость не украшает человека. Ведь разговаривать - значит мыслить, понимать, добиваться какой-то истины. Он терпеть не может людей-загадок. Бывает, сидит солдат в окопе и такое у него глубокомыслие на лице написано, вроде он обдумывает стратегическую операцию. На самом же деле про себя ругает повара, что кашу привез подгорелую и теперь у него изжога. Ругал бы лучше вслух! Молчать с умным лицом ни к чему.
"Но зачем же вызывают меня в штаб дивизии?" - в который раз спрашивал себя Кедров.
Ход сообщения вел к недалекому кустарнику, за которым можно было идти, не опасаясь обстрела. Под ногами чмокала грязь. Стенки были мокрыми и липкими. Зато над головой ярко светило солнце и там же, в поднебесье, весело пел жаворонок. Дмитрию хотелось скорее добраться до кустов, до леса, чтобы можно было шагать, выпрямившись в полный рост. И вдруг он остановился, пораженный внезапной догадкой:
"Так вот для чего меня позвали!"
Два дня назад над позицией роты низко проплыл в сторону Старой Руссы трехмоторный немецкий транспортный самолет. Он появился из-за леса так неожиданно, что по нему даже не успели открыть огонь. Только Кедров, наблюдавший в это время за противником, послал в самолет три пули. И был убежден, что не промахнулся. Ему показалось, что самолет задымил и пошел на снижение. Дмитрий даже закричал:
- Сбил! Сбил транспортника.
Из блиндажа выскочили солдаты. Нашлись охотники немедленно идти в лес разыскивать самолет. Но командир взвода позвонил на огневые позиции артиллеристов, которые стоят в тылу, и те сообщили, что самолет благополучно проплыл дальше. А Кедров не верил, был убежден, что самолет далеко не протянет. И теперь, наверное, выяснилось, что транспортник упал, вот и вызывают его, Дмитрия Кедрова, к генералу, чтоб награду вручить.
Этой ошеломляющей новостью, которую узнал сам от себя, Дмитрий тут же поделился с солдатом-связистом, встретившимся ему на пути. Потом зашел на батарею к минометчикам и, наговорившись вволю о сбитом им самолете и ордене, который он идет получать, зашагал по тропинке на командный пункт батальона.
Было обидно, что нет попутчиков и не с кем потолковать. Тропинка, бежавшая над ручьем, как назло, пустынна.
Но вот, кажется, повезло Кедрову. Навстречу ему шел какой-то ефрейтор - высокий, худой. Шинель висела на нем кое-как, на ногах ботинки с обмотками, через плечо - автомат. Хоть и незнакомый ефрейтор, но поговорить можно. И вдруг еще издали он крикнул Кедрову:
- Связной?
- Никак нет, связным не являюсь, - ответил Дмитрий, собираясь уже начать разговор о том, почему служба связного для него не подходит.
- Все равно, - сказал ефрейтор, подойдя вплотную к Кедрову. - Почему писем от солдат не захватил? В штаб же небось идешь? Теперь мне из-за тебя тащиться черт знает куда!
Дмитрий растерянно развел руками:
- Не говорили мне о письмах. Вот термос приказали захватить...
- Шляпа! Сам должен знать. Как бы хорошо было: ты принес бы оттуда письма, а я с тобой туда передал бы. Смотри, целая сумка накопилась!
- Не могу я писем в роту взять, потому что в самый штаб дивизии иду. Орден за сбитый самолет получать, - ответил Кедров.
Ефрейтор окинул Кедрова с ног до головы оценивающим взглядом, потом почему-то оглянулся назад и вправо - на кусты.
- А мне, случайно, там нет письмеца? - полюбопытствовал Дмитрий.
- Как фамилия?
- Дмитрий Кедров, из Ивановской области.
- Кажется, есть. Отойдем в сторону, где посуше.
Дмитрий обрадованно шагнул в сторону, отводя руками от лица упругие ветки чернотала. Из кустов дохнула свежесть, прохлада, в нос ударил горьковатый запах прелой листвы. Под ногами почмокивала пропитавшаяся вешними водами земля. Во всем чувствовалась весна, и поэтому еще радостнее было на душе.
Вдруг шедший впереди Кедрова высокий, сухопарый ефрейтор резко повернулся и молниеносно выбросил вперед сжатую в кулак руку. Тупая боль перехватила дыхание и затуманила сознание Дмитрия Кедрова. Исчез лес, исчезли запахи весны...
Дмитрий пришел в себя, когда чьи-то крепкие руки волокли его в глубь леса. Он рванулся всем телом и тотчас оказался на земле. На него навалились трое.
- Что вы делаете?! - закричал Кедров, не понимая, что происходит. Где мой карабин?
Дмитрий почувствовал, что ни карабина на плече, ни термоса за спиной нет...
- Чего коленкой жмешь, дурак?! Больно же! - Дмитрий пытался стряхнуть с себя ефрейтора, худая, острая коленка которого придавила его к земле.
Ефрейтор убрал коленку, и Кедрова поставили на ноги, но рук не отпустили.
Кедров оглянулся на двух державших его солдат с нахмуренными, настороженными глазами, на ефрейтора, который, сутулясь, отряхивал свою шинель, на стройного военного в офицерской шинели, с двумя кубиками в голубых петлицах.
- Товарищ лейтенант, - обратился Кедров к офицеру, - что же это получается, почему безобразничают?!
- Заткнись! - крикнул в ответ лейтенант, и Кедров успел рассмотреть его крепкие, большие, чуть желтоватые зубы.
"Вот жеребец!" - некстати подумал Кедров, с недоумением глядя в продолговатое, молодое лицо неизвестного офицера. И тут Дмитрий услышал, что офицер заговорил... по-немецки. Он что-то приказал двум державшим Кедрова солдатам, и те проворно скрутили назад ему руки.
Дмитрий Кедров почувствовал, как от груди его побежал холодок - вниз, к ногам, и ноги тотчас же одеревенели, и вверх - к голове, и глаза перестали ощущать пространство, шея точно задубела, а в ушах заунывно запели колокольчики.
"Так это же фашисты!" - пронеслась мысль, Дмитрию показалось, что эта мысль возникла не в голове, а прилетела откуда-то извне и, физически ощутимая, ворвалась в душу, железными тисками схватила за сердце.
Вдруг Дмитрий услышал, как четкой дробью ляскают его зубы. Словно издалека донесся булькающий смех "ефрейтора". По-гусиному вытянув вперед голову на длинной шее, он смотрел на Кедрова и хохотал.
И страх неожиданно прошел. Смех переодетого фашиста точно отпустил тиски, сжимавшие сердце. Страх улетучился, несмотря на то, что Дмитрий со всей отчетливостью понял безвыходность своего положения: он попал в руки проникших к нам в тыл переодетых немецких разведчиков. Бессильной злобой загорелись его глаза. Ему захотелось закричать сейчас на весь лес, закричать так, чтобы услышали в траншеях роты, на командном пункте. Но услышали не только о том, что он, Дмитрий Кедров, попал в беду, а и о том, что здесь находится враг, он рядом и его нужно уничтожить.
Гитлеровец в форме советского летчика-лейтенанта догадался о намерении Кедрова. С угрожающим видом он поднес к его лицу кинжал, а солдаты проворно завязали рот полотенцем.
