Глава четвертая. Тетради Николая Капшая
«1 августа 1941 года. Мы построили дот. Вырыли землянку в густых зарослях березняка около Лысой горы, недалеко от села Большое Стахово. Там будет наш штаб. Командиром избрали Бориса Качана, а мне, как его заместителю, поручили штабные дела. Что должен делать штабист, я еще не знаю. Решил вести журнал боевых действий».
Далее, день за днем, шли записи — иногда очень короткие, вроде вот этой: «Володя Ковалев добыл у своего дяди радиоприемник…». Иногда пространные, по пять — шесть страниц. Слог немножко книжный.
Не все в этих записях значительно и интересно. Некоторые важные факты скомканы, а менее важные или вовсе не имеющие значения описаны подробно. Поэтому я не буду цитировать первую тетрадь, а изложу ее содержание по-своему.
22 июня 1941 года выпускники 8-й средней школы города Ново-Борисова вместе с учительницей Екатериной Максимовной ходили на прощальную прогулку в лес. Рано утром за Николаем зашли Ваня Барауля и Коля Галковский. К месту сбора они пришли первыми. Стали совещаться, куда идти и кому быть проводником. Николай предложил отправиться за тринадцать километров от города, на левый берег Березины.
— Там очень интересно! — убеждал Николай товарищей. — В первомайские праздники я с Борисом Качаном, Артуром Ржеуцким и Володей Ковалевым провел там три дня. Построили шалаш и жили, как охотники-следопыты.
Видимо, Николай убеждал ребят очень картинно, так как все согласились идти в расхваленные им места. Солнце уже сильно припекало, когда большая группа учеников вошла в лес. Шли с песнями, шутками, смехом. До полудня бродили по лесу, купались в Березине, затевали разные игры, а когда устали, расселись вокруг учительницы и стали делиться мечтами о будущем.
Со стороны Борисова показался катер. Заметив веселую компанию, он повернул к берегу.
— Что развеселились? — крикнул с катера водник. — Разве не знаете — война!
Все вскочили как ошпаренные, а водник пояснил:
— На нас напали гитлеровские фашисты.
В Западной Белоруссии идут кровопролитные бои.
В город вернулись благополучно. Весь остаток дня, до вечера, Николай и его товарищи носились по улицам, бегали на вокзал, подолгу стояли на виадуке шоссейной магистрали, по которой двигались на запад колонны наших войск. Взрослые ходили по городу сердитые. Один сказал Николаю: «Путаетесь тут под ногами, бездельники». Парню сделалось стыдно. Но разве он виноват в том, что только вчера покинул стены школы и не успел еще никуда определиться?
Само собой, Николай кинулся в военкомат. Но там сказали, что добровольцев и без него достаточно, а до призывного возраста ему было еще далеко. Вместе с Борисом и Володей Ковалевым Николай пытался присоединиться к проезжавшим по шоссе красноармейцам и таким образом попасть на фронт. Но и из этого ничего не вышло.
Вскоре Борисов был взят гитлеровскими войсками и Николай с товарищами оказался на оккупированной врагом территории. Пытались перейти фронт, но он уже слишком далеко отодвинулся от Борисова. Что же делать? Однажды в пустующей половине дома Капшаев собрались друзья по школе: Галковский, Барауля, Володя Ковалев, Алик Алехнович и другие. Пришел и Борис. Николай предложил организовать партизанский отряд и двинуться по белорусским селам поднимать молодежь на борьбу с фашистами. Борис назвал эту идею мальчишеской и стал доказывать, что врага надо бить вот тут, в своем городе. Спорили долго и для начала решили вырыть в лесу, подальше от города, землянку наподобие дота и в дальнейшем собираться в ней. Это предложение всем понравилось. Заспорили о выборе места. Вдруг дверь комнаты скрипнула, и на пороге показался рослый незнакомый человек с черными усиками.
— А я все слышал, — сказал он сочным баритоном.
Все перепугались и повскакали с мест. Но тревога оказалась ложной. Борис признал в незнакомце боксера Аникушина. Пришел он не зря — от подпольной партийной организации.
Пожурив ребят за то, что они не выставили на улице и во дворе охранения, Аникушин одобрил их замысел насчет землянки.
— Стройте свой дот, — сказал он прощаясь, — да будьте поосторожнее. Я к вам еще приду… Потом ваш дот может пригодиться как база.
Ночью 19 июля Борис Качан, Ковалев, Николай Капшай, Галковский и Ваня Барауля пробрались на склад бывшего военного городка Ледище. Склад находился в лесу, и, как выяснилось, немцы о нем ничего пока не знали. А там осталось много ящиков с гранатами и запасы взрывчатки.
Километрах в двух от склада ребята обнаружили заросший кустарником, полуобвалившийся блиндаж времен гражданской войны и стали таскать в него ящики с гранатами со склада. Ящики были тяжелые, расстояние большое, а тут еще разразился проливной дождь. Мокрые, потные и обессилевшие, после четвертого рейса ребята так устали, что еле передвигали ноги. Перетащили двадцать ящиков. Замаскировав окоп, отдохнули и, довольные удачей, направились домой. При выходе из леса наткнулись на подбитый танк. Усталые, грязные, голодные, они все же не могли не полюбопытствовать и не заглянуть в боевую машину. Она была совершенно целой, только гусеницы разворочены. Борис, как слесарь авторемонтного завода, принимавший участие в ремонте танков, проверил орудие и нашел снаряды.
— Все в исправности, — в раздумье сказал он товарищам. Помолчал и вдруг встрепенулся. — А знаете что, братки, давайте-ка откроем из этого орудия свой боевой счет!
Не долго думая, зарядили орудие и навели на видневшуюся неподалеку эсэсовскую казарму. На всякий случай отошли от танка, и Борис дернул за привязанный к замку шнур электропровода. Раздался выстрел. Снаряд угодил под окно казармы, и через минуту из нее выскочили перепуганные эсэсовцы, забегали по площадке. Зарядили еще. Второй снаряд разорвался рядом с казармой. Неизвестно, как долго бы еще стреляли будущие партизаны, — снарядов было много. Пыл самозванных артиллеристов охладили пулеметные очереди со стороны казармы…
В течение месяца группа распространяла по городу сводки Совинформбюро. И вдруг удар — арестованы и расстреляны радист группы Ковалев и патриотка Шершнева. Юные подпольщики растерялись. Но тут снова вмешался Аникушин. Он собрал молодежь на явочной квартире и связал ее с директором Борисовского стеклозавода Лазовским.
Обращаясь к ребятам, Лазовский сказал:
— Нам известно, что у вас в землянке хранится двадцать ящиков с гранатами. Их надо перебросить в город. Я выделю вам заводскую подводу, вы погрузите в нее ящики, сверху наложите дров и привезете все это ко мне на завод.
Гранаты были доставлены, и Аникушин дал ребятам новое задание: разведать подходы к захваченному гитлеровцами складу взрывчатки.
И вот ночью Борис, Николай и Артур — тут они впервые выступили втроем — подползли к хранилищу, через окно проникли в дом и вынесли в обшей сложности более десяти килограммов взрывчатки.
Фашисты распространили по городу и окрестным селам слухи о взятии Москвы. Аникушин написал по этому поводу сатирический плакат с изображением огромного кукиша. Плакат ночью был укреплен на одном из городских зданий рядом с портретом Гитлера, да так удачно, что кукиш был направлен под самый нос фюреру. Плакат все утро висел на людном месте и ободрил многих борисовчан. Аникушин дает задание Николаю нарисовать побольше таких же плакатов и с помощью товарищей расклеить их по всему городу вместе с очередными сводками Совинформбюро. Удалось и это.
Гестаповцы в ярости охотятся за теми, кто был замечен у сводок и плакатов. Тогда молодые патриоты меняют тактику: распространяют листовки по дворам, забрасывают их за проволоку в лагерь военнопленных, разносят по окрестным деревням. Тут Николай надеялся встретиться с партизанами. Вот что он записал по этому поводу в тетрадь:
«Распространив сводки среди колхозников в селе Корсаковичи и в деревне Лисино, я пошел в Паликовский лес. Ноги проваливались в ледяную болотную воду, покрытую толстым слоем выпавшего за эти дни снега, брюки до колен обледенели и превратились в звенящие трубы. Весь день проблуждал я по лесу, выходил на озеро, устал, проголодался, но так никого из партизан и не встретил. С наступлением сумерек я направился в село Боровляны к своему дяде Копытку. Сутки пробыл у него и распространил несколько рукописных листовок. А на рассвете следующего дня в село приехали гитлеровцы. Они установили в центре села репродуктор и начали громко передавать последнюю новость: «Москва взята немецкими войсками». Но колхозники уже знали, что это вранье».
Закончив чтение записей за 1941 год, беру следующую тетрадь, датированную 1942 годом. Вот наиболее примечательные из нее строки:
«13 апреля. Ухожу к партизанам. Причина: каратели схватили в селе Корсаковичи моего двоюродного брата Костю. В последний раз мы были у него с Борисом, распространяли сводки. Кто-то донес. Сейчас Костя сидит в борисовской тюрьме. Уверен, что он не выдержит, выдаст. Я его знаю, трусоват. Лазовский согласился, что в городе нам оставаться опасно. Он сказал: «Через день-два мы направляем в партизанский отряд Большакова группу военнопленных. С ними уйдете и вы».
17 апреля. Вернулись. Трое суток проблуждали по болотам в поисках партизан. Сначала ехали на грузовой машине (машину угнал с электростанции шофер из военнопленных), а когда бензин кончился, машину сожгли и пошли пешком. В лесу заблудились; начали, голодать, чуть не попали в руки карателей. Военнопленные решили пробиваться на восток, к линии фронта, а мы втроем — обратно в Борисов.
18 апреля. Через Лазовского узнали, что Костя хотя и не выдал нас, но поступил в полицию и, как самый последний подлец и малодушный трус, согласился работать у фашистских карателей. Ну подожди же, продажная шкура!
20 апреля. Дела плохи. Гитлеровцы дознались, что на машине, угнанной с электростанции, ехал в кабине рядом с шофером Борис. Медлить нельзя…
21 апреля. Борис с матерью и сестрой бежал из города. Мне и Артуру опасность пока не угрожает. Мы находились в кузове, и никто нас не видел. По совету Лазовского мы остаемся в Борисове, чтобы продолжать борьбу. Я буду действовать под видом «свободного художника», а Артур пойдет работать слесарем на авторемонтный завод…
26 апреля. Целыми днями я брожу с ящиком в руках по городу или сижу на берегу реки и пишу портреты с немецких солдат и офицеров. Обо всем, что услышу, доношу Лазовскому…
28 апреля. Новая беда. Только что узнал от Люси Чоловской, что гестаповцы арестовали Артура. Бегу сообщить Галковскому…
30 апреля. Переселился на время к Барауле. Второй день никуда не показываюсь…
2 мая. Что делать? Приходил отец и сообщил: меня требуют в гестапо. Отец сказал гестаповцу, что я рисую портреты с «господ немцев» и подолгу не бываю дома. Отец стал уговаривать меня: «Шимаиского (это наш сосед, механик электростанции) тоже вызывали в гестапо. Допросили и отпустили. Отпустят и тебя. Надо явиться, а то и себя и нас загубишь».
Чтобы успокоить отца, я пообещал ему вернуться домой…
5 мая. Узнал у Шиманского, зачем его вызывали. Оказывается, по делу угона автомашины. Гестапо все еще разыскивает Бориса. Ищите ветра в поле! Но как же все-таки быть? Идти или не идти?
7 мая. Сходил! Закрыл тельняшкой татуированный на груди портрет Ленина и пошел. Ну и ну! Даже сейчас жарко! Допрашивал какой-то старый полковник.
— Где работаешь?
Переводчик хотел было перевести вопрос, но я поспешил сам ответить по-немецки: «Работаю, — говорю, — свободным художником, рисую портреты с господ офицеров за сигареты и хлеб».
Полковник удивился: «Где, — спрашивает, — научился говорить по-немецки?» — «В школе, — отвечаю, — а сейчас совершенствуюсь в произношении слов». — «Похвально, похвально, молодой человек. Об угоне автомашины с электростанции ты что-нибудь знаешь?» — «Это у Шиманского? Как же, знаю. Его жена, моя соседка, рассказывала, что шоферы украли у ее мужа на электростанции автомашину, уехали на ней в лес, машину сожгли и удрали. Вы вызовите Шиманского и допросите его, он все знает». — «Ну, а Бориса Качана ты тоже знаешь?» — «Знаю, — говорю, — хорошо, вместе с ним до седьмого класса, учился. До войны мы с ним занимались еще в кружке по боксу». — «Когда ты его видел в последний раз?» — «Точно, — говорю, — не помню; недели две назад видел его на улице».
Полковник сказал, что я должен помочь гестапо в поимке Качана. Я согласился. (Бориса-то ведь давно уж нет в городе.) Ну, с тем меня и отпустили…
12 мая. Очевидно, об уходе Бориса в лес стало известно гестапо. Меня оставили в покое. Я снова веду «безобидный» образ жизни «свободного художника».
12 июня. Все рухнуло! Кто-то предал Лазовского и другого партийного руководителя — Долгалова. Оба арестованы…
13 июня. Что делать? Надо бежать к партизанам. Теперь я точно знаю, что на Палике действует отряд Дяди Коли. К нему недавно присоединились со своими людьми Большаков и Аникушин. Там должен быть и Борис. Надо во что бы то ни стало установить с ними связь…
20 июля. Наконец-то! Сегодня сбылось мое желание! Утром через связную Веру Вербицкую меня вызывали в отряд. Я встретился с начальником штаба отряда Большаковым и с начальником разведки Рудаком. Они подробно расспросили меня о моих делах в городе. Рудак особенно интересовался моей работой под видом «свободного художника», а потом сказал: «Попытайся пробраться в военный городок Ледище. По некоторым нашим данным, там скрыта фашистская разведывательная школа. Надо уточнить».
Сейчас у меня из головы не выходит это важное задание. Проникнуть в военный городок — не шутка. Но надо этого добиться любой ценой. Ведь теперь я не просто подпольщик, но и разведчик партизанского отряда!
23 июля. Неудача. Я взял с собой ящичек с принадлежностями для рисования, мольберт и пошел прямо к военному городку. Но часовой даже и близко не подпустил меня к воротам. Как попасть в Ледище — ума не приложу…
25 июля. Опять неудача. Сегодня пошел к городку во второй раз. Приблизившись к часовому, стал говорить ему, нарочно коверкая немецкие слова: «Я. Никс. Я. Никс. Гут».
Часовой заинтересовался. Вызвал караульного начальника. Через переводчика я объяснил ему: «Я художник; пришел рисовать портреты за сигареты или хлеб». — «Убирайся, собака!» — заорал он на меня. Да еще дал пинка. Так я и вернулся ни с чем.
5 августа. Задание выполнено! Я только что из военного городка. Когда пошел туда в третий раз, сказал, что меня прислал «полковник Миллер». Он, дескать, уехал на фронт и пообещал забрать меня после войны с собой в Германию. Удивительно, но эта выдумка подействовала. Караульный начальник (другой) доложил обо мне по команде. Меня впустили в городок, привели к майору. «Кто такой?» — спрашивает. «Я. Никс. Гут», — отвечаю. Эсэсовцы загоготали и тут же прозвали меня «Яниксгутом». Они не подозревали, что я понимаю по-немецки, и разговаривали при мне свободно.
С разрешения майора я три дня рисовал портреты солдат. За это время все выведал, что надо.
7 августа. Ходил в отряд, доложил Рудаку: разведывательная школа находится не в Ледищах, а в другом военном городке — Печах. Возглавляет ее полковник Нивеллингер. Про этого полковника солдаты говорили…».
На этом записи Николая обрываются.
«Разведывательная школа в Печах. Безусловно, это та самая, о которой я слышал в Москве, — подумал я. — Ну что ж, у Нивеллингера разведывательная школа, а у Дяди Коли такие замечательные разведчики, как Володя Рудак, Борис Качан, Николай Капшай, Артур Ржеуцкий…
Посмотрим, кто кого!».
