Глава вторая. «Сов. секретно»
Кабинет полковника Нивеллингера, начальника борисовского филиала военной разведывательной службы «Абвер» и руководителя 93-й диверсионно-разведывательной школы, скрытой в лесу, в двух километрах от Борисова. Полковник раздражен. Пройдясь в волнении несколько раз по кабинету, он останавливается у окна, с минуту рассматривает голые, еще не покрытые листвой нестройные ряды берез, скользит глазами вдоль прямой линии колючей проволоки, увенчивающей высокий глухой забор, задерживает взгляд на возвышающейся слева будке часового, потом медленно возвращается к столу. На столе распечатанный пакет с грифом «Сов. секретно». Сердито покосившись на пакет, полковник решительно нажимает кнопку звонка. Входит адъютант.
— Свяжитесь с управлением ТОДТ. Вызовите зондерфюрера Ремера и прикажите ему срочно направить ко мне военнопленного номер девятнадцать-двадцать. К пятнадцати ноль-ноль туда же вышлите мою машину.
— В чье распоряжение, господин оберст?
— Зондерфюрер знает. Выполняйте.
— Слушаюсь, — быстро говорит адъютант и уходит.
Полковник грузно усаживается в кресло и придвигает к себе телефонный аппарат.
— Первый!.. Майор Вольф? Добрый день. Вы, конечно, получили инструкцию имперского комиссара? Так… Что? Нет, барон еще не вернулся. Нам надо собраться… Намеревались сегодня быть у меня?.. Отлично. Я предупрежу Кёринга и Берке. Во сколько вас ждать?.. В восемнадцать ноль-ноль? Хорошо. Жду.
Нивеллингер кладет трубку и откидывается на спинку кресла.
На вид полковнику лет пятьдесят. Почти двухметрового роста, широкий в плечах, с объемистым животом и толстой, обросшей редким седым волосом шеей, он выглядит весьма внушительно. Красное, лоснящееся лицо его с высоким лбом и поблескивающей над ним лысиной, маленькие бегающие глазки, крупный крючковатый нос и жесткое очертание губ выдают в нем человека волевого, хитрого и изворотливого.
Двадцать три года его жизни прошли в России. Одно время этот глубоко законспирированный агент германской военной разведки сумел даже пробраться в кадровый состав Советской Армии и дотянуться до должности начальника отдела одного из военных округов. Но вот вражеские гнезда разгромлены, и Нивеллингеру с большим трудом удается ускользнуть в Германию. Здесь он надеялся увидеть себя в чине генерала и получить руководящую должность в имперском управлении военной разведки. Но его произвели только в чин полковника и с началом войны, как опытного специалиста по СССР, в совершенстве знающего русский язык, направили на восточный фронт. Вскоре он получил назначение в Борисов. Самолюбие полковника было уязвлено. «А все проклятое происхождение!» — не раз с горечью размышлял он. Нивеллингер был сыном мелкого торговца. «Взять барона фон Ранке, например, — ни ума, ни таланта. Чем он проявил себя? Работал, как и я, разведчиком в СССР. А с каким успехом? Самым посредственным».
И этот, по мнению Нивеллингера, недалекий человек был вице-министром, а теперь — доверенное лицо у имперского комиссара Белоруссии фон Кубе, чаще бывает в Минске, чем в Борисове, и дает «руководящие указания» ему, Нивеллингеру, которого даже не считает нужным приглашать на оперативные совещания в Минск. Именно по настоянию барона Нивеллингеру навязали руководство разведывательной работой среди партизан, и как он ни старался убедить фон Ранке, что все его, Нивеллингера, внимание должно быть обращено на подготовку и заброску опытных диверсантов и разведчиков за линию фронта, тот заставил его заниматься и засылкой разведчиков в партизанские отряды.
В только что полученной полковником «совершенно секретной» инструкции выражается недовольство деятельностью Нивеллингера. «Великосветский хлыщ! — возмущается полковник. — Видно, снова что-нибудь насплетничал Кубе». Нивеллингер со злорадством припоминает топорные, по его мнению, планы барона. «Чего стоит его дурацкая затея с истреблением партизанских командиров! А план засылки в отряды отравителей? Позор! И теперь этот безмозглый идиот валит всю вину на меня. Ну нет, шалишь! Пока эта расфуфыренная кукла лебезит в Минске перед личным другом фюрера, я проведу в жизнь свой план. Я им покажу настоящую работу!».
— Военнопленный девятнадцать-двадцать по вашему вызову прибыл, — прерывает адъютант желчные размышления полковника.
— Пусть войдет. Машина выслана?
— Так точно, господин оберст!
— Можете идти.
Нивеллингер достает из стола карту Борисовского района с отметками мест расположения партизанских баз и, отчеркнув красным карандашом одну из таких пометок, надписывает: «19–20».
В кабинет робко входит высокий изнуренный человек в поношенной форме советского военнослужащего.
— Прошу садиться, — вежливо, но строго приглашает полковник.
Вошедший сел. Несколько секунд Нивеллингер рассматривает его молча, потом говорит:
— Вы в прошлом офицер Красной Армии, Об обстоятельствах вашего пленения и о вашей дальнейшей работе на пользу Германии мне известно.
Выдержав долгую паузу, во время которой он продолжал рассматривать сидящего перед ним истощенного, давно не бритого человека, полковник продолжал:
— Ваша родина стонет под гнетом большевиков. Освободить ее — такова наша, а теперь, надо полагать, и ваша задача… Но для этого требуются новые усилия.
Человек под № 19–20 беспокойно настораживается.
— Вас намечено отправить на строительство прифронтовых укреплений, не так ли?
— Да, через полмесяца я должен выехать с группой оканчивающих курсы русских специалистов под Брянск, — тихо говорит военнопленный.
— Я хочу отменить эту вашу поездку и предложить вам гораздо более ответственное задание по линии нашей службы: я имею в виду разведку. Готовы ли вы дать на это свое согласие?
— Я хотел бы знать более точно: о какого рода задании идет речь?
— В свое время вы получите подробные инструкции. Сейчас же могу вам сказать в общих чертах: речь идет о заброске вас в качестве нашего агента в один из партизанских отрядов.
Военнопленный бледнеет.
— Что, боитесь?
— Н… нет, я не трус, но… Я не могу справиться с таким трудным заданием.
— Почему?
— Во-первых, у меня нет для этого необходимых качеств, а во-вторых, сколько я слышал, агентурная работа среди партизан — почти безнадежное дело.
— Ну, насчет ваших качеств разрешите нам судить, а что касается «безнадежности дела», то это досужие бредни несведущих болтунов. Кроме того, могу вас уверить, на этот раз наш план будет совершенно новым, беспроигрышным.
— В чем же заключается этот план?
— О, я вижу мы переходим на деловой разговор, Но не будем сейчас вдаваться в детали. Важно то, что вы уже проявляете интерес к существу дела. Не так ли?
Военнопленный молчит.
— Я понимаю, — подбадривает его полковник, — вам надо все хорошенько взвесить, обдумать. Мы вам дадим для этого некоторое время. Ведь вам придется пройти у нас кое-какую специальную подготовку, и вы через два дня приступите к занятиям.
Полковник нажимает кнопку.
— Но как я попаду в партизанский отряд? — торопливо спрашивает военнопленный, поглядывая на дверь. — Ведь меня там сразу же заподозрят.
— Э, батенька, вы, очевидно, мало осведомлены о том, как формируются эти отряды. Больше половины их состава — это люди, бежавшие из наших лагерей Так что будьте спокойны: ваше появление не вызовет никаких подозрений.
Нивеллингер поднимается с кресла и тем дает понять, что разговор закончен.
— Проводите! — бросает он вошедшему адъютанту.
Отпустив нового агента, Нивеллингер принимается за уточнение плана, составленного им на основании инструкции Кубе. Проходит час.
— Прибыл начальник отдела пропаганды управления ТОДТ, — докладывает адъютант.
Полковник делает…
— Ну вот и чудесно. Машина вас ждет. До скорой встречи.
Довольный удачным началом осуществления своего плана, Нивеллингер бодро прищелкивает каблуками и, насвистывая бравурный марш, направляется к небольшому дубовому столику, на котором стоит недопитая бутылка с коньяком.
В шесть часов вечера в кабинете полковника сидят шеф борисовского филиала гестапо Вольф, комендант города Борисова Кёринг, недавно прибывший из Берлина руководитель так называемого штаба НТСНП (национально-трудовой союз нового поколения) Берке и его заместитель Вильденмайер. Нивеллингер вкратце излагает присутствующим идею своего плана:
— Партизаны появятся здесь, в самом городе. Среди них будут наши агенты. К операции привлечены некоторые наши видные люди. С вашей стороны, господа, не должны быть предприняты действия, противоречащие моим замыслам. На всякий случай до появления партизан в городе должен быть приведен в полную готовность весь аппарат гестапо, комендатуры и других наших служб.
— Смотрите, голубчик, — перебивает увлекшегося полковника коренастый, большеголовый, с лицом, напоминающим печеное яблоко, Вольф, — как бы у вас не получилась игра с огнем!
— Сознательно пустить партизан в город не шутка, — вторит ему Кёринг, невысокий грузный полковник с беспрерывно подергивающимся правым веком.
— Не торопитесь с выводами, выслушайте сперва до конца. Я, конечно, допускаю… элемент риска тут есть. Но на каждого провалившегося агента у нас должны быть десятки других. Наконец, надо же нам реабилитировать себя перед имперским комиссаром.
Вольф и Кёринг беспокойно ерзают на стульях.
— Лично мне, господа, план полковника нравится, и я его полностью поддерживаю, — становится на сторону Нивеллингера молодцеватый, подтянутый начальник штаба НТСНП Берке. — Помните: господин имперский комиссар в своей инструкции требует от всех нас решительных действий, и если мы не желаем быть банкротами, надо изобретать новые, тонкие приемы в работе, надо, как справедливо заметил полковник, рисковать.
— Вот именно, рисковать! — быстро подхватывает мысль своего патрона Вильденмайер.
Оказавшись в меньшинстве, осторожный шеф гестапо и трусоватый комендант города вынуждены сдаться. Принимается единый план действий. Нивеллингер доволен. Но ненадолго. Прощаясь, осмотрительный Вольф шепчет ему:
— Уговор: если вся эта ваша затея окажется авантюрой — вам отвечать, полковник.
«Противная мартышка», — брезгливо передергивает плечами Нивеллингер. Приподнятое настроение улетучивается. Он снова сердито, косится на пакет с грифом «Сов. секретно», усаживается к столу и углубляется в изучение карты борисовской партизанской зоны.
