По установившемуся между друзьями неписанному соглашению на время обеда все деловые разговоры прекращались.

— Процесс пищеварения достаточно труден для организма сам по себе, — говорил Кручинин, — чтобы не отягощать ещё и мозг всякой премудростью. Во время еды и с часик после неё разговор должен идти о самых лёгких и приятных предметах. Совсем не глупо придумана музыка во время обеда. Только скудоумные ханжи могут считать её буржуазной блажью.

А так как Кручинин очень любил жареную двинскую лососину, ел её со смаком, не торопясь и запивая солодовым портером, то обед друзей обычно затягивался. Грачик с трудом выдерживал искус некасательства дел. Зато как только миновал положенный час послеобеденного молчания, он сразу принялся за продолжение прерванной беседы:

— Совершенно очевидно, — с уверенностью сказал он, — петля предназначалась, чтобы прикончить второе или, точнее говоря, третье «я» господина Квэпа. Он собирался довести до конца то, что не вышло с Залинем. Квэп видел спасение в том, чтобы дать нам доказательство своей смерти. Он считал, что в таком случае мы оставим его в покое и на деле Круминьша будет поставлена точка. Мало того — каково было бы отношение населения С. к советской службе расследования и безопасности?! «Не сумели докопаться до истины! Преступник ушёл!» Вот что было бы заслуженной реакцией общественности на подобный финал дела!

— Ты прав, ты прав… — отвечал Кручинин, хотя у него был такой вид, будто он вовсе и не слушал Грачика, думая о чём-то своём.

А Грачик, не замечая этого, с увлечением продолжал:

— Квэп не успел симулировать ещё одно самоубийство в петле. Его модус операнди — петля душителя — даёт отличную улику против разбойника. Последовательность преступника…

Кручинин неожиданно поднял руку, повёрнутую ладонью к Грачику, словно хотел остановить его стремительное движение по опасному пути.

— Понимаешь ли… Грач… — проговорил он медленно, как если бы продолжал на ходу обдумывать слова. — Я сейчас пытался взвесить все «за» и «против» этой самой «петли Квэпа». Конечно, модус операнди — козырь: эдакий туз — душитель гитлеровской выучки. Своеобразно и интересно… Но не кажется ли тебе странным: применив этот способ к Круминьшу, Квэп повторяет его с Залинем и ещё раз пробует применить теперь? По-моему, это по меньшей мере неосторожно, а?

— Вы делаете Квэпу слишком много чести, подозревая его в нарочитости.

— Ты угадал, Грач, — Кручинин с удовлетворением кивнул головой. — Это я и имел в виду: Квэп хочет водить нас за нос этой петлёй. И может быть, вовсе не он её оставляет на следу.

— Повторяю: вы о нем слишком высокого мнения!

— Если ты прав — значит, он окончательно утратил способность рассчитывать свои действия. Просто стыдно, что мы с ним столько времени возимся!

— Не «мы», а я, — возразил Грачик. — Один я виноват в этой затяжке.

— Пойми, — настаивал Кручинин. — Залинь утащил верёвку из-под матраца. Заметил это Квэп или нет? Если заметил и все же прибег к петле, — он идиот!

— Животное, а не идиот!

— Не оскорбляй животных, Грач!.. Я думаю, что Квэп не заметил исчезновения верёвки. Такое невнимание — это уже где-то у последней черты, через которую ему остаётся перешагнуть, чтобы попасться.

— А что я вам говорил?! — радостно воскликнул Грачик. — Что я вам говорил: он у нас в руках!

— У нас или у тебя? — с улыбкой спросил Кручинин, подойдя вплотную к Грачику и глядя ему в глаза. Молодой человек прочёл во взгляде друга столько тепла и неподдельной отеческой радости его успеху, что не нашёлся, что сказать, только в смущении опустил голову, чтобы не выдать овладевавшего им торжества.

— Сим победиши?.. — раздельно спросил Кручинин. — Не очень для меня лестно: дать себя победить куском верёвки подлого душителя. Но я не в претензии… Теперь поскорее узнай, кто попал под поезд.

— Это уже не имеет прямого отношения к делу Круминьша, — ответил Грачик, все ещё охваченный радостью от поощрения друга, всегда такого скупого на похвалы. При виде этой самоуверенности Кручинин нахмурился:

— Разве ты не сказал мне только что, будто Квэп у тебя в руках? Вот-вот и ты его возьмёшь.

— Сказал и повторяю.

— И взяв, не сможешь предъявить ему имени его третьей жертвы.

— Почему третьей? — удивился Грачик. — Круминьш — раз; этот под поездом — два…

— Ты забыл Ванду Твардовскую. Разве не ради её дела ты приехал сюда?

— Мне так не хотелось отвлекаться… — виновато ответил Грачик, опуская голову, и отвёл глаза в сторону.

— Чем больше притоков впадает в реку, тем она многоводней. Чем больше доказательств в руках следователя, тем убедительней обвинение. А каждое доказательство, каждая улика, и тем более каждая жертва, должны иметь имя. И только тогда, когда ты поймёшь все до конца, сможешь сказать, что первостепенно, а что второстепенно. Что же касается жертв, на которых поднялись руки преступника, то их жизнь всегда должна стоять перед тобой, как нечто, первостепенное чего уже ничего и на свете нет.

К удовольствию Грачика, ему не пришлось тратить много времени и сил для расследования случая на железной дороге. Дело обошлось без него — милиция города Цесиса прислала в Ригу вполне законченное дознание. По-видимому, Квэп действительно растерялся и начинал утрачивать способность к заметанию следов. Это было закономерно: он, как зверь, метался в суживающемся круге облавы и совершал ошибочные ходы, которые должны были привести его под выстрел охотника.

Вкратце ход дела был таков: начиналось оно в Тарту, в Эстонии. В одно из отделений тартуской милиции явилась некая Мария Солль с просьбой отыскать её исчезнувшего брата Густава, немолодого уже человека, страдающего слабоумием. Его болезнь была зарегистрирована в психиатрической клинике тартуского университета: гебефреническая форма шизофрении. По свидетельству Марии Солль, Густав был подобен ребёнку, с которым подчас можно было делать что угодно, но обладал вполне нормальным физическим развитием и даже привлекательностью. Он был послушной игрушкой в руках женщин. Мария привыкла к тому, что он почти никогда не бывал один, несмотря на то, что ни одна из его знакомых не могла извлечь из него и десятка сколько-нибудь связных фраз. Быть может, именно поэтому — по мере раскрытия его душевной неполноценности — и происходила столь частая смена привязанностей. Но с некоторого времени Мария, на иждивении которой находился Густав, стала замечать, что у него появляются кое-какие вещи, которые он не мог приобрести за свой счёт. Сначала Мария заподозрила, что Густав заглядывает в её кошелёк. Но это подозрение отпало, и вскоре она открыла источник его доходов: Густава снабжала деньгами какая-то женщина. Марии удалось найти эту женщину, и она решительно попросила не давать Густаву денег. По акценту собеседницы Мария поняла, что имеет дело с латышкой. Она очень не понравилась Марии — блондинка среднего роста, скорее худая, нежели полная, она имела очень нездоровый, потрёпанный вид. Она говорила с Марией, не выпуская изо рта сигарету. Когда догорала одна, она сразу закуривала следующую. К тому же от неё довольно сильно пахло вином.

Прошло немного времени, и Густав исчез. Мария обратилась в милицию. Поиски оказались тщетными; а через некоторое время Мария получила от Густава открытку: он сообщал, что нашёл лёгкую работу, «скоро станет богат и известен на всю страну». На марке стоял штемпель «Цесис».

Исследование архива цесисского телеграфа дало в руки дознания нить: со временем исчезновения Густава Солль из Тарту совпала телеграмма до востребования в Цесис на имя Альберта Винда, гласившая: «Завтра приеду вместе Соллем». Становилось очевидным, что Солль был отвезён к Винду. Изучение материала привело Грачика к выводу, что по поручению Квэпа его сообщница нашла в Тарту Солля, который, будучи убит, мог сойти за Винда. После приезда Солля в Цесис Квэпу оставалось завершить маскарад, который однажды уже был проделан с Залинем. На этот раз объект был выбран прекрасно: податливость подобного ребёнку Солля обеспечивала любой вариант убийства. Ещё одна деталь: Солля завербовала латышка — блондинка среднего роста; много курила, и от неё всегда пахло вином. Грачик почти не сомневался: речь шла о Линде Твардовской, хотя доказательств этому у него и не было. Рассказывая обо всём этом Кручинину, Грачик сконфуженно улыбнулся:

— Воображаю, как она издевалась в душе надо мной — простофилей, дважды являвшимся к ней в дом и дважды выпустившим из рук её и важный след преступника! Ведь второй-то раз я упустил не только её, а и самого Квэпа… Помните окурок, взятый мною на мызе? — С этими словами Грачик вынул из шкафа кусок порядком подсохшего туалетного мыла. Кручинин с привычной осторожностью взял его и повертел в руках.

— Ну-с, мыло, дрянное мыло, так называемое земляничное мыло, старое мыло… — меланхолически ворчал Кручинин. — Какой-то дикарь пытался им позавтракать…

— Вот именно, — обрадовано отозвался Грачик, — кто-то его надкусил.

— Фу, гадость! — и Кручинин брезгливо отложил мыло. Даже сделал пальцами такое движение, словно отряхивал с них грязь.

— Напротив, прелесть! — возразил Грачик. — Мыло взяли при обыске в «доме Винда». Какие молодцы цесисские товарищи. Ведь мыло-то надкушено тем же, кто курил на мызе.

— Ого! — лаконически воскликнул Кручинин, и Грачик уловил в его глазах редкий огонёк удовольствия, граничащего с восторгом. — Давай-ка сюда всю эту пакость.

Кручинин любил сам удостовериться в такого рода вещах. Он с интересом прочёл заключение эксперта и в лупу осмотрел окурок и мыло.

— А ну-ка! — воскликнул он, оживляясь, как ищейка, напавшая на потерянный было след, — ну-ка, ну-ка, давай сюда то вервие, что было найдено у Винда.

На минуту Грачик опешил, но тут же поняв все, крикнул в полном восторге:

— Вот уж поистине, джан, кто идиот, так это я! Гадал, гадал: зачем он его откусывал? Как можно было не догадаться об этом, имея дело с палачом, да ещё с «автором» патентованного узла для повешения.

Грачик вынул из шкафа вещественных доказательств верёвку, найденную под тюфяком Винда-Квэпа в Цесисе, и Кручинин с жадностью поднёс её к носу. При этом лицо его выражало такое удовольствие, словно он нюхал букет цветов. Ещё раз втянув воздух, передал верёвку Грачику:

— Милый мой, благодари наших парфюмеров: этот мерзейший запах держится сто лет.

Теперь и Грачик мог убедиться: верёвка издавала ядовитый запах мыла, именуемого в парфюмерной промышленности земляничным!

— Спасибо цесисским товарищам! — с удовлетворением сказал Кручинин. — Кстати, ты поблагодарил их за помощь? — И укоризненно покачал головой при виде смущённой физиономии Грачика: — Что за странные манеры у вас, у нынешней молодёжи. Ведь если бы не цесисцы, ты никогда не получил бы в руки таких вещественных доказательств, как это вервие и мыло. Наконец, ты не мог бы доказать уже сейчас, что окурок был в зубах Квэпа и что, следовательно, Квэп был на мызе у этой бабы… А ты?

— Mea culpa! — сконфуженно произнёс Грачик любимое выражение Кручинина.

— Ты виноват перед товарищами из Цесиса и передо мной, — недовольно заявил Кручинин. — Если ученик дурно воспитан, значит, плох учитель.

Он ещё раз укоризненно покачал головой и, погрозив пальцем окончательно смущённому Грачику, неожиданно наградил его крепким ударом по спине.