Рабочий день был на исходе. Закройщик ателье «Максла» Ян Янович Йевиньш сбежал по шаткой лестнице, ведущей в приёмную из его рабочего закутка на втором этаже. Четвёртый звонок за день! И все дамы, без конца дамы! Правда, заказчица среди них была только одна, остальные вызывали его по делам, не имеющим никакого отношения к портняжному искусству (которым Ян Янович славился на всю Ригу). Увы, и для супруги Яна Яновича давно не была секретом его слабость к прекрасному полу. Тоном человека, избалованного вниманием женщин, Ян Янович бросил в трубку своё почти английское «хэлло». Скользя рассеянным взглядом по мелькавшим за витриной фигурам прохожих, он вёл один из тех искусных разговоров, которые позволяли ему лавировать между рифами, встречающимися на пути женатого жуира. Временами его равнодушный взгляд переходил с витрины на лицо сидящей за столом приёмщицы, исподтишка ревниво следившей за разговором. Но вот снова глянув в витрину, Ян Янович оборвал фразу на полуслове. Проследив его испуганный взгляд, приёмщица тоже замерла с полуоткрытым ртом: у подъезда ателье на тротуаре лежал человек большого роста. Руки его были раскинуты, обращённое вверх лицо покрыто мертвенной бледностью; из мясистого носа, пачкая светлые усы и бороду, стекала струйка крови. Вокруг лежащего собралась толпа.

Вошедший в ателье милиционер вызвал скорую помощь, чтобы взять сбитого грузовиком прохожего, и, не отвечая на вопросы приёмщицы, вышел. Стук затворившейся за ним двери вывел Йевиньша из оцепенения. Он устремился следом за милиционером. Между тем пострадавший уже пришёл в себя. Таким движением, словно хотел отстранить что-то душившее его, он провёл рукою поперёк горла. Йевиньш растерянно глядел через головы толпы на то, как пострадавший поднялся на ноги, достал из кармана носовой платок, отёр испачканное кровью лицо и, пошатываясь, сделал два-три шага.

— Сейчас прибудет скорая помощь, — сказал милиционер, намереваясь усадить пострадавшего на ступеньку подъезда «Макслы». Но бородач высвободил свой локоть из пальцев милиционера.

— Не нужно… — сказал он. — Совершенно ничего не нужно.

Из-за спины милиционера высунулась физиономия шофёра грузовика — виновника происшествия. Он вопросительно уставился на пострадавшего. Заметив шофёра, человек с бородой поспешно сказал милиционеру:

— Прошу вас. Никакого протокола. Шофёр не виноват.

— Мы обязаны… — начал было милиционер, но человек с бородой перебил более решительно:

— Я сам виноват.

Пронзительный сигнал кареты скорой помощи покрыл говор толпы. Появились фигуры врача и санитаров.

— Мне ничего не нужно. Я чувствую себя совсем хорошо. Извините… — с этими словами пострадавший показал милиционеру красную книжку какого-то удостоверения и, повернувшись, пошёл сквозь неохотно расступавшуюся толпу разочарованных зрителей.

— Он потерял шапку, — сочувственно сказала какая-то женщина.

— Граждане, где головной убор пострадавшего? — спросил милиционер.

Поднеся носовой платок к лицу, бородач продолжал удаляться с непокрытой головой.

— Не беда, проживёт без шапки, косолапый, — пренебрежительно проговорил какой-то мальчишка.

Ян Янович чувствовал, что снова обретает способность думать, двигаться и говорить. Первое, что он сделал, — схватил за плечо мальчишку.

— Ты сказал «косолапый»? Почему ты сказал «косолапый»? — быстро спросил Йевиньш.

— Ну да, и сказал, что ж такого? — задорно отозвался мальчик. — Он и есть косолапый. Глядите на его правую ногу, глядите!

Но в том направлении, куда показывал мальчуган, уже никого не было. Человек с бородой скрылся за углом улицы Блаумана. Пробежав несколько шагов, Йевиньш остановился. Его больное сердце стучало, вырываясь из груди. Он задыхался. Он закрыл глаза. Перед ним как живой лежал у подъезда ателье человек с белокурой бородой. На его шее, под вздёрнутым к небу подбородком Йевиньш видел шрам… Шрам, шрам!.. Происхождение этого шрама Йевиньш знал и не забудет никогда в жизни. И этот жест, которым бородач провёл себе поперёк шеи, Йевиньш тоже знал, очень хорошо знал и тоже никогда не забудет. Если бы не шрам, Йевиньш ни за что и не узнал бы этого человека: усы и борода изменили его наружность. Йевиньш видывал его другим: чисто выбритым, с плотоядно оттопыренными мясистыми губами под картофелиной носа… А этот жест: ребром ладони поперёк горла! Разве не этим зловещим движением Арвид Квэп, наряжённый в куртку эсэсовца, иллюстрировал страдальцам Саласпилса то, что им предстояло? Разве может Йевиньш забыть этот жест, эти глаза, этот нос!.. Эту страшную руку мясника… А тут, в добавление ко всему, крик мальчишки: «Косолапый»! Да, да, Йевиньш слишком хорошо помнит и подвёрнутую ступню, из-за которой заключённые тоже называли Арвида Квэпа «косолапый».

А если бы Йевиньш увидел этого человека без рубашки! Уж кто-кто, а портной хорошо знает, как выглядит тело человека, которого ему приходилось обшивать. Впрочем, Квэп и не скрывал татуировки, украшавшей его широкую грудь: большой романовский орёл. Татуировка была старая, сделанная ещё в царские времена. Впоследствии, из верноподданнических чувств к Гитлеру, Квэп её модернизировал: переделал царский скипетр в свастику, а державу в земной шар. О, Йевиньш очень хорошо помнит эту синюю примету на груди мучителя. Тут не ошибётся и малое дитя!.. Почему же злодея сейчас не схватили, тут же, сегодня?.. В самом деле, почему Йевиньш не вцепился ему в бороду, почему не закричал на всю улицу: «Держите его, это же Квэп из Саласпилса! Разве вы не знаете палача Квэпа? Почему онемел язык Йевиньша, как мог бывший заключённый № 32867 не броситься на палача? Ян Йевиньш, почему ты молчал?

Йевиньш прислонился горячим лбом к стене дома… Разве можно это забыть: за шрам на горле недорезанного Квэпа было забито палками, затравлено собаками, застрелено и повешено сто заключённых. Да, у мстителя тогда не хватило силы, чтобы перерезать глотку палача крышкой от консервной банки. Горло Квэпа оказалось крепче жести…

Йевиньш в отчаянии схватился за голову. Ян, Ян! Как ты мог выпустить сейчас этого зверя! Как, почему, зачем, по чьему недосмотру Арвид Квэп мог очутиться на улице советской Риги?

Йевиньш, пошатываясь, вошёл в ателье и упал в кресло. Его больное, надорванное Саласпилсом сердце не могло выдержать такой перегрузки. Понадобилось больше получаса времени и помощь врача, чтобы справиться с сердечным припадком портного.

Открыв глаза, Иевиньш увидел, что лежит на диване, где обычно ждали его приёма терпеливые заказчицы. Под головой у себя он нащупал на диванном валике что-то мягкое. Это было большое кепи из пёстрой шерстяной ткани.

— Что это? — спросил Ян Янович у заплаканной приёмщицы, сидевшей у него в изголовье.

— Это?.. Ах, это! Так это же, наверно, кепи того, пострадавшего! Кажется, милиционер принёс его сюда, когда говорил по телефону, да так и забыл.

Приёмщица ещё что-то говорила, но Ян Янович её уже не слушал. Он держал в вытянутой руке пёстрое кепи, и смешанное чувство отвращения и радости не позволяло ему привести в порядок нахлынувшие мысли.

— Вам опять нехорошо?.. — начала было испуганная приёмщица, заглядывая ему в глаза, но Йевиньш, не слушая, выбежал на улицу:

— Эй, такси!.. Бульвар Райниса!.. Да, да, именно так: прокуратура! Быстро!