Часть вторая

Ещё недавно у Грачика было такое ощущение, будто от установления тождества отца Шумана с тем, кого Грачик видел на торжественном богослужении в костёле, зависел весь дальнейший ход дела. А теперь он не знал, что с этим открытием делать. Но так или иначе, словно избавившись от занозы, он вздохнул с облегчением и вернулся к изучению дела. В тот же день он был в С.

Ход расследования не радовал. Никто из свидетелей не опознал на снимке, доставленном священником, милиционера и человека в штатском, идущих рядом с Круминьшем. Только одной старушке, которую соседи уютно звали матушкой Альбиной, казалось, будто она видела такую группу — Круминьша и его спутников, — направлявшуюся к берегу реки. Однако уверенно сказать, как было дело, не могла и она. На том и расстались. И только через час, когда Грачик уже собирал бумаги, намереваясь ехать в Ригу, матушка Альбина вернулась, запыхавшаяся от поспешной ходьбы.

Она хорошо владела русским языком, так как, по её словам, давно-давно, так давно, что Грачика тогда и на свете не было, живала в Петербурге.

— В белошвейках. В белошвейках, каких сейчас и помину нет! Этими вот руками, — она протянула Грачику скрюченные ревматизмом пальцы, — такое бельё делала, какого нынче и в глаза-то не видят. Да я и сейчас ещё! — Она хвастливо подмигнула. — Ежели бы только не глаза. Плохи глаза стали. Дай-ка ты мне ещё раз на ту фотографию посмотреть, с теми тремя. Сдаётся мне, я кое-что припомнила.

Грачик подал ей фотоснимок и лупу. Матушка Альбина долго рассматривала лица, поворачивала снимок так и этак и, наконец, категорически заявила:

— Видела и этих троих. А только вот милиционер другой был.

Заяви это Альбина при первом осмотре фотографий, Грачик, вероятно, не усомнился бы в её показании. Но теперь, когда она прибежала после часового отсутствия, у него возникло сомнение в добросовестности поправки. А с подозрением возникло и желание знать, кого старушка успела повидать за этот час. Но, очевидно, сейчас было бесполезно пытаться что-либо узнать. Он распрощался с Альбиной и уехал в Ригу.

Взвесив все обстоятельства дела, он решил повторить с самого начала весь путь, пройденный до него следствием.

А откуда же было и начинать, как не с того острова, где обнаружено тело Круминьша? Ружьё и рюкзак за спиной могли помочь Грачику, не привлекая к себе лишнего внимания, обследовать остров.

Пароходишко «Звайгзне», предряхлый и такой обшарпанный, словно его не красили сто лет, медленно поднимался против быстрого течения Лиелупе. По правому борту прошли последние поселения Рижского взморья. Против Дубулты река сделала поворот, и болотная низменность правого берега сменилась тёмной стеною леса. Скоро вдали засветились яркие огни бумажного комбината в С.

Грачик вынул из кармана схему, сделанную для него в уголовном розыске. Он, кажется, знал её уже наизусть и мог бы сам с полной точностью нарисовать место происшествия. И всё-таки ещё и ещё раз он просматривал стрелки и приметы, чтобы без ошибки определить нужную группу деревьев и найти «сосну Круминьша», отмеченную зарубкой оперативного работника рижского розыска.

При осмотре места происшествия Грачику не на кого было рассчитывать: по утверждению рижской милиции обитаемы были только две мызы на дальнем от места преступления северо-западном краю острова и одна полуразрушенная мыза в середине острова. Завтра, едва встанет солнце, Грачик начнёт осмотр острова. Был уже поздний час, когда «Звайгзне» заёрзал своим, потёртым бортом о пристань у Северной протоки, соединяющей Лиелупе с озером Бабите.

Бабите?..

Почему это название знакомо Грачику?

Да, ведь Кручинин, планируя идиллическое плавание на пресловутом «Луче», собирался тут поохотиться!

Грачик был тут именно на охоте. Как и во всякой другой охоте, успех зависел от того, какие следы охотник обнаружит на острове. Вот где понадобится острота глаза, опыт следователя, настойчивость и тонкость восприятия едва уловимых мелочей, вопреки воле преступника остающихся на его пути к месту преступления и при бегстве от него.

Теоретически Грачик ясно представлял себе путь правонарушителя от замысла к свершению. Это было вороватое движение по извилинам узкой тропы, пролегающей между пропастью сомнений и миражем успеха. А обратный путь преступника от места преступления Грачик представлял себе в виде бегства в кромешной тьме страха перед возмездием.

В том, что преступник-убийца существовал в деле Круминьша, Грачик почти не сомневался. Но личность убийцы в данном случае интересовала Грачика не в качестве главного трофея расследования. Самым важным трофеем охоты, ради которой Грачик шёл теперь в сумерках с рюкзаком и ружьём за плечами, была истина. Истина была предметом борьбы между врагами, стремившимися скрыть её от советского народа, и Грачиком, обязанным её обнаружить. Истина была трофеем этой борьбы. Важным трофеем. Не только потому, что её открытие отдавало в руки правосудия преступника-убийцу и это приводило его к заслуженному наказанию. Важнее было то, что открытие истины отдавало на суд народа его врагов, стоявших за спиною физического убийцы Круминьша. Это были враги латвийского народа, СССР, враги всех миролюбивых людей земного шара. Логически рассуждая, Грачик приходил к тому, что преступление, по следам которого он должен был пройти, было хотя и очень маленькой, но неотъемлемой частью тайной войны против СССР, частицей плана разжигания неприязни против лагеря демократии. В самом деле, к чему стремились вдохновители убийства Круминьша? К тому, чтобы помешать прибалтам, заблудившимся в проволочных загонах для «перемещённых», найти дорогу на родную землю. Найти теперь и показать миру преступников значило пригвоздить к позорному столбу подлинных изменников родины, врагов мира — главарей эмиграции. Погоня за преступниками, ради которой Грачик вошёл сейчас под сумеречные своды прибрежного бора, была не чем иным, как активной борьбой за мир. Это была война с войной. Грачик, как солдат, шагал с мешком за спиной, с ружьём на плече, устремив насторожённый взгляд на неохотно расступавшуюся перед ним полутьму леса. Сошедшиеся плотным строем высокие сосны уступают ему дорогу нехотя, хватают его за плечи, за лицо, иногда больным ударом пытаются остановить или даже заставить повернуть вспять. Неужели же лес против него, против того дела, которому он служит, против правды, которую он ищет? Нет, Грачик не мог воспринимать встающие на его пути препятствия как враждебность. Ведь то был свой, родной лес, почему-то не желавший, чтобы человек с тяжёлым мешком за плечами прошёл сквозь него к реке. Быть может, он с дружеской грубоватостью великана предупреждал об опасности?

Ночь быстро опускалась на землю. Сквозь вершины леса уже не было видно недавних отсветов заката. Сами вершины эти растворились в чёрной вышине. Небо легло на лес и густою чернотой просачивалось между стволами к подножьям деревьев.