«НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО»

Ночь. За окном гудит ветер. Анна — жена нашего Яна — сидела, наклонив голову, и вязала. На скамье, прислонившись спиной к теплой печке, курил трубку старый отец, и тень его от слабого огонька лампочки расплывалась серым, ломаным силуэтом.

Вдруг раздался громкий стук в дверь.

Анна оставила вязанье, выглянула в сени.

— Кто там?

— Свои, открой!

— Отец, узнаешь голос? — обернулась она. — Риман, начальник полиции.

Стук раздался сильнее.

— Ночью я никого не пускаю. Если что нужно, приходите утром, — крикнула Анна.

— Открой! — донесся тот же голос. И так как Анна не ответила, он добавил: — Ломайте дверь!

Дверь затрещала. Холодный ветер ворвался в комнату.

— Обыскать! Сегодня у нее муж должен быть, — раздалась команда.

Искали всюду, куда можно было только заглянуть: в комнате, в сенях, на чердаке…

— Господин Риман, партизан не обнаружено, — докладывали полицейские.

Риман допрашивал Анну. Она стояла с побелевшими щеками. По виску у нее стекала струйка крови.

— У тебя муж партизан, — говорил начальник полиции. — Когда бывают у вас связные — из отряда? Где сейчас находится отряд?

— Я ничего не знаю, никто ко мне не ходит, — отвечала Анна.

— Ты должна сказать! Этим ты спасешь свою жизнь.

Она не ответила. Молчанье женщины разозлило палача.

— Советские самолеты бомбили наш аэродром, зажгли склады… Чья это работа? Разве ты не передавала сведения большевикам?

— Нет. Никого я не знаю.

Риман подскочил к женщине, ударил ее по лицу.

— Ты скажешь? — прошипел он.

Не успел он что-либо еще предпринять, как Анна неожиданно метнулась в сторону, выбежала на кухню и заперла за собою дверь. Куда бежать? Дом окружен.

Следом раздались выстрелы. Анна бросилась на чердак, надеясь избежать погони. Неожиданно обожгло ногу, словно кто-то ударил в икру острым и тяжелым. Анна упала. Ее схватили и снова приволокли в дом.

Риман допрашивал старика, и так как тот на все вопросы отвечал молчанием, Риман приказал высечь его. Анну полицейские увели с собой.

Анна была русская, Ян — латыш. Поженились они в 1940 году. Она была настоящим другом Яна.

Мы понимали, какая опасность угрожает ей. Один за другим строили мы планы освобождения Анны. Мы надеялись, что ее будут пока держать при полиции в Кулдыге, но Риман, не добившись от женщины ответов на свои вопросы, передал ее гестаповцам.

На «Рождество» по всей Курземе стояла тишина. Мы даже получили от нескольких близких с нами крестьян приглашение в гости.

Мы сидим за длинным, празднично накрытым столом, сидим не раздеваясь, с приставленными к ногам автоматами.

— Ну что же, товарищи, — поднялся Капустин. — Выпьем за тот день, когда мы встретимся здесь, в Курземе, с нашими братьями — воинами победоносной Советской Армии, за нашу победу, за освобождение советской Курляндии от фашистских захватчиков.

От выпитого домашнего пива немного кружится голова. Латыши затянули песню. Им подпевал Леонид Петрович.

Хороши латышские песни, они лиричны, полны поэзии, любви к человеку, к труду. Они прекрасны, как и сам создавший их народ, как окружающая его природа, — луга, леса, ласковые балтийские воды.

Сильнее бьется в груди сердце, хочется петь, хочется, чтобы и наши голоса звучали так же проникновенно и горячо; чтобы песня выразила то, о чем нельзя сказать словами.

— Павел, а ну — давай нашу, — крикнул Капустин Ершову. — Споем!

Павел приосанился. Он знал цену своему высокому чистому голосу. Прежде чем запеть, он подождал, пока затихнет шум. Песня, которую он запел, была сложена в псковских лесах, партизаны принесли ее сюда, в Курземе, й по вечерам у костра часто пели ее.

Когда мы, взволнованные прошедшим вечером, шли в свои шалаши, Колтунов спросил меня:

— Виктор, как ты думаешь, скоро Советская Армия освободит Курземе?

— Скоро… очень скоро.

— И я думаю — скоро. Кончится война, разъедемся все мы по своим местам, каждый к своему делу… Ты как-то говорил, что хочешь учиться, Виктор, — хорошо, а я вернусь к своей профессии…

— Она у тебя веселая, — сказал Зубровин.

— Самая передовая. Я каменщик, а каменщики после войны нужными людьми будут. Может, из вас кто захочет домик построить, — засмеялся Колтунов. — Телеграфируйте в Эстонию, в город Мустве. Приеду, мигом поставлю.

— Вот ребята у нас! — воскликнул Зубровин. — Ефим дом построит, Костя по крышам мастер, Алексей — столяр… Только мы с Виктором пока ничего не умеем, нам надо еще драться за профессию.

Николай Зубровин пришел в армию, только что окончив среднюю школу. Окончил он на «отлично». В первые месяцы войны Зубровин до поздней осени был далеко впереди линии фронта, на самом западном в те тревожные дни клочке советской земли, на полуострове Ханко.

Ханко! Его защитники — матросы и морские пехотинцы — были тогда символом стойкости в глазах защитников Ленинграда. Потом Зубровин участвовал в штурме Шлиссельбурга, брал дзоты на синявинских болотах. В 1943 году после трех ранений Зубровин оказался в разведывательном отделе фронта, где мы с ним и встретились. Оказалось, что мы в свое время, не зная один другого, принимали участие в игре по «Северному морскому пути», организованной «Пионерской правдой». Мы писали дневники о своих «приключениях» s северных ледовых морях — я, живя под Харьковом, Зубровин — в Белорецке. Я не получил премии в игре, так как опоздал с решением задачи, потеряв время на «поиски» островов вулканического происхождения. Николай составил свой дневник неплохо, но карту скопировал неточно, к тому же умудрился со своим «ледоколом» проделать неосуществимое: пришвартовался в бухте Провидения — конечном пункте рейса — на 10 суток раньше срока, доступного для самого опытного капитана.

Зубровин — хороший товарищ и командир. Он готов всегда прийти на выручку, никогда не откажет в помощи, даже если это связано с риском или ущербом, для себя. У каждого-в жизни есть друзья. Мне кажется, что в нашей жизни настоящих друзей больше, чем где-либо. Одним из первых моих друзей я считаю своего командира Николая Зубровина.

Лес. Ветер воет над узкой тропой, идущей к домику лесника; воет, словно тянет унылую песню среди этой темной бесснежной ночи.

Повернули на «проспект диких коз». Навстречу нам донесся говор и громкий смех.

— По голосу — это Костя Толстых. Наверное, влип в какую-нибудь историю, — высказал предположение Колтунов.

Подошли ближе. На просеке оказались оба Казимира и Толстых, расположившиеся на поваленной через просеку сосне. Здесь же был Порфильев со своими друзьями Мартыном и Юрием. Порфильев ходил на связь под Скрунду, а Толстых и Казимиры — под Салдус. Встретившись на пути в лагерь с группой Пор-фильева, Толстых рассказывал товарищам свои приключения под Салдусом.

Говорил он, как всегда, кратко. Немецкая форма, в которую были одеты Толстых и Казимиры, не вызывала подозрений ни у вражеских солдат, ни у жителей прифронтовой полосы. К тому же Казимиры неплохо владели немецким языком. Знал десятка два разговорных слов и Толстых.

Выполнив задание и установив, какие части противника находятся в Салдусе, разведав оборону на подступах к городу, разведчики — отправились в свой лагерь.

Начинало темнеть. Примерно на половине пути, неподалеку от хутора, стоявшего около моста через небольшую речонку, партизаны встретили группу эсэсовцев. Увидев погоны «лейтенанта» на плечах у Толстых, эсэсовцы первыми вскинули семафором руки: «Хайль!..» Партизаны ответили обычным воинским приветствием. Это насторожило эсэсовцев. Пропустив партизан, они остановились и начали что-то обсуждать между собой.

Толстых обернулся. Эсэсовцы все еще были на месте. За небольшим пригорком дорога пересекала овраг, поросший кустарником, который вел к лесу. Оценив обстановку, Толстых скомандовал:

— С колена… По врагу — длинной!

Очередь смыла стоявших на дороге фашистов. На берегу оврага, куда скрылись партизаны, стоял сруб. Оттуда доносились голоса.

— Баня, — определил Толстых. Он бросился туда, рванул дверь.

— Рус, гир! Шнель нах Либау! Фронт капут! — Без передышки, громко выкрикнул он.

Появление «лейтенанта», его свирепый вид, весть о том, что где-то близко русские, ошеломила гитлеровцев. Началась неописуемая толкотня. Голые, в мыльной пене, захватив кое-как одежду, они выбегали из бани на мороз, метались, галдели.

Посеяв панику, Толстых и оба Казимира скрылись в овраге. Где-то около дороги раздавалась беспорядочная стрельба. Разведчики благополучно достигли леса, и уже здесь, близко от лагеря, встретившись с товарищами, рассказывали о своем приключении.

— Надо было не кричать, а дать очередь в баню, — сказал Колтунов. — Я бы не утерпел. А то вы гитлеровцам панику навели, а всех живыми оставили.

— Не до того было, Ефим, — пожалел Толстых. — Голые они, мечутся на морозе… Такая картина, что в кино не надо ходить. Дали мы им «ночь под Рождество»..