НОВЫЕ НИТИ
Когда Ремизов и Званцев вошли в квартиру Другова, они застали там, помимо самого хозяина, Ваню и Аксенова.
Другов сидел в кресле у стола. На нем был домашний халат и туфли. Ваня и Аксенов только что вернулись из своей поездки.
Другов казался очень подавленным. Увидев входящих, он заволновался и поднялся им навстречу.
— Где вы так долго пропадали? Обнаружили какие-нибудь следы?
Инженер успокоил его, усадил в кресло и попросил не спешить с расспросами.
— Прикажете доложить, товарищ начальник? — спросил Аксенов.
— Докладывайте.
Аксенов начал рассказывать. Они не застали Пашкевича на его московской квартире. Комната была заперта на замок. По словам соседей, он накануне пришел поздно вечером и ушел очень рано утром. Никто, впрочем, его не видал, и потому не удалось установить, ушел ли он с каким-нибудь багажом или без вещей.
Аксенов дал распоряжение взять квартиру под наблюдение, а сам вместе с Ваней поехал в Тарасовку. Никого под фамилией Пашкевич среди постоянно проживающих в этой дачной местности не оказалось. По наведенным справкам, однако, выяснилось, что некая Мария Петровна Константинова, жена какого-то инженера, вместе с двумя детьми снимает комнату на даче одного железнодорожника. Она и оказалась женой Пашкевича.
— Мы застали ее дома за стиркой, — сказал Аксенов.
— Да, живут они очень посредственно, — добавил Ваня. — В комнате грязь, горшки, какие-то тряпки… Дети одеты кое-как, не умыты. Я бы ни за что не поверил, что пришел в семью этого выхоленного щеголя.
Аксенов продолжал:
— Она удивилась нашему приходу и обеспокоилась, когда узнала, что мы ищем ее мужа. Она, видите ли, думала, что он в командировке, где-то на Алтае. Выяснилось также, что в начале августа Пашкевич недели две жил у них на даче.
— Это когда он после ранения и ожогов лечился на курорте, — не удержался заметить Ваня.
— Во время своего пребывания на даче Пашкевич посылал несколько писем до востребования в Москву, но в какое почтовое отделение и на чье имя — она не могла или не захотела сказать. Перед отъездом Пашкевич оставил им немного денег и сказал, что пришлет еще, но до сих пор ничего не прислал. Я распорядился установить надзор за дачей… Вот и все, — закончил Аксенов.
Ремизов помолчал некоторое время.
— Наша работа на сегодняшний день вовсе не так бесплодна, как вы думаете, товарищи. Мы установили, что диверсанты, или хотя бы один из них, проживают где-то но линии Казанской железной дороги, между Воскресенском и Голутвиным, это во–первых. Во–вторых, Пашкевич посылал в начале августа из Тарасовки кому-то из них, я так полагаю, письма до востребования. Можно предположить, что он и впредь будет посылать их. Если нам удастся установить фамилию адресата…
— И устанавливать не надо, и без того ясно, на чье имя од посылал письма, — сказал инженер. — Конечно, на имя Званцева.
Все удивленно переглянулись.
— Паспорт-то мой ведь у них, — пояснил Званцев.
— Ваше предположение основательно, — заметил Ремизов, — паспорта в почтовых отделениях не проверяются по справочнику утерянных документов, а по вашему паспорту получать корреспонденцию до востребования им значительно безопаснее.
— Но в какое же почтовое отделение он мог направлять письма? — спросил Другов.
— Можно было бы предположить, что письма адресовались в почтовые отделения района Воскресенск–Голутвин. Между прочим, почему Константинова утверждает, что письма были московские? — спросил Ремизов.
— По маркам: она покупала марки для местных писем.
— Отлично. Я дам распоряжение по всем почтовым отделениям Москвы сообщить мне, если появится письмо до востребования на имя Сергея Ильича Званцева. С этого мы и начнем свои розыски. Кроме того, я, конечно, буду наводить справки относительно всех лиц, проживающих в районе Воскресенска и Коломны и подходящих под их приметы. Дело это сложное, и оно займет много времени, но оставить без внимания его нельзя.
— А не будет ли проще, — сказал Аксенов, — навести справки в амбулаториях о человеке, лечившем правую руку от ожога кислотой?
— А ведь это идея! — воскликнул Другов.
— Прекрасно, — согласился Ремизов, — это может очень сильно облегчить розыски.
— Едва ли он обратился в амбулаторию, — выразил сомнение Ваня. — Вероятно, он лечился у частного врача.
— Отчего же, он вполне мог обратиться и в лечебное учреждение. Он, наверное, где-нибудь работает и потому нуждается в бюллетене. Кроме того, частных врачей немного, особенно за городом, и их можно будет тоже расспросить, тем более, что день ожога нам точно известен.
— Итак, у нас в руках появились две новые нити…
Ремизов поднялся.
— Едемте, товарищ Аксенов. Нам надо спешить. До свидания, товарищи.
Ремизов и Аксенов ушли. Званцев также стал прощаться.
— Вы, Сергей Ильич, Мне тотчас же звоните, если будет что-нибудь новое, — сказал Другов на прощание.
___
Прошло четыре дня, прежде чем пришли новые известия. Эти дни показались нашим друзьям целой вечностью. Их томило вынужденное бездействие, работа валилась из рук. Большую часть времени они проводили у Другова в разговорах о похищенных чертежах и о том, на какие успехи может рассчитывать Ремизов. Свои прямые дела они забросили. Другов почти не бывал в институте, сказавшись больным. Званцев взял отпуск без сохранения содержания, сославшись на семейные дела. Ваня просто манкировал занятиями.
Ткеша все это время болел и теперь на положении выздоравливающего тоже пропадал у Другова.
На пятый день вечером раздался звонок у входной двери. Через минуту в комнату вошел Ремизов.
— Здравствуйте, товарищи! Сергей Ильич, а у меня для вас письмо.
Званцев вскочил с места.
Ремизов передал ему обыкновенный конверт из желтой бумаги с адресом, напечатанным на машинке.
Здесь. 47–е почтовое отделение.
До востребования. Сергею Ильичу Званцеву.
В углу стоял почтовый штемпель 38–го отделения Дзержинского района, датированный 13 октября.
Инженер вынул сложенный вдвое листок бумаги. Все сразу узнали мелкий, аккуратный почерк Пашкевича.
«Смею надеяться, что Вы ошиблись или сознательно обманули меня, написав, что захватите с собой для меня условленную сумму денег и я получу все сразу. Прошу помнить об услуге, которую я оказал вам.
Относительно девицы не беспокойтесь — она глупа и ничего не знает.
Сообщите, когда и куда мне ехать тем способом, как раньше сообщали. Надеюсь уже 30 октября получить от Вас указания. До свидания».
— Ну и гадина! — воскликнул Другов.
— Письмо, конечно, вполне характеризует автора! — сказал Ремизов. — Но оно, к сожалению, не дает нам ничего нового. Мы только узнали, что молодчики собираются улепетнуть и не сошлись в цене. Но об этом можно было бы предполагать и без письма. Правда, здесь упоминается способ сообщения, которым они сносились с Пашкевичем, но в чем он состоит — непонятно.
— Так или иначе, письмо это сослужит нам неплохую службу. Оно сегодня же будет запечатано в новый конверт, на нем появится тот же адрес, и мы отправим его из того же Дзержинского района, предварительно, конечно, сняв копию.
— А как Ольга, она помогла чем-нибудь следствию? — спросил Другов Ремизова.
— Я допрашивал ее. Но она очень нервничает, и ничего толком сказать не могла. Пашкевич за ней ухаживал, водил в театр, ресторан, говорил, что любит ее, обещал жениться. Встречались они большей частью в кафе или в метро. У него на квартире она была будто бы только два раза. Как она выразилась, он обладал страстным темпераментом и слишком любил ее, а поэтому оставаться с ним наедине она побаивалась. Предложение ей он сделал двенадцатого августа, после того, как узнал, что вы пригласили Ольгу копировать чертежи. Это было на стадионе Динамо. Женитьбу он все откладывал; говорил, что сперва обменяет одну комнату на две или хотя бы на большую площадь, давал объявления в «Справочнике по обмену жилплощади» и в «Вечерней Москве». Расспрашивать ее обо всех ваших делах и открытиях ему не было нужды: она по своему легкомыслию сама рассказывала все, что знала.
В это время в прихожей позвонили.
— Должно быть, шофер вернулся, — сказал Ремизов и стал прощаться. Но в комнату неожиданно вошел Аксенов и, поздоровавшись со всеми, что-то тихо сказал следователю и передал ему пакет. Ремизов улыбнулся.
— Что? Что такое? Что-нибудь важное? — посыпались вопросы.
— Четвертого августа в амбулаторию одного подмосковного химического комбината обращался за помощью по поводу ожога правой руки кислотой их старший химик, некто Александр Федорович Лунц. Он сказал, что нечаянно попал рукой в травильный бак с крепкой серной кислотой. Ожог признан легким, так как своевременно были приняты меры. Он попросил бюллетень на пять суток. Ну… что еще… Вот копии его анкеты и фотографическая карточка, на которой, впрочем, абсолютно ничего нельзя разобрать.
Все с интересом стали рассматривать карточку. Но разобрать на ней что-нибудь действительно было невозможно.
— Вот это снимочек! — усмехнулся Ваня.
— Это специально так сделано, — заметил Ремизов, — фотография обработана каким-то реагентом с тем, чтобы через некоторое время она выцвела. Ну, нам пора. До завтра.
