ЗЕЛЕНАЯ РУЧКА
1
Профессор произнес речь остро и темпераментно, готовый до конца бороться за победу своей теории. Его решительное лицо вздрагивало от возбуждения.
Но тех, кто оспаривал его теорию, было немало. Опыты профессора Петкова явно противоречили некоторым законам и положениям науки, и это смущало многих. Большинство присутствовавших были маститыми учеными, не способными на необдуманные поступки. Сомнение в давно установившихся научных теориях казалось им равносильным кощунству.
Вот почему, когда профессор кончил говорить, многие пожелали высказаться.
Но первым, перед профессорами, докторами наук, видными учеными, получил слово человек лет тридцати пяти, давно небритый, с большими мохнатыми бровями и взлохмаченными волосами. Он казался крайне нервным и несдержанным.
Говорил он быстро, захлебываясь словами.
— Профессор Петков с увлечением развил перед нами свою теорию и доказал на словах, что он прав. Теоретически он прав, я не спорю. Мне хочется задать профессору, вместе с которым я работаю, только один вопрос: когда, наконец, мы получим его фантастическую материю? Когда? Прошел год и три месяца со дня начала опытов. Мы провели четыреста пятьдесят пять опытов, умертвили свыше двух тысяч мышей, едва сами не получили лучевую болезнь, а результатов никаких! Где результаты?
Он поднял голову и горящими глазами взглянул на профессора.
— Результаты будут, инженер Николов! — вдруг раздался из зала мягкий, звучный голос.
Все обернулись и увидели стоявшего в глубине зала высокого, стройного, красивого мужчину, одетого подчеркнуто элегантно. Это был известный специалист по физической химии доктор наук Савов, тоже сотрудник института Петкова.
— Не прерывайте! — гневно выкрикнул оратор, не скрывая неприязни к своему коллеге, и продолжал: — Теория профессора Петкова стала казаться мне блефом! Мы испробовали почти все возможные сочетания, получали самый различный по составу и свойству материал, но он не выдерживал продолжительного облучения. Гамма-лучи проходили через него в такой концентрации, что подопытные мыши гибли. Я предлагаю снова основательно исследовать этот вопрос теоретически, а затем уже приступить к его практическому осуществлению. Иначе надо прекратить опыты!
— Что? — вскочил со своего места профессор.
— Прекратить! — громко повторил оратор.
— Вы говорите глупости, Николов! О вашем поведении можно подумать черт знает что! — воскликнул профессор.
— Думайте, что хотите! Я был искренен, — грубо ответил Николов и, садясь на свое место, добавил: — Я ненавижу иллюзии, профессор Петков!
Неожиданно наступило молчание. Необычно острый поединок между профессором и Николовым смутил ученых.
Но вот встал Савов и спокойно, словно ничего не случилось, заговорил:
— Извиним инженера Николова за его не особенно любезный тон, объясняемый, по-моему, его молодостью. А молодость, товарищи, всегда нетерпелива! Но чтобы осуществить прекрасный замысел профессора Петкова, нужно время. Неудачи не должны обескураживать нас. Мне кажется, излишне напоминать вам аналогичные случаи из истории. Если инженер Николов рассчитывал на легкий успех, то я должен сказать, что он неосновательно объвляет себя противником таких иллюзий.
— Так, так, Савов, скажите ему! — поддержал его профессор Петков. — К черту эти прилизанные речи! — воскликнул Николов и, вскочив со своего места, покинул зал.
Савов снисходительно улыбнулся и продолжал. В течение получаса он блестяще обосновал теорию профессора и доказал, что опыты необходимо продолжать.
Совещание приняло решение о предоставлении профессору Петкову больше средств и возможностей.
— Благодарю вас, друг мой, — пожимая Савовуруку, говорил профессор. — Как сильно я ошибался в Николове! Думал, что из него выйдет хороший ученый, а он… Безобразие! Может быть, из-за него и проваливались наши опыты.
— Если бы я мог быть откровенен с вами, то… — начал Савов.
— Говорите, говорите, — заинтересовался профессор.
— …то сказал бы, что поведение инженера Николова внушает мне подозрение, — закончил Савов и снова улыбнулся своей спокойной и приятной улыбкой.
— Посмотрим! — наклонил голову профессор, и оба направились к выходу.
2
Майор Христов был вызван к генералу. Он пришел в гражданском костюме и потому чувствовал себя неловко, словно в чужой одежде. Ему казалось, что костюм широковат и сидит как-то неестественно на его крупной, атлетического сложения фигуре с военной выправкой. Даже галстук был завязан неудачно, хотя Христов целый час трудился над узлом.
В приемной генерала он снова взглянул на себя в зеркало, и у него испортилось настроение. Штатский костюм не нравился ему, и он с удовольствием снял бы его, если бы в приказе генерала не говорилось: «Явиться в гражданской одежде».
Христов вошел в просторный кабинет генерала, остановился, щелкнул каблуками и поднял руку, чтобы отдать честь, но вдруг вспомнил, что на голове нет фуражки. Опустив руку, он смущенно доложил:
— Товарищ генерал, майор Христов явился по вашему приказанию.
Сидевший за столом генерал внимательно, изучающе посмотрел на него. На вид генералу было за шестьдесят, а на самом деле он совсем недавно отметил свое пятидесятилетие. Многолетняя борьба с фашизмом, тюрьмы, лагеря и пытки не только состарили, но и закалили его. Его серые глаза светились внутренним спокойствием. Он был спокоен, рассудителен и даже несколько медлителен, как опытный боец, уверенный в своих силах. Сам того не подозревая, майор Христов старался подражать ему. «Вот это настоящий характер!» — говорил он себе, и ему казалось, что он никогда не станет таким. Вечно он спешит, недодумывает до конца, пропускает выгодные для действия моменты. А генерал никогда не допускает подобных ошибок. Поэтому он и держит в своих руках судьбу многих людей, стоя на страже безопасности и спокойствия страны и олицетворяя собою многолетний партийный опыт.
Генерал наконец отвел взгляд от Христова, встал из-за стола и, пригласив майора сесть, начал:
— Дело, по которому я вызвал вас, — самое серьезное и ответственное из всех, которые поручались вам до сих пор. Я знаю очень мало, и вы должны выслушать меня внимательно. — Он наклонился вперед, насупил брови, как бы для того, чтобы подчеркнуть доверительный характер разговора, и продолжал: — Нам известно, что определенные круги за границей проявляют интерес к исследованиям наших институтов, особенно к опытам по противоатомной обороне. Насколько я понимаю, они хотят помешать нашей работе в этой области. С этой целью на нашу территорию переброшены люди, которым удалось ускользнуть от органов государственной безопасности и которые, вероятно, располагают необходимыми для своей работы средствами. Помолчав, генерал резко и с некоторой грустью добавил:
— Больше мы ничего не знаем.
Он снова остановил свой взгляд на майоре, как будто впервые увидел его, и неожиданно оживился:
— Конечно, до сих пор враги не сообщали нам своего адреса, никто из них не говорил, что он намеревается совершить или кто его сообщники. Такая уж наша работа, Христов! Уравнение со многими неизвестными…
Майор молчал.
«Больше мы ничего не знаем, — повторял он про себя. — Иди и ищи этих гадов, как будто нет другой работы!»
— Остальное должны узнать вы, — услышал он голос генерала. — Ну как? Беретесь за это дело?
От последних слов генерала он очнулся. В голове у него одна за другой проносились мысли: «Организовать наблюдение за институтами, детально ознакомиться со всем делом, вникнуть в успехи и неудачи институтов! Необходимо изучить людей, и, может быть, где-нибудь покажется подлая рука врага. У нас одна заповедь: «Если враг существует, он должен быть обезврежен». Нужны только осторожность, бдительность, ум…»
Майор поднял голову и встретил вопросительный взгляд генерала. Этот взгляд говорил ему: «Колеблешься?»
И вдруг майор Христов услышал, как сам он произносит твердо и отчетливо:
— Берусь, товарищ генерал!
Христов почувствовал, что теплая ладонь генерала крепко стиснула его руку.
— Начинайте! Это очень важная задача. Приходите всегда, как только понадобится, в любой час суток. И запомните… — генерал сделал 'паузу, подумал и тихо добавил: — Лисиц легче ловить у курятника!
Майор Христов щелкнул каблуками, повернулся и пошел к двери.
3
Как всегда, в лаборатории номерного института совсем тихо. Кажется, в комнатах нет ни одной живой души. Лаборатория расположена на шестом этаже одного из новых зданий. Двойные стены из полых кирпичей, тройные рамы окон, обои из поглощающего звук материала создавали здесь абсолютную тишину. Все это было сделано по требованию профессора Пет-кова. У своеобразного старика веселый нрав, он радушно относится ко всем, но не выносит ни малейшего шума. В тишине, как он говорит, думается гораздо быстрее. Он мог часами, даже сутками, усевшись на какой-нибудь стул, раздумывать над еще не разрешенными научными проблемами и забывать обо всем остальном.
Многочисленные серийные опыты, которые проводились в его лаборатории, требовали чрезвычайной внимательности и наблюдательности. Поэтому профессор часто по привычке говорил:
— Тише, пожалуйста, тише!
Было что-то благоговейное в этой Тишине среди оживленного шума большого города. Всех, кто входил в тихую лабораторию, охватывало смущение, и они испытывали невольное уважение к происходившим здесь таинственным опытам.
У профессора было три сотрудника, не считая лаборантки и уборщицы.
По старшинству после Петкова шел Савов. Он отличался от остальных своей представительностью и неизменной элегантностью. Его ценили как одного из крупных специалистов по противоатомной защите, у него были научные труды, его имя часто упоминалось, и он заботился о своей доброй славе.
Доктору Елене Радевой двадцать шесть лет, и, вероятно, поэтому она очень серьезна и старательна. Маленького роста, черноглазая, некрасивая, но добрая, подвижная, как серна, она непрестанно суетилась в просторных кабинетах лаборатории и готова была пожертвовать собой ради науки. Внутренне Радева гордилась, что работает в номерном институте, где проводятся чрезвычайно важные исследования, а внешне старалась казаться хладнокровной, даже равнодушной, как и подобает настоящему ученому.
Третьим был инженер Николов, человек с характером мрачным и раздражительным, каждую минуту готовый нагрубить даже профессору, отчитать кого угодно. Он быстро вспыхивал, и тогда даже профессор не мог успокоить его. Но Петков любил инженера, так любил, что уже на следующий день после совещания великодушно простил ему дерзкое выступление и дал новое задание. Впрочем, это отнюдь не смягчило Николова. Он был убежден, что он совершенно прав и что профессор должен был простить его. В научных кругах считали, что Николов очень способный человек и что из него выйдет крупный ученый, только нервы у него явно не в порядке. Он без малейшего стеснения, открыто называл Савова фанфароном, а Радеву аптекарской куклой.
Четыре часа пополудни. Рабочий день в лаборатории кончился, но никто из сотрудников
не уходит.
Заканчивалась первая стадия опыта № 456.
Как показала рентгенограмма, синтез прошел удачно, и профессор в добром настроении насвистывал оперную мелодию.
Сотрудники окружили его, ожидая дальнейших указаний.
Синтез проводился в специальном автоклаве, где было создано необходимое для реакции низкое давление. Полученный материал охлаждали и вальцевали, превращая в широкие листы. Из этих листов, обладавших эластичностью каучука, они делали мешочки, в которые сажали подопытных мышей. Затем в камере мешочки облучались мощным потоком гамма-лучей.
Состояние мышей решало успех работы. Однако до сих пор подопытные животные погибали под действием смертоносных лучей.
Камера, где производилось облучение, была сделана из стекла, а внутри находился свинцовый сосуд, в который Радева вложила мешочек из материала № 456 с мышами. Она взглянула на счетчик Гейгера, вмонтированный в камеру. Он показывал отсутствие радиоактивности. Затем она закрыла свинцовый сосуд, соединила его со специальным свинцовым кабелем, конец которого выходил из камеры, и закрыла дверку самой камеры.
Решающая часть опыта началась.
Внимательно проследив за действиями своей помощницы, профессор Петков сказал Савову:
— Что-то мне подсказывает, что на этот раз нам непременно повезет!
— Я тоже убежден в этом, — ответил Савов. Мрачный Николов присоединял к камере
шланг, через который пойдет радиоактивное вещество в виде газа.
— Если ничего не выйдет и сегодня, — сказал он Радевой тихо, но так, чтобы его услышали другие, — я предложу профессору превратить эту камеру в аквариум и пойду искать себе более серьезную работу!
— Николов, неужели это не серьезная работа? — спросил профессор. — Неужели стремление спасти жизнь миллионов людей — это, по вашему мнению, не серьезная работа?
— Я этого не говорил, — ответил Николов.
— Может быть, вам действительно все это надоело? Ведь целый год бьемся, а результатов нет. Я понимаю вас и согласен с тем, что опыты, наверное, нужно прекратить, но… — профессор на мгновение замолчал и с грустью закончил: — Б Японии от лучевой болезни продолжают умирать люди, и мы должны продолжать наши попытки остановить этот ужас. Представьте себе, что нам удастся защитить людей от радиоактивного излучения! Проработать для этого Целый век — не так уж много!
— Да, и Николов это хорошо понимает, но он просто шутит, — попытался смягчить разговор Савов.
— Я не шучу! — Инженер ненавидел покровительственный тон Савова. — Я сказал это и готов повторить еще раз. Мне опротивело играть в кошки-мышки! Или ваша теория — легкомысленная забава, или, клянусь, нам кто-то Сознательно мешает! Да, мешает! — воскликнул ;он и острым взглядом окинул всех присутствующих.
Профессор задумался.
Часы пробили пять. Пора было пускать в камеру радиоактивный газ.
«Бедные мышата!» — подумала Радева, и ей захотелось освободить их из зловещей камеры.
Она отвернула кран. Счетчик Гейгера тотчас же отметил, что поток гамма-лучей устремился в камеру.
«И сейчас, как всегда, через несколько часов материал не выдержит, мыши начнут метаться и затем…» — Радева припомнила сотни случаев, когда они испытывали разочарование, и ее охватило чувство отчаяния и боли.
— Дайте мне показатели для протокола! — крикнул ей Николов. Он сел за стол напротив камеры и начал быстро писать.
Профессор подошел к нему, чтобы передать свои данные. Савов спокойно и деловито говорил о характерных особенностях опыта № 456. Радева передала цифровые данные о составе материала и показатели рентгенограммы.
Все это Николов записал в журнал.
— А теперь, — сказал профессор, — те, кто не дежурит сегодня, могут уходить. Кто остается со мной на дежурство?
Обычно оставались по двое, так как профессор тоже принимал участие в дежурстве.
— Я, — ответил Савов.
— Нет, — возразил инженер. — До двенадцати ночи должны дежурить профессор и я, а вы с Радевой — с двенадцати до утра.
— А я думал, что сейчас дежурить мне, — примирительно улыбнулся Савов. — Отлично, друг мой, я и без того смертельно устал.
— Это меня не касается, — отрезал Николов и повернулся к нему спиной.
Через несколько минут Радева и Савов вышли из лаборатории, а профессор спустился поужинать в ресторан, расположенный в том же здании.
Оставшись един, Николов глядел на камеру и думал: «Неужели и на этот раз мыши погибнут?»
4
Радева поправила перед зеркалом прическу, попрощалась с профессором и Николовым и на лифте спустилась вниз.
На улице она увидела Савова. Он стоял на тротуаре и кого-то ждал. На нем был великолепный черный костюм и модный галстук, которых раньше не было видно под белым халатом. Она подумала: «Вероятно, это уже десятый костюм. Он одевается так элегантно, что тратит на это, пожалуй, все свои деньги».
— Кого ждешь? — спросила она, хотя всегда, разговаривая с Савовым, чувствовала себя неловко. Ей казалось, что он смотрит на нее свысока и втайне подшучивает над ней. Поэтому она предпочитала ссориться с Николовым, который был ей как-то ближе.
Савов нежно улыбнулся, подошел к ней и, не отрывая взгляда от ее темных глаз, ответил:
— Тебя, если ты не возражаешь.
— О! — по-детски воскликнула она.
Они давно работали вместе, но ни разу Савов никуда не приглашал ее, никогда не обращал на нее больше внимания, чем этого требовала совместная работа, хотя всегда был любезен. Она знала, что он вращается в обществе красивых и важных дам, и потому была очень удивлена.
— Ты хочешь узнать у меня о каком-нибудь деле? — спросила она с тайной надеждой, что это не так. В глубине души ей хотелось произвести на него выгодное впечатление, так как Савов был красивым, интересным и к тому же воспитанным и интеллигентным человеком.
— Дела остались там! — засмеялся он, махнув рукой на здание, и добавил: — Я не знаю твоих планов, но полагаю, что ты не отказалась бы поужинать со мной. Ужасно устал! Пойдем, а?
Радева не могла прийти в себя от удивления. Она хотела было отказаться от приглашения, но вспомнила, что дома ей делать нечего, кроме как лечь спать. Она никуда не ходила, не умела жить, как говорили ее знакомые, и страстно желала только одного — стать знаменитым ученым. Да и характер у нее был угрюмый. Поэтому знакомые не очень настаивали на ее обществе. И вдруг предложение поужинать, и не с кем-нибудь, а с самим доктором Савовым, самым интересным из всех мужчин, каких она встречала, с человеком, о котором столько говорили. Кто из ее знакомых женщин не сгорал от желания встретиться с ним, быть в его компании, работать около него. И опять в голове у нее мелькнула мысль отказаться от приглашения. Внутренний голос подсказывал ей, что так будет лучше, что этот человек не из ее среды. Но как интересно было бы узнать его поближе…
— Молчание — знак согласия, не так ли? — опередил он ее ответ, и она невольно кивнула головой.
Они пошли по тротуару. Савов тотчас же взял Радеву под руку с левой стороны, и это произвело на нее большое впечатление: никто из ее знакомых не соблюдал этикета. Откуда-то появилось такси. Савов подошел к краю тротуара, поднял руку, и такси остановилось.
— Куда? — спросила Радева.
— О, я повезу тебя в такое место!.. — ответил Савов, помогая ей сесть в машину.
Все казалось ей таким необычным: до сих пор она ездила на трамвае, а в такси только один — два раза, и то по очень спешному делу.
Заметив, что машина удаляется из центра города, Радева вопросительно взглянула на Са-вова. Она хотела спросить, куда он везет ее, но видя, что он добродушно улыбается, промолчала.
Невольно Радева начала сравнивать Савова с Николовым.
«Как они не похожи!» — подумала она и представила себе инженера — мрачного, сердитого, с не причесанными, может быть, неделю волосами, в старых, неглаженых брюках. Она знала, что у Николова тяжелое семейное положение, что у него много забот, но теперь это уже не оправдывало его в ее глазах.
— Можно спросить, почему ты удостоил меня такой чести? — спросила она необычным для нее веселым, кокетливым голосом. — Раньше ты не замечал меня!
— Я всегда замечал интересных людей, — ответил он.
Но этот ответ показался ей дешевым комплиментом. Он понял это и поспешил исправить оплошность. Ласково взглянув на Радеву, он дотронулся до ее руки и сказал:
— Мне кажется, в первую очередь ты должна упрекать себя в том, в чем упрекаешь меня. Не я, а ты всегда держалась в стороне, словно неприступная жрица науки, и всегда смотрела на меня только как на человека в белом халате, убийцу мышей и помощника профессора Петкова!
Она засмеялась. «Жрица науки», — польщенно повторила она про себя. Да, она мечтала стать именно жрицей науки.
Савов продолжал глядеть на Елену. Его большие темные глаза излучали теплоту и ласку, а лицо сияло той приятной улыбкой, которая ей так нравилась. Он взял ее за руку, и она не отняла ее, а только неопределенно подумала: «Какой человек!»
Вдруг, совсем некстати, она вспомнила, что, впервые увидев Савова, сказала о нем: «Выскочка!»
Ей не понравилась его подчеркнутая элегантность, а его самодовольная физиономия раздражала ее. Впоследствии она убедилась, что он человек очень учтивый, внимательный, вежливый со всеми, даже с Николовым, который не выносил его. Однажды она слышала, как инженер сказал ему:
— Вы, Савов, все время играете, словно на сцене!
Позже Савов стал помогать ей в работе. Он усердно обучал ее, и знания доктора поражали Радеву своей обширностью, хотя Николов называл его дилетантом.
О многом вспоминала Радева, а Савов продолжал глядеть на нее с нескрываемым восхищением.
Она неловко улыбнулась и наивно спросила:
— Мне непонятно, как я могла произвести на тебя впечатление? Ты же на всех смотришь свысока.
Он ответил смеясь:
— Это оценка Николова. Он неплохой парень, но несдержанность погубит его…
Наконец он отвел свой взгляд, устремил его вперед и заговорил.
Сначала он сказал, что о человеке нельзя судить по одежде. Затем разговор незаметно перешел на научные темы. Радева выслушала блестящую лекцию о катализации с выделением ионов при сильной концентрации электролитов. Он привел пример с уксусной кислотой и не упустил случая заметить, что его интересуют различные теоретические вопросы.
— Несколько лет я занимаюсь одной проблемой, которую обязательно должен решить! — Он говорил о влиянии ультрафиолетовых лучей на некоторые патологические процессы, и его рассуждения заинтересовали Радеву. Теперь Сазов казался ей особенным человеком, настоящим ученым, и она перестала думать, что у него имеются по отношению к ней какие-то легкомысленные намерения.
Она уже была уверена, что ее прежнее представление об этом человеке было случайным и неглубоким. Он оказался таким искренним и прямым, что она разозлилась на Николова.
— Я мечтаю, — задумчиво говорил он, — создать такой препарат, который позволит осуществлять холодное консервирование продуктов и хранить их очень долго…
— Я тоже интересуюсь этим вопросом! — воскликнула она.
— Мне будет очень приятно вместе с тобой работать над этой проблемой, — сказал он. — У меня дома есть небольшая лаборатория. Надеюсь, ты не отказалась бы взглянуть на нее?
Он продолжал говорить ей о своих проектах, спокойным и приятным голосом излагал целые теории, выдвигал гипотезы, разрушал старые положения, и все это казалось Радевой именно тем, о чем она сама мечтала.
5
Машина выехала за город и летела по шоссе к горам. На землю уже спускались прозрачные синеватые сумерки, и на обнаженной вершине Люлин-горы догорали последние лучи солнца. Все вокруг напоминало сад. Недавно зазеленевшая нежная, свежая трава темнела на ровных просторах лугов. Деревья склоняли свои ветви, опушенные нежно-зелеными листочками. Едва слышно шумели высокие тополи, выстроившиеся по обеим сторонам шоссе. Вдали синели вершины гор, а над Витошей быстро темнело голубое, как горное озеро, небо.
Глубоко вдыхая чарующие ароматы весны, Радева смотрела из окна машины, и радость переполняла ее грудь.
Машина остановилась у ресторана недалеко от подножья гор Витоша. Здание находилось в большом саду, и из окон его открывался чудесный вид на город — множество огней, разбросанных по всей равнине и даже по склонам далеких Балканских гор.
Стало прохладно, и Савов предложил войти внутрь. Они нашли столик на застекленной веранде, откуда вид был таким же красивым. В ресторане было немного посетителей.
— Савов, здравствуй! — раздался чей-то голос, и Радева увидела стройного молодого человека среднего роста, с забинтованным горлом. Видимо, у него была ангина. Он весело помахал им рукой.
— Пантов! — представился он Радевой и бесцеремонно протянул руку.
Все трое сели за один стол. Официанты зажгли лампы. Темнело, и ярче разгорались огни далекого города.
Радева мечтательно смотрела в окно и радовалась, что не раздумывая решила поехать с Савовым и что все так приятно и красиво.
«Какая природа! Как красиво!» — думала она и с восхищением смотрела на Савова.
Пантов оказался разговорчивым собеседником. Он рассказал о своей поездке в Драгалевцы и о том, как попал под дождь и простудился.
— Вам нужно выпить чего-нибудь теплого, — посоветовала Радева.
— В такую непостоянную весеннюю погоду трудно избежать простуды, — ответил он.
В ресторан начали прибывать посетители. Большинство из них приехало из города, а некоторые — прямо с Витоши, где они провели целый день. Ресторан славился отличной кухней. Официант взял у них заказ. Радева неожиданно почувствовала, что сильно проголодалась, и не возражала против обильного ужина, заказанного Савовым.
— Ты всегда так много ешь? — спросила она.
— А что? — улыбнулся Савов.
— Но это слишком дорого, — заметила она и тотчас же упрекнула себя в мелочности.
Савов внимательно поглядел на нее.
— Мне платят достаточно, чтобы прилично жить, — сказал он.
И они перешли на другую тему: говорили о последних концертах в Софии, о достоинствах болгарских скрипачей. Радева призналась себе, что доктор Савов — тонкий зг. аток музыки. Снова она невольно сопоставила его с Николо-вым и опять вынуждена была признать превосходство Савова. Пантов весело болтал, время от времени посматривая на часы. За полчаса он выпил несколько больших рюмок раки,но этого показалось ему мало, и он попросил принести охлажденное вино.
— Простите, но ведь вам нельзя пить холодное вино, — заметила она.
— О, вы так внимательны! — ответил он несколько сконфуженно и тотчас с детской непосредственностью добавил: — Не могу отказаться от старых привычек. А когда заболеваешь, это особенно трудно…
Радева кивнула и занялась едой. Ей казалось, что все блюда приготовлены как-то особенно удачно, и она сказала об этом Савову.
— А я здесь давно уже свой человек, — заметил он. — Принести тебе хорошего пива?
Она ответила утвердительно.
Савов встал из-за стола и пошел в буфет. В этот момент Пантов вдруг уронил на пол нож и крикнул ему вслед:
— Скажи, чтоб принесли другой нож!
Но Савов не слышал. Тогда Пантов, извинившись перед Радевой, поднялся и тоже пошел в буфет. Через минуту они оба вернулись, 'принесли пиво и вино.
Савов заговорил о работе, которую он хотел вскоре начать. Радева испугалась было, что он вот-вот проговорится о своей секретной работе в институте, но, к ее радости, доктор не сказал ни слова об их опытах. «Он умеет хранить тайну», — подумала она.
Пантов теперь молчал и только слушал. Изредка взгляд его останавливался на Радевой, и она чувствовала, что он зорко наблюдает за ней.
Вино быстро ударило ей в голову — она не привыкла пить. Ею овладело состояние какой-то приятной успокоительной слабости. Ее уже ничто не удивляло, и она не замечала, что Пантов против всех медицинских правил вливал в свое больное горло холодное вино.
Сколько времени они пробыли в ресторане, она не помнила. Все столики были заняты, и густой табачный дым наполнял зал. За окнами было совсем темно, только на фоне мигающих огней города выделялись черные силуэты гор.
— Ты что, задремала? — услышала она голос Савова.
Елена встрепенулась и ответила:
— Нет, но я очень устала… Нам не следовало приходить сюда, ведь с двенадцати у нас дежурство.
— Как ты будешь дежурить, если у тебя глаза слипаются? — шутливо заметил он.
— О, сейчас я проснусь! — она начала тереть глаза.
— Послушай, Лена, дежурить сегодня ночью — просто безумие. Я отдежурю за нас обоих, а ты придешь позже и заменишь меня. Я скажу профессору, и он не рассердится.
Подняв отяжелевшую голову, она подумала и сказала:
— Хорошо!
Потом испугалась: «А вдруг профессор не согласился?» Но голова стала еще тяжелее, и одно-единственное желание одолело ее — спать, избавиться от усталости, которую принес ей этот напряженный день.
Вскоре они покинули ресторан, и через десять минут машина довезла ее до дому.
6
Оставшись одна, Елена легла на кровать и задремала, по не могла заснуть. Ей казалось, что она совершила ошибку, что ее будут ругать, и эти мысли прогоняли сон.
«Почему я отказалась от дежурства?» — спрашивала она себя. Правда, у них не военный институт, но все равно она должна была поехать на дежурство, потому что профессор может обидеться. Ее охватило беспокойство. Сказать ему, что заболела? Она испугалась. Да это же ложь! А она презирала лжецов. Перед ней мелькали лица Савова и его приятеля, который, как в бездонную бочку, вливал в себя вино. Ей показалось, что в этом есть что-то нехорошее, но потом она снова упрекнула себя в мелочности.
«А вдруг что-нибудь случится, и опыт провалится? Тогда профессор скажет: «Человеку, который меняет работу на гулянки, здесь не место!»
Эта мысль обожгла ее воспаленный разум, она вскочила, бросилась к умывальнику и подставила лицо под холодную струю. Вода ободрила ее. «Пойду в лабораторию», — решила Елена и, схватив пальто, побежала к выходу.
К институту она подошла в половине первого ночи.
Открыв дверь, Елена едва не столкнулась с Николовым.
— Здравствуй! — сказала она.
Николов что-то пробормотал в ответ и пошел дальше, но вдруг обернулся и сказал:
— Если в другой раз будешь опаздывать, предупреди. Может быть, я заменю тебя.
Елену удивил тон его голоса, кроткий, мягкий, без тени обычной раздражительности.
— Я совсем не думала опаздывать — ответила она. — Просто так случилось. Как мышата? Выдерживают?
— Пока все шло хорошо.
— Знаешь, есть у меня одна идея. Во время дежурства я попытаюсь сменить катализатор и проверить его действие, а затем увеличу время реакции.
— Гм! На каком основании?
— Думаю, что группа нитратов будет лучшим регулятором, чем хлор… — И она поделилась с ним своими соображениями.
— Интересно! — воскликнул он. — Я вернусь…
— Что ты? Иди спать — и так ты целый день здесь. Наверное, ты даже не ел?
— Это не имеет значения! — Он повернулся и пошел вперед.
Она удивленно последовала за ним. В лифте он не проронил ни слова и рассеянно глядел перед собой. Поднявшись наверх, оба поспешили к лаборатории и почти ворвались в нее. Елена услышала треск и звон какого-то металлического предмета и тотчас увидела показавшуюся из комнаты фигуру Савова в белом халате.
— Здравствуй! — Радева протянула ему руку. Он подал левую руку и сказал:
— Прости, правая у меня мокрая. Но почему ты пришла?
— Знаешь, я решила, что лучше отдежурить. По правде говоря, испугалась профессора: скажет, что я своевольничаю.
— Да, но мы ведь не солдаты, — заметил Савов.
— Ты прав, но… кроме того, я хотела провести один опыт. Ты мне поможешь, конечно? — она быстро сняла пальто и накинула на плечи халат.
Вдруг, схватив его за руку, она быстро сказала:
— Пойдем, я помогу тебе вымыть руки горячей водой. Сейчас я принесу! — и исчезла в соседней комнате.
Савов взглянул на свою правую руку. На ней едва заметно блестели крохотные пылинки.
— А! — едва сдержал он крик. Побледнев, он испуганно начал искать что-то в кармане халата.
Видя, что в комнату идет Николов, он отошел к открытому окну, выглянул в него, кашлянул и вернулся на прежнее место. Ему показалось, что Николов внимательно взглянул на него. И он подумал: «А если?..»
Елена принесла теплую воду. Он тщательно вымыл руки и начал их вытирать. Радева подошла к камере, чтобы проверить состояние мышей, и тут заметила, что дверка камеры закрыта неплотно.
— Кто оставил камеру открытой? — спросила она, хотя это не грозило никакой опасностью.
— Это я забыл, когда проверял мышей, — ответил Савов.
— Да мы же проверяли перед самым моим уходом, — заметил Николов.
— Я подумал, что им плохо, — спокойно возразил он.
До утра они молча работали над новым предложением Елены и только перед приходом профессора сделали перерыв. О мышах они забыли. Профессор подошел- к камере, и, когда он вытащил одну мышь из мешочка, все увидели на ее спинке темные пятна. Стрелка счетчика Гейгера, находящаяся в камере, показывала сильную радиоактивность. Значит, радиоактивный газ снова преодолел сопротивление материала и оказал свое пагубное воздействие. Все остальные мыши находились в том же положении. Профессор был удручен.
— Неужели опять? — повторяла Елена, и ее глаза стали влажными от бессилия и жалости. Ей хотелось плакать.
Взяв протокол наблюдений, она записала результаты опыта. Николов и Савов молчали. Казалось, оба они были в отчаянии.
Снова проверили показания счетчика Гейгера. Он обнаружил присутствие гамма-лучей в самом мешочке. Все мыши стали радиоактивными.
7
Уже третью ночь майор Христов не мог спать спокойно. Ничего особенного не случилось, но потому-то он и страдал бессонницей. Сведения, которые он получал от своих сотрудников, не давали никаких оснований думать, что враг уже действует.
Несколько часов он изучал материалы о деятельности номерного института, руководимого профессором Петковым. Из них было ясно, что за год работы институт, несмотря на все усилия, не достиг никаких результатов.
В этом не было ничего странного: иногда ученые работают десяток и более лет, а результатов нет и нет! Но все же целый год работы — и никаких, ровно никаких результатов… Это удивляло. Институту было отпущено много средств, и единственная в стране лаборатория оборудована по последнему слову техники.
Кто же там работал?
Вначале сотрудники института Петкова не вызывали никакого подозрения. Наблюдения, которые провел Христов, не дали ничего существенного.
«Может быть, вскоре все прояснится, но враги не будут ждать и, чего доброго, успеют совершить свое пакостное дело!»
Надо было принять какое-то решение.
«Необходимо внимательно изучить каждую мелочь. Где-нибудь враг выдаст себя. Я сам прикреплюсь к институту — ведь так советовал и генерал. За столом такие дела не делаются».
Майор поднялся, подошел к окну и поглядел на улицу. Светало. Далеко на востоке блестящие сабли солнечных лучей рассекали ночную темноту. Пройдет еще несколько часов, и город зашумит. Отдохнувшие за ночь люди отправятся на работу. Ученые возобновят исследования в лабораториях, рабочие пустят станки, служащие начнут работу в учреждениях. Жизнь потечет быстро, неукротимо.
И вдруг ему стало хорошо от мысли, что целые три ночи он бодрствовал и что голоза у него тяжела от мыслей, но что все это для счастья народа, из которого он сам вышел. Христовым снова овладела ненависть к тем, кто крадется, подслушивает, кто хочет нарушить спокойную жизнь народа.
Зазвонил телефон.
Майор отошел от окна и взял трубку. «Вероятно, кто-то хочет навести справку», — подумал он.
— Товарищ майор, пришла одна женщина, работница. С ее ребенком случилось несчастье. Она просит, чтобы ее приняли.
— Пусть пойдет к дежурному.
— Но он послал ее к вам.
— Ну что ж, проводите.
Христов быстро привел в порядок стол и сел. Не прошло и минуты, как в кабинет вошла женщина лет тридцати пяти, очень испуганная.
— Вы начальник? — спросила она майора, гражданский костюм которого несколько смутил ее.
— Да. Садитесь, пожалуйста.
— Товарищ начальник, знаете, что произошло с моим ребенком? Просто никто не поверит… Скажут, что тут не обошлось без нечистой силы. Страшное дело! Врачи сбились с ног…
Она перевела дыхание.
— Что же случилось?
— Заболели руки у моего сына Вани…
— Когда?
— Три дня назад, пятнадцатого числа.
— В котором часу?
— Около семи. Его школа далеко от дома, и потому он встает рано. Мальчик пошел в школу и рядом с нашим парадным нашел ручку, будь она проклята…
— Ручку? Какую ручку?
— Да вот она! — женщина вынула из сумки сверток и начала его развертывать. Она сняла несколько газетных листов, станиоль, и наконец показалась зеленая дамская шариковая ручка.
— Так вот, — продолжала она, — Ваня взял ее и похвастался в школе, что нашел новую ручку, такую маленькую, какой не было ни у кого. Сынок играл с ней, и вчера на его руках вдруг появились темные пятна, а потом ранки. Мальчик так плачет, что у меня сердце разрывается! Очень больно ему. Кричит: «Ой, мама, горит!» Думаю, что за зараза прилипла к сыну, откуда взялась? Много болезней я видела, слышала о многих, но такое вижу впервые. Привела я его в больницу, и врачи сбились с ног. Ничего не могли сказать. Недавно к нам пришел один молодой человек и попросил показать, с чем играл мальчик. Я показала ему ручку, он завернул ее вот в это, — она показала на станиоль, — и сказал, чтобы я принесла ее сюда, к вам.
Майор с любопытством рассматривал ручку, не прикасаясь к ней руками.
— Остерегайтесь, а то и вас заразит… — сказала ему женщина.
Он заметил, что на корпусе ручки выгравирован череп, маленький череп с перекрещенными костями… Символ смерти!
— Где вы живете?
— На улице Сентября, дом двадцать восемь.
— Двадцать восемь! — повторил он в раздумье. И вдруг схватил папку с материалами института Петкова, открыл ее и прочитал: «Специальный институт, улица Сентября, дом двадцать шесть». Он был потрясен.
«Может быть, ученые провели какой-нибудь опыт, или?..» — он не знал, что и думать.
— Где находится ваш сын?
— В детской больнице.
Христов поднял телефонную трубку.
— Дайте четырнадцать двадцать четыре. Ответили из лаборатории министерства.
— Немедленно пришлите сюда человека, нужно исследовать один предмет, — приказал майор.
Женщина продолжала жаловаться, что на улицах случаются такие страшные вещи, и с надеждой спрашивала, поправится ли ее сын.
Христов внимательно выслушал ее, успокоил, проводил до дверей и вернулся к столу. Он невольно улыбнулся. Правильно говорил генерал: «Будь начеку, ничего не упускай из виду, и они. сами выдадут себя!»
Да, они выдали себя!
8
Приехав в больницу, майор поспешил в изолятор, куда поместили мальчика. Около Ваниной кровати врачи собрались на консилиум. Ваня был недоволен посягательством на свою свободу и сердился, что он лежит отдельно от других ребят.
Мальчика только что осмотрел профессор 11ет-ков. Он с ужасом убедился, что Ваня подвергся радиоактивному облучению, тому самому, что и его подопытные животные. Но он не знал, как объяснить это, и потому не реагировал на иронические восклицания некоторых врачей.
— Радиоактивный ожог! Черт знает что!
— Уж не атомную ли бомбу нашел мальчик на улице!
Слушая их, майор Христов едва удержался, чтобы не направить врачей в лабораторию посмотреть на зеленую ручку.
Профессор Петков был очень взволнован. Он сидел на кровати и слушал мальчика, который подробно рассказывал ему о том, что он делал в последние дни. Ваню не смущало присутствие врачей, и он с удовольствием рассказывал о своем приключении.
Выждав, когда общий интерес к мальчику несколько остыл и врачи начали расходиться, майор Христов подошел к профессору и Ване.
— Товарищ профессор, можно поговорить с вами наедине? — спросил он Петкова.
Профессор встал и попросил врачей и сестер покинуть палату.
— Что вы скажете об этом, профессор? Петков пожал плечами.
— Только одно: ребенок облучен гамма-лучами!
— А откуда они взялись?
— Не знаю! Просто не могу представить!
— Тогда не могли бы вы поехать со мной? Вы должны обязательно посмотреть один предмет…
— Ручку, да? — спросил Ваня, который слушал разговор майора с профессором.
— Да, Ваня, ручку.
— Где она?
— У меня. Видишь, что она сделала тебе?
— А она не бомба, дядя?
— Хуже бомбы, Ванюша! — Майор погладил русую головку ребенка и вместе с профессором вышел из палаты.
Они поехали в лаборатории, куда Христов направил на исследование ручку. Смертоносная дамская ручка находилась в свинцовом ящике. Открыв ящик, Христов сказал:
— Вот ключ к решению задачи, профессор! Петков был в недоумении.
— Какой ключ?
Христов что-то сказал одному из сотрудников лаборатории. Тот принес счетчик Гейгера. Христов снял наконечники с ручки и поднес ее к счетчику. Стрелка сильно отклонилась и остановилась на последнем делении.
Профессор взглянул на ручку, затем на счетчик, побледнел и закричал:
— Что вы делаете! Это смертельно! Это радиоактивный материал!
Он ударил по руке майора, и ручка упала на пол.
Майор поднял ее и положил в свинцовый ящик.
— Эта ручка, — сказал Христов, внимательно всматриваясь в лицо профессора, — найдена под окнами вашего института.
Профессор еще больше смутился.
— Вы хотите сказать, кто-то из наших людей… — нерешительно произнес он.
— Может быть, и не из ваших… Но предполагаю, что радиоактивная пыль в ручке носится не из любви к ядерной физике!
Профессор помолчал, как бы собираясь с мыслями, а затем спросил:
— А вы знаете, что в течение целого года у нас гибнут подопытные мыши?
— Знаю. Уверены ли вы, что этот радиоактивный материал не из вашего института?
— Да! Ключ от камеры с радиоактивным газом хранится в специальном месте, и только я имею доступ к нему. Кроме того, в нашей стране не производятся свинцовые ручки, наполненные радиоактивной пылью.
— Тогда что вы скажете о том, как оказалась эта ручка у стены здания, в котором расположен ваш институт, и к тому же как раз под центральным окном лаборатории?
Профессор ничего не ответил.
— Провалилось четыреста пятьдесят шесть опытов, — мрачно произнес он наконец.
— И мыши гибнут всегда?
— Да.
— Чем вы объясняли их гибель?
— Да, тем, что наш специальный материал не обладает устойчивостью против гамма-лучей, и они легко проникают через него. Мы, правда, всегда удивлялись, что опыты проваливаются…
— А почему это удивляло вас? — спросил Христов.
— Потому, что рентгенографическое исследование материала доказывало, что он должен выдержать гамма-лучи, а на практике получалось обратное.
Майор Христов задумался. Искорка догадки уже разгоралась в большое пламя, которое должно было осветить истину. Майор понял, что он напал на верный след.
— А какое отношение к неудачам имеют ваши сотрудники? — спросил майор.
— Какое? Мне трудно обвинить их в недобросовестности. Правда, инженер Николов несколько раз угрожал уйти из института и даже на собрании выступил против моей теории. Что касается Савова и Радевой, то они работают очень добросовестно, особенно Савов, который всегда был за продолжение опытов. Даже когда я отчаялся, он уговаривал меня продолжать работу и говорил, что, может быть, следующий опыт принесет удачу…
— Но удачи не было, — заметил майор. Профессор поднял голову.
— До сих пор действительно не было, но должна, обязательно должна быть, — сказал он.
— Вы так и не выяснили причину неудачи?
— Мы предполагаем, что причиной являются неизвестные нам физико-химические процессы, сущности которых мы еще не поняли. Или, возможно, какие-нибудь вторичные процессы, протекающие, как утверждает Савов, независимо от нашего желания.
— Савов?
— Да, он очень удачно развил одну теорию о причинах наших неудач, — сказал профессор.
Христов улыбнулся и не без сарказма повторил:
— Удачная теория о неудачах! Профессор поднялся со стула и спросил:
— Если не тайна, скажите, что вы намерены предпринять?
— Проверить, насколько удачна теория о неудачах! — совершенно серьезно ответил Христов. Затем, подойдя к профессору, он уже другим тоном сказал:
— Товарищ профессор, требуется ваша помощь.
— Чем могу служить?
— Во-первых, сохраните в абсолютной тайне наш разговор, а также случай с ручкой, которую нашел Ваня.
— Так.
— Во-вторых, примите меня на работу в свой институт, скажем, дворником или кем-нибудь в этом роде… Например, подсобным рабочим в лабораторию. Идет?
— Конечно! Приходите сегодня же, если хотите.
— Я приду завтра, а вы сообщите своим сотрудникам, что наняли нового работника.
9
В это утро в институте собрались все трое. Савов молча курил, не вынимая правой руки из кармана. По его лицу было заметно, что он в дурном расположении духа и чем-то расстроен, но ни Николов, ни Радева не глядели на него и потому ничего не заметили. Елена стояла у окна и мечтательно глядела на улицу, а инженер Николов возбужденно перелистывал протоколы последних опытов и что-то яростно бормотал.
Все ждали профессора.
В глубине лаборатории мелькала фигура нового работника, который неловко двигался по комнате, боясь разбить бесчисленные стеклянные сосуды.
Савов подошел к Радевой и раздраженно спросил:
— Это новый рабочей? Она кивнула головой.
— По-моему, какой-то идиот!
— Почему ты всегда насмехаешься над людьми? — упрекнула она. — Ведь ты его не знаешь!
— Могли бы найти получше.
— Так скажи об этом профессору! Что-то у тебя нервы не в порядке. Может быть, ты переутомился…
— Да, очень устал. Мне кажется, я больше не выдержу!
— Преувеличиваешь. Просто ты расстроен, и после одного — двух дней отдыха все пройдет.
Она смолкла и задумалась.
— О чем ты думашь? — опять обратился он к ней.
— Об опытах… Почему они не удаются? Ну почему? Совершенно не могу объяснить себе! Или мы ничего не понимаем, или здесь какая-то тайна, которую нужно раскрыть.
— В науке немало тайн, — сказал он.
— Но люди для того и созданы, чтобы их раскрывать!
— И никогда до конца не раскроют! — улыбнувшись, добавил Савов.
— А я думаю, как раз наоборот — в один прекрасный день все тайны будут ясны как день!
— В твои годы мечтать необходимо, — снисходительно заметил Савов.
— В таком случае, — засмеялась она, — ты должен быть столетним старцем, не так ли?
В лабораторию вошел профессор и прервал их разговор. Как всегда, он, на ходу надевая белый халат; заговорил:
— Как самочувствие? Оно должно быть хорошим. Не сердитесь на меня, но сегодня вам придется задержаться здесь. Поэтому хорошенько пообедайте и принесите что-нибудь на ужин. Нам предстоит очень серьезная работа!
Радева, как обычно, кивнула головой. Она была готова ко всему. Если необходимо, она будет работать до тех пор, пока не подкосятся ноги. Николов не проронил ни слова. Савов хотел было что-то сказать профессору, но тот неожиданно заявил:
— Знаете, что я открыл?
Савов вздрогнул. Николов поднял голову, а Радева вопросительно взглянула на профессора.
— Я обнаружил, что мешочек с мышами был порван. Поэтому опыт нельзя считать неудавшимся. Нужно повторить его! Прошу вас повторить опыт в той последовательности, как он был записан в протоколе.
Николов хотел возразить, но Радева сделала ему знак рукой, означавший «молчи».
Савов терпеливо выслушал объяснение профессора и сказал:
— Я искренне сожалею, что отнимаю у вас время, но я вынужден обратиться к вам по личному делу — этого требует состояние моего здоровья. Вы знаете, что до сих пор я никогда не отказывался от работы, но сейчас я крайне устал, едва стою на ногах от переутомления. Очень прошу вас дать мне недельный отпуск. Иначе я просто не выдержу!
— Ну, ну! — воскликнул профессор, оглядывая своего помощника с головы до ног. — Что это с вами? До вчерашнего дня вы не проявляли никаких признаков усталости, были самым бодрым из нас, а сейчас захандрили? Просто невероятно.
— Есть причины, профессор…
— Я и не допускаю мысли, что вы больны без причины, — сказал профессор, несколько рассерженный настойчивостью Савова. Но затем ему, видимо, стало совестно, он взял Савова под руку и сказал: —Послушайте, отпуск вы получите сейчас же, как только мы закончим этот опыт. С завтрашнего дня можете пойти! Савов настаивал:
— Мне так плохо, что я не выдержу и одного часа работы.
Профессор выдернул руку и холодно сказал:
— Я сожалею, но до вечера все вы абсолютно необходимы! Будем работать до вечера, если бы даже нам суждено было погибнуть здесь.
Профессор говорил так категорически, что Савов отказался от дальнейших попыток уговорить его.
— Приступайте к подготовке автоклава! — распорядился Петков и вышел в соседнюю комнату.
Майор Христов, который удачно играл роль неловкого работника, слышал весь разговор между профессором и Савовым. Наблюдая за ними через замочную скважину, Христов заметил, что Савов, не вынимая, держит правую руку в кармане.
В первый момент он сказал себе: «Этот Савов нарушает элементарные правила приличия: разговаривая с профессором, держит руки в карманах!»
Потом эта рука снова привлекла его внимание, и он уже готов был биться об заклад, что Савов держит ее в кармане не случайно.
Сначала он подумал, что в кармане у Савова оружие, но потом убедился, что револьвер туда не уберется. И сколько раз Христов ни глядел на Савова, эта рука сразу же бросалась ему в глаза.
Когда разговор закончился и Савов собрался куда-то выйти, он снова подумал о его правой руке.
«Или у него в кармане вещь, от которой он хочет избавиться, или дело в чем-то другом, но так или иначе этот карман связан с какой-то тайной», — думал Христов.
И он решил действовать немедленно: войти в комнату и попросить профессора представить его научным сотрудникам.
Профессор охотно согласился. Радева дружелюбно взглянула на Христова и пожала ему руку; Николов поздоровался с ним, как с равным. Христов протянул руку Савову, но тот только кивнул головой и отошел, не вынув правой руки из кармана.
Предположение майора оправдалось.
Опыт начался. Около автоклава стояли Радева и Николов, а Христов по распоряжению профессора растирал в ступе какой-то порошок.
Вдруг в соседней комнате послышался звон разбитого стекла, шипение какой-то жидкости и оханье Савова.
Радева бросилась туда.
Савов стоял, прижав правую руку к груди, и стонал.
— Что случилось? — в тревоге спросила она.
— Обжег руку концентрированной азотной кислотой! Пойду перевяжу.
— Давай я помогу тебе! — сочувственно предложила она.
— Не надо, я сам… — с неожиданной грубостью ответил он и вышел из комнаты, продолжая охать.
Она взглянула на пол и увидела стекла разбитой бутылки и разлившуюся жидкость. Взгляд ее остановился на пробке. На этой стеклянной пробке были сделаны пометки химическим карандашом, и Елена вспомнила, что в бутылке, которая была закрыта этой пробкой, находился нормальный десятипроцентный раствор азотной кислоты. Таким раствором никак нельзя обжечься!
Она хотела сказать об этом Савову и пошла его искать. Они едва не столкнулись в дверях. Он поспешил объяснить ей:
— Ох, как я обжег руки! На правой появились волдыри… Проклятая кислота! Наверное, этот пентюх, новый работник, поставил бутыль на край стола!
Елена хотела возразить, но что-то заставило ее сдержаться.
— Случается, — промямлила она. Савов вышел из комнаты.
Елена хотела рассказать об этом профессору, но тот был очень занят и не любил, когда его отвлекали от работы.
Кроме нее, тайным свидетелем этого случая был и новый работник.
Радева решила проверить свое подозрение. Она взяла пробирку, нагнулась и начала собирать в нее остатки разлитой на полу жидкости. Не сдержавшись, она прикоснулась пальцем к кислоте. Так и есть — она не почувствовала даже легкого зуда. Это был очень слабый раствор кислоты, который использовался в лаборатории для анализов.
Когда она размышляла с пробиркой в руке, Савов увидел ее через стеклянную дверь. Христов, внимательно наблюдавший за ним, заметил, как он сжал губы.
Работа продолжалась, и до вечера в лаборатории ничего существенного не произошло. Однако только Николов и профессор работали с упоением. Радева часто отвлекалась, о чем-то Думала, смотрела по сторонам. На душе у нее было неспокойно. Ни Петков, ни Николов не замечали ее состояния, и только Савов время от времени бросал на нее подозрительные взгляды. Он старался казаться спокойным и, преодолевая сильную боль, начал работать и больной рукой, насколько позволяла повязка.
Около пяти часов, когда зашивали мешочки, профессор неожиданно, как бы в шутку, спросил:
— А что, если кто-то из нас в продолжение четырехсот пятидесяти шести опытов подбрасывал в мешочки радиоактивную пыль и тем самым проваливал наши опыты? А?
— Вы что-то подозреваете, профессор? — тотчас же спросил Николов. Радева затаила дыхание. А Савов невозмутимо заметил:
— А почему бы и нет! Возможно, именно так и было…
Через несколько минут он незаметно вышел и направился к телефону, находившемуся в прихожей, Он набрал телефон. Ему ответил Пантов.
— Дело очень плохо! Боюсь, что за мной следят… Жди меня с машиной в восемь часов под липами.
Успокоенный, он вернулся в лабораторию, не заметив, что за вешалкой стоял новый работник.
Опыт приближался к концу, так как Николов, зараженный энтузиазмом профессора, работал за троих.
Без особых происшествий прошло еще три часа. Смеркалось. Савов начал беспокоиться.
В это время майор Христов подошел к нему и тихо сказал:
— Один товарищ, ваш близкий друг, ждет вас внизу и просит спуститься к нему.
— Я работаю, сейчас не могу! — громко ответил Савов, чтобы услышал профессор.
— Он просил только на минуту, — повторил Христов.
— Ну ладно, сейчас спущусь…
Савов подошел к умывальнику, вымыл левую руку и, как был, в халате, пошел к выходу.
Выйдя на лестничную клетку, он пулей слетел вниз. Через несколько секунд он уже был на улице. В тени под липами он увидел знакомую машину, облегченно вздохнул и поспешил к ней.
«Умница этот Пантов!» — похвалил он его про себя, сел в машину и крикнул:
— Быстрее вперед!
Он видел только спину водителя, на котором. были фуражка Пантова и его шарф.
— Ну и каша заварилась, — начал Савов. — Видимо, они нашли проклятую ручку! Надо спешить, пока меня не хватились…
Водитель молчал. Но Савов возбужденно продолжал:
— Я хочу, чтобы мне обеспечили безопасность. Я сделал достаточно много. Провалил все их опыты! Превосходно знаю технологию их метода, который еще вначале давал положительные результаты…
Он сообщил водителю о своем намерении скрыться на время у знакомых, а затем найти способ перебраться за> границу.
— Принес мне оружие? — спросил он водителя.
— Конечно, — ответил тот, остановил машину, зажег лампочку и обернулся.
Савов увидел незнакомое лицо и направленный на него револьвер.
Ему не потребовалось много времени, чтобы понять все. Он не вымолвил ни слова, только слегка побледнел, опустил глаза и медленно поднял руки.
Через некоторое время дверца машины отворилась, и майор Христов сел рядом с Савовым.
— Поехали! — приказал он водителю.
10
Сначала Савов пытался все отрицать. Он был уверен, что доказательств нет, и долго рассказывал небылицы. Неожиданно к нему вернулась словоохотливость. Христов терпеливо, не прерывая, слушал его и только когда тот кончил, спросил:
— Вы известный специалист в области физической химии, не так ли?
— Это все знают! — самодовольно ответил Савов.
— Тогда, — майор открыл ящик письменного стола и достал пробирку со слабым раствором азотной кислоты, которую передала ему Раде-ва, — вы пойдете в нашу лабораторию, определите концентрацию кислоты и покажете, что нужно сделать, чтобы этим раствором можно было обжечь руки.
— Это еще не доказательство, — злобно усмехнулся Савов.
— Тогда снимите бинт с руки! — приказал Христов.
Савов подчинился. Пальцы у него дрожали. Из-под бинта показалась израненная рука. На ней были такие же ранки, как на руках Вани.
— Я слышал, — продолжал Христов, — что вы были страстным коллекционером ручек. Не поранились ли вы, когда писали одной из них?
Савов молчал.
— Будете говорить? — спросил его майор.
— О чем?
— Мы любознательные люди, так расскажите всю эту историю. Безусловно, в ней есть немало интересного. Не так ли? Если вы не в состоянии вспомнить обо всем, я вам напомню кое о ком. Например, о Пантове, глуповатом Пантове, бывшем жандарме, и Божурове, тоже бывшем капитане царской армии.
Савов глубоко вздохнул.
— Мы проиграли! — произнес он и начал давать показания.
Иностранная разведка перебрасывала в Болгарию зеленые ручки с радиоактивными веществами, которые Савов получал через Пантова и Божурова. Во время своего дежурства Савов подбрасывал радиоактивную пыль из этих ручек в мешочки с мышами и таким образом проваливал все опыты профессора Петкова и его сотрудников. Они и не подозревали, что кто-то в стране может доставать радиоактивный материал и с помощью его мешает им достигнуть положительных результатов. Меньше всего они могли усомниться в Савове. И только из-за упорства и энтузиазма профессора опыты продолжались, что не устраивало иностранных агентов.
В последний раз, когда Савов получил от Пантова в ресторане у Витоши заряженную радиоактивной пылью ручку, он дождался ухода из института Николова, чтобы подсыпать пыль в мешочек с мышами. Но как только Николов ушел, в институт пришла Радева, а Савов, подумав, что это милиция, в спешке зажал в правой руке открытую ручку. Радиоактивная пыль попала ему на руку. Испугавшись, что облучение гамма-лучами грозит ему серьезной опасностью, он выбросил ручку в окно, на улицу, где ее и нашел Ваня. Спрятать ручку где-нибудь в лаборатории он не посмел, так как ее тотчас же обнаружили бы аппараты.
Два других соучастника преступления Савова тоже были пойманы и под тяжестью неопровержимых улик полностью признали свою вину.
Генерал был доволен.
А на следующий день инженер Николов, придя в институт на дежурство, впервые за'целый год работы нашел мышей живыми и невредимыми.„Он долго на них глядел и вдруг улыбнулся. Это была первая его улыбка за все время работы в институте.
notes
Назад: В ПОИСКАХ ЦЕЗИЯ
Дальше: Примечания
