ОСЕНЬ В СТАРОГОРСКЕ
Осень была очень похожа на позднее лето. Лишь больше стало в воздухе пушистых семян белоцвета, напоминающих летучих паучков. Да чаще слетали с клёнов ярко-жёлтые листья.
И ещё один признак был – кончились каникулы.
Только первого сентября Гелька узнал, что они с Янкой будут учиться в разных классах. Гелька в пятом, а Янка в шестом.
Янка сказал немножко виновато:
– Мне ведь почти двенадцать. Только ростом я такой, не очень…
– Значит, Юрка с тобой учился бы… – вдруг сказал Гелька. То есть не вдруг. Про Юрку они с Янкой думали постоянно. Только говорили о нём не часто, будто молчаливо условились не будить лишний раз тревогу. Но теперь Гелька сказал, не выдержал. И в простых его словах смещалось множество вопросов: "Где он? Что с ним? Куда привела рельсовая дорога? Нашёл ли? Вернётся ли? Когда?"
Янка сказал:
– Ничего. Он же не один…
– Сегодня директорша про него спрашивала, – насупленно проговорил Гелька. – "Не знаешь, куда подевался Юра?" Я говорю: "Кажется, в Нейск уехал…" – "Почему же не взял документы?" Я говорю: "Не знаю…" А что ещё сказать?
– Будет заваруха, – озабоченно сказал Янка.
Но несколько дней прошли спокойно. По крайней мере, Гельку и Янку вопросами никто не тревожил.
…Из школы они ходили мимо детской поликлиники, вдоль старой стены, где в нишах прятались заросшие лавочки. И каждый раз молча вспоминали, как летом познакомились здесь. Как Янка попал в засаду. Но не говорили про это. Янка молча улыбался. Гелька сердито поддавал коленками тяжёлый портфель с бронзовой ящеркой на крышке. Ящерка – это был такой значок, длиной со спичку. Однажды Гелька расцарапал им ногу, снял с крышки и прицепил под воротник.
– Зачем прячешь-то? – удивился Янка. – Носил бы на рубашке.
– Да ну, на рубашке… Скажут: как девчоночья брошка.
– Ничего не девчоночья, просто значок… Хорошая какая ящерка. Как живая… Откуда она у тебя?
– Я разве не рассказывал? Папа её в лесу нашёл, в траве, недалеко от скважины. Спрашивал там: чья, кто потерял? Говорят: не знаем. Ну вот он мне и привёз… Смотри, Янка, друзья-приятели топают!
Впереди, шагах в тридцати, шли Васька и Алёшка Листов. Гелька звал про себя Алёшку "Огонёк", но другие звали его "Листик". Алёшка был в новенькой зелёной форме второклассника. Васька блестел на солнце.
– Во, прогульщики, – обрадованно сказал Гелька.
– Почему? – возразил Янка. – Может быть, как мы…
У Гельки почему-то отменили урок географии, а Янку отпустили с физкультуры, потому что у него на шведской стенке вдруг закружилась голова.
– Нет, у них сейчас математика, я знаю… Эй. Ог… Листик! Васька! А ну, стоп! Лодыря гоняем, да?
Алёшка обернулся, а Васька замер. Потом, не шевельнув туловищем, Васька развернул на сто восемьдесят градусов квадратную голову (тихонько заскрипела ребристая шея). Резиновые губы растянулись в улыбке, коротенькая макушечная антенна весело изогнулась. Но тут же Васька насупился и сказал:
– А чё… Она сама…
– Нас прогнали, – деловито сообщил Листик. – Вернее, его. А меня заодно…
– Как это вы достукались? – весело удивился Янка.
Листик бросил на Ваську косой взгляд:
– Да ну его… Сам виноват. Всё время подсказывает на уроке…
– Да?! А если они сосчитать не могут! – взвинтился Васька. Затанцевал на тонких дюралевых ногах и привёл голову и туловище в нормальное положение. – Такие задачки смехотворные, а они…
– Не у всех ведь мозги электронные, – сказал Гелька. – Ты, Василий, смотри. Будешь своими способностями хвастаться, тебя ребята выскочкой задразнят.
– Ребята ничего не говорят, они только рады. Это Настюшка придирается… Настасья Фёдоровна. Она меня терпеть не может.
– Ну уж… – осторожно не поверил Гелька.
– Да! Она вчера меня стукнула…
– Как это? – изумился Янка.
– Вот так! Пластмассовым треугольником.– Васька потёр сзади нижнюю часть выпуклой ферропластовой канистры, из которой было сделано его туловище.
– Тебе же не больно. Вон какая броня, – утешил Гелька.
– Да?! – Васька сверкнул фиолетовыми фотоглазами. – Если железный, думаешь, не обидно?
Гелька и Янка вопросительно глянули на Листика.
Тот неловко объяснил:
– Она у нас ещё молоденькая, только из института. Сама ещё как девчонка…
– Всё равно это свинство, – сурово сказал Янка.
Листик смутился. Настасья Фёдоровна, видимо, ему нравилась. Листик наклонился и стал поправлять шнурки на кроссовках. Не разгибаясь, напомнил Ваське:
– Она же сразу извинилась.
– Ха! Извинилась! А потом опять придирается: "Почему ты голый в школу являешься?" Я говорю: "Я же робот, у меня и так шкура прочная". А она: "Не робот ты, а обыкновенный хулиган. И нечего приходить в школу без штанов!"
– Правда, придирается, – заметил Янка.
– Я ему свой матросский костюм дам, – примирительно сказал Листик.
Гелька представил роботёнка Ваську в матросском костюмчике – большелапого, с квадратной головой, с ногами-трубками – и зажал улыбку. Серьёзно сказал:
– Лучше комбинезон какой-нибудь. Я у себя поищу.
– В такую-то жару! – капризно отозвался Васька.
– Тебе какая разница? – удивился Гелька.
– Да, разница. Я терморецепторы в себя вставил. – Васька резиновой перчаткой хлопнул но блестящему животу с выпуклым клеймом "Промнефтегаз".
– Опять на свалку таскался за деталями, – строго сказал Гелька.
– Я ему на детали деньги давал, он их в "Юном конструкторе" купил, – заступился Листик.
– Но на свалку наш Васенька всё равно таскался, – проницательно заметил Гелька.
– Его там ржавые бабки приваживают, – сказал Янка.
– Не бабки! – огрызнулся Васька. – Я хотел посмотреть, где папа Ерёма жил.
– Папа Ерёма жил в "Курятнике", – сухо напомнил Гелька.
– "Курятник" же разломали! А сперва он жил на свалке… пока с бабками не поругался. Они его теперь вспоминают и жалеют… А вы тоже на свалку ходили, я знаю!
Гелька и Янка быстро переглянулись.
– Мы – по делу, – сурово сказал Гелька. – А тебе туда соваться нечего. И нечего спорить, когда старшие говорят…
– Подумаешь! – роботёнок дерзко мотнул антенной.
– Ничего не "подумаешь", – поддержал Гельку Янка. – Ты, Васька, не вредничай, мы тебе всё равно что родственники. Мы из-за тебя пальцы кололи. У меня потом два дня болел, я играть не мог.
– Я тоже колол, – напомнил Алёшка Листик.
– И Листика слушайся, – дипломатично сказал Гелька. – А то у него будут неприятности в школе.
– Уже, – вздохнул Листик.
Васька засопел носом, сделанным из рожка от чайника, и сказал:
– Все на одного. Воспитатели…
Васька жил у Листика.
– Пошли, – сказал Листик. – Попрошу бабушку подогнать на тебя костюм.
Васька был маленький – Алёшке по плечо. Глядя им вслед, Янка усмехнулся:
– А мы правда как воспитатели.
Гелька кивнул:
– Ага… Пока Васьки не было, никогда не думал, что могу такие речи говорить. Про послушание… Как тётя Вика!
– А всё-таки он ничего роботёнок, – сказал Янка. – Хорошего парнишку мы склепали.
– "Мы", – засмеялся Гелька. – Если бы не твой дедушка…
– Ну, я и говорю, мы все: дедушка, ты, я, Листик…
– Я думал, твой дедушка только скрипичный мастер, а он на все руки…
– Да не так уж и трудно было. По готовым-то чертежам… И главное – все материалы на месте оказались!
– Вот это – самое большое чудо… – вздохнул Гелька.
– Что – чудо?
– Что вагон оказался на месте. Приходим, а он будто никуда не уезжал. Даже колёса к рельсам, как раньше, приржавелые…
Янка задумчиво сказал:
– Я бы, наверно, решил, что всё приснилось, если бы не вторая куртка. Одна на мне, а другая – в вагоне на гвоздике. Будто не снимали. Я даже испугался. Помнишь?
– Нет, я не помню, что ты испугался. У меня у самого тогда мозги набок… Но я обрадовался. Думаю: вот хорошо, что Ерёмины чертежи теперь в двух экземплярах.
Янка тихо улыбнулся:
– И дневник Глеба. Как будто нам подарок: и тебе, и мне – пожалуйста… Гелька, ты все листы прочитал?
– Конечно. Не один раз…
– Я тоже. А стихи даже наизусть помню… Гелька, а ты говорил, что он стихов не писал…
– Я же тогда не знал ещё… Да это и не его стихи, Янка. Он же просто вспоминает старую песню.
– Не вспоминает, а придумывает. Ты прочитай внимательно.
– Я внимательно…
– Ну, ещё раз. Давай я тебе покажу.
– У меня же его дневник не с собой…
– У меня с собой. Пожалуйста! – Янка вытащил из сумки пачку потрёпанных листов. – Давай сядем… – Он продрался сквозь дикий укроп к лавочке в кирпичной нише. Гелька за ним.
В укропе прятался похожий на колючие рыбьи плавники зуболист. Гелька чертыхнулся и вскинул ноги на скамью. Янка тоже. Теперь они сидели друг к другу лицом, прислоняясь лопатками к боковым стенкам ниши. Ниша была узкая, сидеть пришлось в такой тесноте, что Гелька увидел у своего носа Янкино коричневое колено с розовыми проплешинками на месте отвалившихся коросточек. На колено упал откуда-то красный жук-пожарник. На его спинке чернел узор, похожий на человечье лицо. Вернее, на маску. Гелька сердито сдул жука, он вспомнил неподвижную маску Клоуна.
"Геля Травушкин, подари искорку…"
Янка вдруг сказал с улыбкой:
– Мы тут похожи на двух заговорщиков…
– Ага… Или на узников, которых сейчас замуруют в стене, – хмуро сказал Гелька. Кирпичи были прохладные, и он передёрнул плечами.
Янка серьёзно возразил:
– Мы не дадимся.
– Янка… А если Клоун всё ещё охотится? Если отберёт у Васьки искорку?
– Как же отберёт? Он не может без согласия.
– Ну, выманит.
– У Васьки-то? Васька не дурак.
– Да, пожалуй, – согласился Гелька.
Васька в самом деле был не дурак. За две недели жизни он прочитал кучу книжек и все учебники для первого класса. Выучил английский язык и физику по программе радиотехникума. Недаром директорша Клара Егоровна разрешила ему ходить сразу во второй класс. Но по натуре он оказался не слишком воспитанным и к тому же чересчур самостоятельным для своего возраста. Было в нём что-то от папы Ерёмы в молодости.
"Но это и хорошо. Искорку он не отдаст", – подумал Гелька. И сказал Янке:
– Я вот что придумал: надо найти ту барабанную палочку, от которой развалился Гребец. Наверно, она там и лежит в кустах. Пускай Васька носит её с собой.
– Найдём, конечно, – согласился Янка. – Сейчас и сходим. Только сперва я тебе прочитаю Глеба… Вот слушай.
Глеб писал:
"…А больше всего я люблю вспоминать летний поход после четвёртого класса. Даже не сам поход, а привал на поляне в берёзовом лесу. Были уже сумерки, и стволы в них светились, как обмазанные фосфором.
Я помню круг брезентовых палаток, а в центре круга трескучий костёрчик. И песню, которая появилась неизвестно откуда. Хорошая такая, немного печальная песня. Мотив я хорошо запомнил, навсегда, а слова – еле-еле. Только несколько строчек. Но не хочется мне, чтобы песня исчезла из памяти, и вот я понемногу придумал свои слова…"
Янка прочитал это негромко и раздельно. Глянул из-за листа на Гельку. Гелька виновато сказал:
– Да… А я как-то не обратил внимания. Думал, просто песня… А правда, хорошая?
Янка кивнул. И зашевелил губами. Он читал еле слышно, для себя, но в Гельке слова песни всё равно отдавались со звоном. Он знал их наизусть:
Звёздной ночью осенней
Улечу из гнезда.
На будёновке серой —
Голубая звезда.
Голубые петлицы —
В них клинки скрещены.
Рвется синяя птица
В небо гневной войны.
Верный конь меня знает —
Не уронит с седла.
Жаль, что шашка стальная
Мне пока тяжела.
Но нагану я верю —
Не изменит в огне.
…Барабан в револьвере.
Барабан на коне…
Наши парни хохочут —
Блеск по белым зубам:
"Ты зачем приторочил
У седла барабан?
Это дело пехоты —
Топать с маршем везде.
Нам совсем неохота
Оставлять лошадей…"
Янка перестал двигать губами, и Гелька понял, что он думает о барабанщике Юрке. Гелька сказал:
– Сегодня полезем на крышу? Вдруг будет сигнал…
Янка облизнул губы и как-то жалобно шевельнул бровями. Промолчал.
– Янка…
– А? – будто очнулся он. – Полезем, конечно…
– Янка… А что такое будёновка?
– Шапка такая военная…
– Я знаю, что шапка. А какая?
– Ну, вроде старинного шлема. Глеб же рассказывал… Не помнишь разве?
"Не помню, – вздохнул про себя Гелька. – Это, наверно, без меня. Когда я обиделся и ушёл…"
Янка понял. Он торопливо сказал:
– Сейчас нарисую.
Он зашарил по нагрудным карманам. На разноцветных форменных рубашках – жёлтой у Янки и сиреневой у Гельки – карманы делились продольными швами на узкие чехольчики. Как газыри на старинных черкесках. Это была новая школьная мода. В трубчатые футлярчики удобно было совать карандашики, ручки, круглые микрокалькуляторы. А также палочки-леденцы в блестящих фантиках и стеклянные трубочки для стрельбы сухими ягодами… Янка нащупал синий фломастер, пристроил на коленях пачку бумаги и на обороте печатного листа сделал быстрый рисунок. Показал Гельке. На картинке была остроконечная шапка с козырьком и длинными ушами. С большой звездой, затушёванной синими штрихами.
– Ну, я так и думал, – сказал Гелька. – Я вспомнил…
Дома Гелька взял с полки растрёпанные листы с записями Глеба,. Устроился на подоконнике и снова прочитал про поход и про костёр на привале. А потом и песню. Это была даже не песня, а целая поэма или баллада. Конечно, Глеб сочинил её длиннее той, что пели у костра.
…Наши парни хохочут
Блеск по белым зубам:
"Ты зачем приторочил
У седла барабан?
Это дело пехоты —
Топать с маршем везде.
Нам совсем неохота
Оставлять лошадей".
Усмехаются парни,
И слова их верны:
Гулкий топот конармии
Пульс гражданской войны.
Только мне после боя,
У ночного костра.
Снится небо иное
И другая пора:
Дремлет летнее поле.
Тонко птица звенит.
Позабыты все боли.
Чист и ясен зенит.
В этом ясном затишье
Ласков солнечный свет.
…И выходят мальчишки.
Вдаль идут по траве.
Над лугами, над лесом
Тишина, тишина.
Лишь из песен известно.
Что бывала война.
От невзгод отгороженно
Можно жить не спеша.
…Почему же тревожен
Их мальчишечий шаг?
Что подняло их рано?
Чей далёкий призыв?
Может, в их барабанах
Эхо дальней грозы?
Пальцы палочки сжали,
Как сжимают наган.
Травы бьют по изжаленным
Загорелым ногам…
Вам никто не расскажет.
Что разбило их сон.
Эти мальчики стража
На границах времен.
Они струнками-нервами
Чуют зло тишины:
"Нет, ребята, не верим мы
В слишком тихие сны.
Что-то стали на свете
Дни беспечно легки.
На уснувшей планете
Прорастут сорняки.
Чья-то совесть задремлет.
Чья-то злоба взойдёт,
И засохнут деревья,
И моря сдавит лёд…"
Солнце плечи им трогает,
Ветер спутал вихры.
И, быть может, тревога их –
Что-то вроде игры.
Но скользит тёмным крылышком
Тень по сжатым губам.
…Я вот этим мальчишкам
Свой отдам барабан…
"Это будто про Юрку, – уже не первый раз подумал Гелька. – Это Глеб уже, наверно, здесь написал, в Старогорске…"
За окном, в траве под берёзами, скандалили воробьи. На них сипло и лениво гавкал от своей будки Дуплекс. Листья берёз золотились от осени и от солнца. Сквозь листья – на подоконник, на Гельку, на бумагу – падали тонкие лучи. Янка, если бы захотел, смог бы сыграть на них, как на струнах, "Осеннюю песню"… Нет, не осеннюю. Пусть придумает музыку к этой, про Юрку!
Гелька ещё раз перечитал последние строчки. Между ними проступали бледно-голубые линии. Гелька перевернул лист. На обороте был рисунок будёновки.
Гелька сжал губы, обхватил себя за покрытый колючими волосками затылок и минуты две сидел неподвижно. Потом выдернул из кармашка тонкий фломастер и написал на краю листа:
Янка
– Ну и что? – сказал Янка, словно успокаивая Гельку. – Это и понятно. Если разобраться, это же один и тот же лист. Только… только как бы в двойном существовании…
Гелька всё ещё загнанно дышал от стремительного бега. Они сидели у Янки, на пустой веранде с разноцветными стеклами. На некрашеных половицах перед ними лежали два совершенно одинаковых листа из дневника Глеба. На изнанке листов было два абсолютно одинаковых рисунка: синяя будёновка с большой звездой. И две одинаковых надписи: "Янка"…
– У них природа совершенно одна и та же. Это фактически один лист, – снова сказал Янка.
– Всё-таки непонятно, – вздохнул Гелька.
– Ну и что? – откликнулся Янка. – Разве мало случалось непонятного с той поры, как мы познакомились? А искорка – это понятно?
Гелька не ответил. А что отвечать, Янка правильно говорил.
– На свете вообще столько непонятного, – продолжал Янка. – Что такое музыка – это понятно? А электричество? Учёные до сих пор не знают, что это такое. А люди пользуются им давным-давно. А если бы люди боялись непонятного, что было бы на свете?
– Иногда боятся, – сумрачно сказал Гелька. – Скважину вот закрыли. Папа целый месяц в столице живёт, всё добивается, чтобы разрешили исследование, а толку никакого.
– А почему?
– Не разрешают, и всё. Говорят, есть решение… – Гелька нудным голосом будто прочитал: – "Ввиду неясности результатов и возможности проявления непредвиденных последствий бурение сверхглубокой скважины приостановить на срок, необходимый для разработки новой программы и теории "Два Ц"…"
– А что за теория?
– Толком никто не знает… И какой срок, никто не знает. Наверно, не маленький, если вход зацементировали…
– Гелька, а что в этой скважине обнаружили? Ты ничего толкового так и не рассказывал.
– А я ничего толкового и не знаю… Бур не пошёл, будто в броню упёрся. Спустили микроробота с телеглазом, а он показывает на экране звёзды…
– Будто землю насквозь прокопали и небо увидели?
– Да нет. Небо-то увидели то самое, которое у них над головами. Те же созвездия. Дело было ночью… А потом всё погасло и робот не вернулся. Послали ещё одного, а на экране что-то непонятное…
– Что?
– Папа не стал говорить… Янка, у них же есть правило: пока открытие не выяснилось, это секрет… Да и вообще папа приехал какой-то хмурый. На себя не похожий…
– Может, эта скважина – прямой тоннель в другие галактики, – сказал Янка. – Или в другие пространства…
– Как те рельсы…
Янка кивнул. И они долго молчали, думая про Юрку и Глеба, которые ушли за стрелку таинственного рельсового пути. Гелька прислонился к стенке и положил один листок с будёновкой себе на колени. Смотрел на рисунок.
– Нам теперь и телефона не надо, – улыбнулся Янка. – Можем на этих листах переписываться – самая быстрая и тайная связь.
– Ага… А то тётушка вечно локаторы настораживает, когда я по телефону говорю…
Дома Гелька сразу попробовал новый вид связи. Написал:
"Янка, приходи, как договорились. В 21.00".
И под этой строчкой невидимый красный фломастер вывел :
"Ладно".
Гельке показалось, что слово неуверенно дрогнуло.
"Янка, может быть, ты не хочешь?"
"Я хочу. Только…"
"Что?"
"…Ты не смейся, я сейчас объясню".
"Я не буду смеяться!" – торпливо написал Гелька и очень встревожился.
"Я почему-то стал бояться высоты. В прошлый раз полезли на крышу, и я весь обмер. А сегодня на шведской стенке опять".
"Янка! Тогда не надо!"
"Нет, я приду. Это надо перебороть".
"Янка, а ты не заболел? Я, когда лежал с вирусом 7-ж, всё видел во сне, что лезу на колокольню Капитанской церкви, а потом падаю, падаю. Тоже было страшно".
"Нет, Гелька, тут что-то другое. Ты не бойся, я приду"…
Янка поднялся на крышу быстро, без остановки, но там сразу сел у кожуха энергосборника и прижался к нему поплотнее. Неловко сказал:
– Что же со мной такое? Сроду не боялся… В Приморске на такие скалы лазил…
– Может, пройдёт… – утешил Гелька.
– Может быть… А если не пройдёт, я всё равно себя переборю… Открывай зонт…
…Почти каждый вечер они забирались на Гелькину крышу и раскрывали зонт, оклеенный изнутри шелестящей фольгой. Это был маленький самодельный локатор. Провод шёл от него к микроприёмнику "Турист", подключённому к двум парам наушников. Локатор шарил по звёздам и горизонту. В наушниках трещало и попискивало, иногда пробивались обрывки передач. А Гелька и Янка ждали: не проклюнется ли какой-нибудь сигнал от Юрки и Глеба. Слова какие-нибудь или песенка знакомая…
Ни о каких сигналах они с Юркой и Глебом не договаривались. Как их можно послать, никто не знал. Но пока зонтик-локатор выхватывал из эфира непонятные звуки, была хоть какая-то надежда.
Очень крошечная, но всё-таки надежда…
Вот и сейчас Гелька медленно водил по небу ручкой зонта, на котором тонким штыком торчала антенна. Янка, уже отдышавшийся от страха, наугад крутил ручку настройки. Вякала в наушниках музыка, перемешивались разные языки, потом наступала шелестящая космическая тишина…
Наконец Гелька отложил зонт, снял наушники. Посмотрел вверх.
Сентябрьскийпоздний вечер был чёрным, звёзды в зените казались громадными и раскидывали голубые лучи.
– Янка, а почему Глеб написал, что на будёновке голубая звезда? Звёзды же всегда были красные.
– Конечно, красные. Они были блестящие такие, эмалевые. А под них нашивались ещё звёзды – большие, их из сукна вырезали. У каждого рода войск – звезда своего цвета. У пехоты – малиновая, у артиллерии – чёрная, у конников – голубая… Конники в те времена были самой быстрой армией.
– Я два года назад ездил в лагерь "Ласточка", там жили две лошади. Одна настоящая и одна робот. Мы на них катались, только не быстро, конечно…
Янка улыбнулся в темноте:
– Может, нам на Ваське покататься?
– На нём покатаешься. Так лягнёт, что не захочешь… Интересно, почему они с Листиком не пришли? Раньше каждый вечер прибегали…
– Может, костюм Ваське перешивают…
– Или обоих дома засадили за школьные приключения.
Янка сказал:
– Васька вчера опять у меня выпытывал: какой был папа Ерёма, и как мы жили раньше, и какой был "Курятник"… Для него, для Васьки, это такая давняя давность…
– Мне тоже иногда кажется, будто всё давно-давно было, – признался Гелька. – И иногда наоборот: будто вообще ничего по было.
– Ага! Кажется, что прибежишь на станцию, а там "Курятник", а в нём Ерёма, Глеб, Юрка…
– Зря начальник велел сломать вагон, – сказал Гелька. – Знаешь, Янка, я иногда думаю… Это, конечно, чушь, но бывает такая мысль: если бы "Курятник" остался, Юрка и Глеб скоро вернулись бы… По крайней мере, Юрка…
Гелька не знал, конечно, что Юрка хотел вернуться и не смог.
Когда тоска по Гельке, по Янке, по Старогорску вдруг сжала его и не пустила дальше, он виновато и быстро попрощался с Глебом. Скомканно сказал:
– Гелька думает, что я его бросил. Наверно, так нельзя…
И он пошёл назад.
Он шёл долго, но огни Старогорска, которые казались близкими, вдруг растаяли, и впереди, над пустым степным горизонтом, встал быстрый рассвет. Юрка оглянулся. Глеба сзади, конечно, не было. А впереди… Что было впереди?
Юрка постоял на шпалах. На прямом рельсовом пути посреди поля, где в траве начинали посвистывать птицы. Он был один и вполне мог заплакать от этого одиночества и от неизвестности. Но он не стал.
– Раньше надо было думать, – сказал он себе. – Теперь шагай.
Он поднял сухой стебель сорняка и, щёлкая им по рельсу, пошёл навстречу утреннему ветерку. И даже тихонько засвистел сквозь зубы. Он шагал быстро, и плетёный аксельбант барабанщика хлопал его по форменной рубашке…
