Книга: Повесть об одном эскадроне
Назад: Глава пятнадцатая
Дальше: Глава семнадцатая

Глава шестнадцатая

Гудит мотор, посвистывает в тросах-расчалках ветер, плывет внизу земля, напоминающая с птичьего полета небрежно намалеванную карту. Преобладают блеклые, точно размытые, тона. Поручику Шестакову нравятся эти цвета — зеленовато-желтые, светло-коричневые, буроватые цвета осени. Но сейчас он не рад им. Трудно в пестром хаосе красок отыскать то, за чем охотишься вот уже третий день.
Вначале задание показалось ему не таким сложным. Нужно было найти с воздуха красную кавалерийскую часть, которая рыскает по тылам дроздовской дивизии, сообщить о ее местонахождении командиру особого отряда полковнику Козельскому и, если это понадобится, принять участие в карательной экспедиции против красных. Вот и все.
Но прошел день, два, истекает третий, а «ньюпор» напрасно тратит горючее, и поручик Шестаков напрасно до рези в глазах всматривается в пятна побуревших осыпающихся рощ и перелесков. Несколько раз ему казалось, что цель близка. Он снижался и на бреющем полете проходил над походной колонной. Но каждый раз это оказывались свои. А где же те красные, ради которых создан специальный отряд под командованием его высокоблагородия полковника Козельского, ради которых снят с фронта боевой аэроплан?
Этот вопрос беспокоил не только поручика Шестакова. В штабе дивизии давно уже обратили внимание на разноречивые сообщения о красном отряде. В одних говорилось о небольшой горстке конников, в других — о партизанском отряде, который отбирает хлеб, заготовленный для войска, и раздает его крестьянам, в-третьих, сообщалось чуть ли не о целом кавалерийском соединении. Не очень-то верил начштадив генерал Витковский этим слухам, знал, что у страха глаза велики. Но по-настоящему встревожился, когда узнал о дерзком нападении на артдивизион и разгроме батареи — это уже не шутка. Тогда и решено было создать специальный отряд под командованием полковника Козельского и придать ему аэроплан.
Полковник принял командование сводным отрядом и дал задание поручику Шестакову искать красных. Дважды «ньюпор» появлялся над местом, где квартировал отряд Козельского, и дважды полковнику приносили вымпел с малоутешительным донесением: «Красных не видел, поиски продолжаю».
…Поручик досадливо дернул плечом: неужели и сегодня летал впустую?..
Впереди показалась опушка леса. Сибиряк бы улыбнулся и сказал, что это не лес вовсе, а так, рощица. Но в орловских краях и эта рощица казалась мощным лесным массивом. Протянулся лес верст на пятнадцать, и Шестаков решил тщательно осмотреть его: не здесь ли скрываются красные?
Он привычным движением положил «ньюпор» на крыло — и вдруг заметил на поляне людей. Машина пошла вниз, и поручик увидел стреноженных лошадей, разбегающихся во все стороны серо-зеленых человечков, кучи валежника. Потом сквозь шум мотора послышался сухой винтовочный треск, и Шестаков с удовлетворением отметил, что с земли стреляют. Значит, красные. Нашел-таки наконец!
* * *
Проводив группу Харина, Дубов повел разведчиков на север, в большой лес верстах в пятнадцати севернее городка. Здесь, в этом лесу, и назначил он встречу. Харин, выполнив задание, должен был по возможности скрытно привести сюда своих людей и тех, кого удастся освободить из белогвардейского застенка. А Дубов подготовит тем временем землянки и соорудит нечто похожее на временный лагерь.
Работа кипела, когда Дубов увидел неуклюжую птицу, низко летевшую над лесом.
— Огонь по аэроплану! — закричал он, хватаясь за свай карабин. — Всем огонь! Это разведчик…
Затрещали беспорядочные выстрелы, но машина уже пролетела над поляной. Когда же «ньюпор» вернулся, его встретили дружные четкие залпы. «Ньюпор» неловко нырнул, словно его колеса попали в воздушную канаву, выпрямился, задрожал и пошел вниз.
Дубов ожидал увидеть груду обломков на месте падения. К его удивлению, аэроплан стоял почти прямо, опираясь широкими крыльями на пружинистую поросль молодого орешника. Винт еще вращался, срывая вялые листья, и воздушным потоком их гнало навстречу людям.
Командир вспрыгнул на крыло. — А ну-ка, Егоров, давай сюда твою аптеку. Жив пилот, кажется.
Дубов тяжело спрыгнул на землю и отошел в сторону, просматривая документы офицера. «Несомненная удача, — думал он. — Так просто белые не станут посылать аэроплан».
— Егоров, как он там — для допроса готов?
— Сейчас очухается. Офицер был контужен. Пуля пробила бензобак и рикошетом чиркнула его по голове. Шлем смягчил удар, но все же летчик потерял сознание. Добрая порция нашатыря привела его в чувство, и сейчас он лежал, ошалело поводя глазами. Егоров заканчивал перевязку, для очистки совести чертыхаясь про себя, что приходится тратить бинт на всякую сволочь…
Дубов терпеливо ждал. А бойцы, как малые дети, обступили аэроплан и рассматривали редкую машину.
— Нашим бы, — похлопал один из разведчиков Свешнев, по обшивке крыла-.
— Хороша машина, — Дубов тоже прикоснулся рукой к шершавой поверхности корпуса. — Только придется ее сжечь.
И тут он заметил Комарова. Тот стоял у мотора и ловил в ладони тонкую струйку бензина. Дубову показалось, что он уже видел раньше такое выражение глаз — у рабочих, когда они возвращаются на завод и подходят к станкам после долгого перерыва, у солдат из крестьян, когда они останавливаются в случайной деревне и помогают хозяйке наладить плуг.
— Ну, ты, дурень, куда лезешь?! — крикнул вдруг Комаров Свешневу, который, царапая крыло шпорой, пытался забраться в кабину. — Не порть добро.
— Так все одно жечь командир приказал, — Свешнев беззлобно ткнул обшивку носком сапога.
— Жечь? А ну, слазь! Кобель сытый, поищи другую игрушку… Товарищ командир, — обернулся он к Дубову, — как же так — жечь? Может, я его перегоню к нашим, а? Я механиком в Гатчине служил. Мотор знаю…
Комаров уперся взглядом в Дубова, щеки его зарделись. Дубов словно заново увидел бойца: у Комарова — руки металлиста, как и у самого Дубова, с вечной траурной каемкой под ногтями, и нездорово-желтое, несмотря на сытный степной воздух, лицо человека, недоедавшего с детства, и одет он особенно аккуратно, подтянуто. Пуговицы топорщатся на проволоке, чтобы не пришивать беспрерывно. Гранаты, подсумок, фляжка прилажены так, что не брякнет, не стукнет. «Как иногда бывает, — подумал командир, — одно слово — и человек вдруг раскрывается с совершенно неожиданной стороны…»
— А кто полетит? Ты?
— Нет, я не смогу. Правда, все знаю — да не пробовал.
— Так кто полетит?
— Он. Наган в затылок и лети. А меня на всякие там мертвые петли не возьмешь, я и бортмехаником летал, их штучки знаю.
— А если он тебя тепленьким к белым привезет? — Дубов уже понял, что предложение Комарова осуществимо, но хотел знать, что думает сам боец.
— Ему жизнь-то дорога…
— А тебе?
— Мне… Тоже… Наверно, даже больше, чем ему. Я еще в коммунизме пожить хочу, а у него что? Потому он и не заблажит, что нет у него твердой опоры в жизни.
— А ты, Комаров, гляжу я, психолог.
— Станешь, командир. Летчики — они все подряд ненормальные. Нагляделся я на них. Тот кошку с собой в воздух берет, этот куклу — талисман, говорит. Да вы спытайте его, посмотрите, он уже готов, тепленький!
Пилот полулежал у куста и тоскливо смотрел на закат. На лице его было написано покорное безразличие к своей судьбе, и только в уголках глаз, затененных прищуром, искрились слезы жалости к самому себе, к своей дурацкой судьбе.
Дубов заглянул в документы:
— Поручик Шестаков!
Пленный вскочил на ноги, пошатнулся, но остался стоять, вытянув руки по швам. Глаза его бегали по лицу красного командира, пытаясь прочесть судьбу.
— Я ж говорил, командир, — шепнул Комаров.
— Показания давать будешь? Или… — Дубов кивнул головой в сторону кустов. Пленный еще раз взглянул на закат, едва приметно вздохнул. В этот момент Егоров с шумом выбил о ладонь трубку-носогрейку. Пленный вздрогнул.
— Слушаю вас.
Ничего нового для Дубова пленный рассказать не мог — это стало ясно командиру довольно скоро. Он уже начал торопиться и вопросы задавал больше для видимости, как вдруг Шестаков, почувствовав, что никакого интереса для красного командира не представляет и что скоро ему, видимо, придется брести в свой последний путь, сказал извиняющимся голосом, словно оправдываясь:
— Видите ли, я давно не был в части, потерял связь, так сказать, с событиями…
— То есть как это давно не был в части? — насторожился Дубов. — А заправлялся где?
— Когда меня откомандировали к Козельскому, мне завезли горючее в деревню, — Шестаков перегнулся вперед и показал на карте Дубова станцию у железной дороги. — Чтобы не летать каждый раз на аэродром — ведь он далеко отсюда. А господин полковник Козельский все время в движении, так что завозить горючее к нему также не имело смысла. Вот я и жил последнюю неделю в отрыве от событий…
Теперь Дубов оживился. Он стал забрасывать офицера вопросами, забыв об одном из главных, выработанных им самим правил допроса — ждать ответ на каждый вопрос и не торопить пленного.
— А как вы связываетесь с Козельским? А кто охраняет бензин? А знает ли Козельский вас в лицо? — Дубов и не замечал, что стал называть пленного на «вы». Шестаков отвечал подробно и даже помогал командиру — дополнял, вспоминал мелкие подробности, показывал на карте все стоянки…
…Через час, записав все, что мог рассказать офицер, Дубов вышел из штабной землянки вместе с Комаровым. Он не удержался и толкнул красноармейца кулаком в бок:
— Действительно, психолог. Так вот, Комаров, быть тебе, комару, опять в воздухе. Только не к нашим завтра полетишь, а к белым. И чтобы мотор работал, как часы. Я тебе, моторист, такое задание придумал — самому не верится!
* * *
Давно уже поручик Покатилов не чувствовал себя так отвратительно, как в эти дни. Ему фатально не везло. Все началось в тот момент, когда он под влиянием гнева, обиды, ревности объявил Наташу красным агитатором. Большей глупости он придумать конечно, не смог бы, даже если бы долго старался… Его обвинили в том, что он упустил главного агитатора, резидента, к этому прибавилось еще и обвинение в пассивных действиях при стычке с отрядом красных. Историю, конечно, раздули завистники из штаба. Тыловые крысы — на бумаге сражаться легко! Если бы он знал, что все так обернется, он бы сделал вид, что не заметил ни красного, ни Наташи. А потом?.. Потом болтливый либерал попрыгал бы у него… Да что говорить, сделанного не воротишь.
И вот теперь Покатилов уже не командир отдельного отряда, а всего-навсего ротный у полковника Козельского, которому поручено найти и уничтожить красную кавалерийскую часть, пробравшуюся в тыл. И хотя Козельскому выделили почти батальон, поручик чувствовал себя неважно. Гоняться за кавалерийским регулярным отрядом — это совсем не то, что арестовывать безоружных комбедовцев и активистов по маленьким деревушкам…
В довершение всего друзья передавали, что полковник Козельский неоднократно называл арест мадемуазель Краснинской не джентльменским поступком. Старый осел, в белых перчатках воюет…
…Покатилов прислушался. Его звали. Ну, конечно, опять его новый дружок, корнет из павлонов, Валька затеял вист.
— Иду! — ответил Покатилов и лениво зашагал к сеновалу, где расположились офицеры его роты.
Но не успел он сделать и трех шагов по открытой полянке, как над ней появился низко летящий «ньюпор». Покатилов присел. По фронту ходили слухи о страшном красном авиаотряде Братченко; неуловимом и грозном. Поручик бросился на землю. Казалось, над самой его головой пророкотал мотор.
«Сейчас гранаты кинет», — тоскливо думал поручик. И действительно, рядом с ним что-то упало на землю. Покатилов зажмурил глаза. Все, конец…
Но вместо взрыва он услышал громовой хохот.
— Господа, посмотрите, как поручик труса празднует, ха-ха-ха!.. — узнал он голос своего нового друга.
Над ним, расставив кривые кавалерийские ноги, стоял корнет.
— Нет, вы посмотрите, господа, доблестный…
— Перестань, чудак, не трепи языком! Ставлю бутылку шампанского в городе, — просительно сказал Покатилов.
— Это дело. Только ставь уж не в городе, а сейчас, и не шампань, а спирти вини, — стал торговаться Валька. — А ты хорош! Думаю, что это он лежит и голову себе под мышку спрятал… — не унимался корнет.
— Я тебя честью прошу, кончай балаган.
— Что это ты от своих уже стал шарахаться?
— От каких своих? Ведь он бросил гранаты!
— У страха глаза, говорят, велики, — задумчиво проговорил корнет.
— Серьезно, я отчетливо слышал!
Офицеры внимательно огляделись вокруг.
— Смотри, вымпел! — Покатилов схватил вымпел с привязанной к нему длинной лентой. — Идем к Козельскому.
«…Красных не обнаружил. Возвращаюсь к себе. Буду завтра. Поручик Шестаков», — прочитал полковник.
— Опять то же самое? Очень жаль. Вы можете идти. — Козельский повернулся и ушел в штабную избу.
Распивая с корнетом спирт, Покатилов ругал полковника:
— Вот сухарь штабной, хоть бы поблагодарил.
Корнет опять весело смеялся, обнажая мелкие белые зубы.
— Да за что тебя благодарить? Любой нижний чин сделал бы то же самое.
— Я не нижний чин. Не понимаю, почему на меня старик взъелся…
— Эх, Жоржик, а еще бывший адъютант… — заржал корнет, откидывая вихрастую голову. Спирт расплескался, и корнет умолк, с сожалением разглядывая лужицу драгоценной влаги на столе. — Ты же поступил некрасиво, неблагородно, наконец. Джентльмены не воюют с дамами. Они их любят. Какого черта ты поволок мадемуазель Краснинскую в контрразведку? Рыцарь белой идеи, на своих кидаешься. Мало тебе, что ли, краснопузых?
— Перестань!
— Что «перестань!» Дело говорю. Я бы эту девулю… — корнет пьяно причмокнул. — Ну, а наш старик, как известно, придерживается старозаветных правил. Белый полковник в розовых подштанниках, я за ним давно посматриваю…
* * *
Комаров и Шестаков дотянули до лагеря на последних каплях бензина. Много горючего потеряли, когда чинили бензобак «подручными средствами». Так хорошо начавшаяся операция оказалась под угрозой срыва.
К середине ночи пошел дождь. Дубова это обрадовало. Он долго не ложился спать, поджидая группу Харина из города, и мучительно обдумывал, что ему делать с аэропланом. Где достать бензин? Если завтра Комаров не полетит с очередным донесением, все раскроется. Пожалуй, дождь пошел как нельзя более своевременно. Нелетная погода! Да и Харину он, определенно, на руку. На дорогах в такую погоду движение меньше. Скорее бы они приходили… Фома с бойцами…
Командир забрался в шалаш. Костер перед входом некоторое время боролся с дождем, потом зашипел, пламя угасло, и едкий беловатый дым окутал полянку. Разведчики давно спали, клонило ко сну и Дубова. Он подумал о часовых, которые мокнут под дождем и потом не смогут обсушиться… О том, что давно пора бы хоть на денек заскочить в заброшенный, глухой хуторок, дать ребятам возможность просушить сапоги и шинели… Не помешала бы и банька. Монотонный шум дождевых капель, сбегающих по тонкому настилу из веток, убаюкивал, дурманил голову. Командир задремал…
Проснулся он от непривычного для ночного времени шума.
— Командир, наши пришли!;
Слышался разнобой голосов:
— Здорово, Яшка, чертяка!
— Ну, Фома, покажись, соскучились…
— Знакомьтесь, ребята, — наши новые товарищи!
— Эх, костер погас. Подождите, сейчас соорудим.
Дубов кубарем выкатился из шалаша.
— Харин, успех? Проспал-таки я…
— Так точно, товарищ командир, полный успех!
— Командир, принимай пополнение в нашу политическую часть — большевиков-подпольщиков! — забасил рядом Ступин и сейчас же перешел на деловой тон: — Теперь пора и свою ячейку организовать — ты, я и еще трое! Сила!
— Ну-ка, господин унтер, дай я тебя поцелую! — воскликнул Дубов и порывисто обнял Харина. — Вот, черти… Орлы!
Он шумел больше всех, стараясь скрыть, как он рад тому, что налет на контрразведку окончился успешно.
Бойцы затащили новых товарищей в самую большую землянку. Егоров налаживал у входа костер, кто-то тащил котел с остывшей кашей. Маленький Харин кромсал трофейное сало такими кусками, будто собирался угощать бенгальских тигров.
Воронцов подумал о Наташе — встреча с товарищами заставила его на минуту позабыть все на свете, — огляделся и, не найдя девушки, вышел.
— Наташа, где вы?
…Освобождение и беглый разговор с Воронцовым Наташа вспоминала как во сне. Все заслонил долгий путь — на телеге, на конях, верхом, пешком — по бесконечным дорогам, оврагам, полям, лесочкам, и опять оврагам, и опять лесочкам. Непонятно, как ориентировались в кромешной мгле бойцы. Да еще дождь. Она смертельно устала, промокла, озябла, все происходящее так ее ошеломило, что она даже не успела подумать, что дальше. А тут еще и Костя пропал куда-то…
— Наташа, где же вы? — Рядом с ней выросла фигура Воронцова.
— Костя, — горячо заговорила девушка, — зачем вы меня привезли сюда? Зачем? Я чужая здесь, никому до меня нет дела!
— Наташа, как вам не стыдно! Чужая? Идемте со мной. — Воронцов почти насильно ввел девушку в большую землянку.
Костер наконец разгорелся, едкий дым стелился у самого пола, но никто не обращал на него внимания. Все уписывали кашу с салом, переговаривались, угощали и угощались сами.
— Товарищи, познакомьтесь — это девушка, которая выходила меня в Краснинке. А это мои друзья и соратники, Наташа.
— Ура Наташе! — провозгласил с набитым ртом Харин.
— Ты хоть прожуй, медведь. Где только тебя вежливости учили? В берлоге?… — отозвался Швах.
— Вы его не слушайте, Наташа, я ничего…
— Ну, для ничего ты слишком много места занимаешь.
Харин засмеялся первый.
— Скажите, Наташа, — не унимался Яшка, — и как это наш Костя себе такую симпатичную спасительницу нашел? Почему меня никто не спасает, не выхаживает?
— Да перестань ты! Уступи лучше место девушке. Ишь уселся, где дыма нет, — вступился за Наташу практичный Егоров. — Поешьте, а?
— Во, у меня ложка чистая есть, запасная, — предложил Фома, опасливо поглядывая в сторону Яшки. Услышит про запасную ложку, проходу не даст. Кажется, пронесло…
— Между прочим, Наташа, у нас тут и Харин запасной есть!
«Вот, ушастый, услыхал», — удивился Фома и помрачнел.
Наташа, да и все другие, с ожиданием, с каким смотрят обычно на фокусника, уставились на Шваха.
— Вот, полюбуйтесь, — Яшка осветил прижавшегося в угол Семена. Все засмеялись, так был похож он на Харина-большого. Засмеялась и Наташа: ей вдруг стало легко и просто среди этих людей. Она поймала взгляд Кости и благодарно ему улыбнулась.
— Не одного тебя эта барышня выходила, — услышал Костя незнакомый голос с хрипотцой. — Мне она тоже помогла, перевязку сделала там, в камере.
Наташа оглянулась на голос и узнала своего недолгого соседа по камере. Он улыбнулся и весело посмотрел на нее добрым, широко открытым единственным глазом.
— Спасибо тебе, дочка. Душевный ты человек, правильный.
— Ну зачем вы так, — покраснела Наташа. — Ведь я ничего особенного не сделала. — И, чтобы скрыть смущение, поспешила переменить разговор: — Я так и не знаю, как вас звать. Не успела спросить тогда…
— Зови дядей Петро. Все так кличут. А от доброго слова не отказывайся. Его не легко заслужить, — доброе-то слово.
Назад: Глава пятнадцатая
Дальше: Глава семнадцатая