9
Немецкие самолеты не давали покоя. Они бросились в погоню за маленьким кораблем, уходившим к югу. Алексей Емельянович говорил:
— Сейчас самое главное — сберечь «Железнякова», спасти экипаж.
Над головами не смолкал прерывистый, хриплый гул самолетных моторов. Бомбардировщики летали над кораблем, но из-за облачности найти его не могли.
— Если бы мне на Дунае сказали, — говорил Харченко в кают-компании комиссару, — что «Железняков» выдержит такой налет, я бы не поверил. Теперь я убежден: он крепче стали, наш кораблик…
Вошел Георгий Ильинов с радиограммой.
«Командиру «Железнякова», — значилось в ней, — приказываю немедленно сообщить точные координаты, число раненых, убитых, количество боезапаса. Сообщите, нужна ли помощь. Отвечать немедленно».
Пока командир читал радиограмму, радист переступил с ноги на ногу и кашлянул.
— Ты что? — спросил Харченко.
— Товарищ командир корабля, — сказал Ильинов, — разрешите высказать свое мнение.
— Высказывай.
— Мне думается, не наши это запрашивают.
— А кто же?
— Немцы. Уж больно настойчиво и нахально требуют.
Харченко еще раз перечитал радиограмму и передал ее комиссару. Они переглянулись. Королев молча покачал головой.
— Пока не отвечать, — приказал командир, — подождем.
Через полчаса Ильинов вошел с новой радиограммой. В еще более резких выражениях требовалось сообщить координаты и состояние корабля.
— Определенно немцы, — решил Алексей Емельянович. — Ловят нас. Не отвечать. Поняли? Слушать, но не отвечать.
— Есть! — вытянулся радист.
— Позовите ко мне командира БЧ-5.
Через минуту светлоусый Павлин стоял на пороге кают-компании.
— От машин потребуется самый полный ход. Сможете дать?
— Есть самый полный ход! Дадим, товарищ командир.
— Учти, механик, вся надежда на ход. Фрицы хотят нас во что бы то ни стало поймать. Ясно?
— Ясно, товарищ командир.
— А мы должны во что бы то ни стало уйти. Понятно?
— Понятно. Разрешите идти?
— Идите.
Через несколько минут корпус корабля забился мелкой дрожью. Корабль развил самый полный ход.
В эту ночь Ильинов еще не раз стучался к командиру. Гитлеровцы настойчиво и нагло требовали сообщить о местонахождении корабля. Харченко приказал:
— Кто бы ни запрашивал — ни звука… Если, кроме этой ерунды, больше ничего не будет, придете в шесть ноль-ноль, не раньше.
Под утро Ильинов положил на командирский стол целую пачку радиограмм.
— Все то же самое?
— Точно, товарищ командир.
Харченко, не читая, смахнул радиограммы в стоявшую под столом плетеную корзинку для мусора.
Утро «Железняков» встретил у суровых скал побережья. Корабль шел полным ходом. Самолеты наконец отвязались от него, и в небе больше не было слышно их противного гула. В море, видно, изрядно штормило. Даже здесь, возле самого берега, монитор тяжело переваливало с борта на борт.
И все же кок вовремя готовил обед, матросы стояли на вахте, читали книжки, брились, стирали белье и мылись под горячим душем. Такова сила флотских традиций — ни штормы, ни бомбежки не могли изменить раз навсегда установленный корабельный порядок.
Несколько суток подряд «Железняков» ускользал от гнавшихся за ним по пятам гитлеровских воздушных пиратов. Он стал неуловимым, речной корабль, велением войны вдруг очутившийся в бушующем осеннем море. И если комендоры отдыхали, то машинисты не спали уже несколько ночей, и Харченко, по нескольку раз в день спускавшийся в машины, удивлялся, как еще выдерживают напряжение эти неутомимые люди.
Суровые штормы нависли над кораблем. Пронизывающий холодный ветер проникал через задраенные люки. Мелкий и частый дождь барабанил по палубе. Повсюду вокруг монитора разливалась промозглая муть, повсюду рыскали седые гребни, и лишь вдали виднелся скалистый берег.
Радио каждый день приносило безрадостные вести. Враг подошел к Москве, Ленинград в осаде, нашими войсками оставлены Одесса, Николаев, Мариуполь, Таганрог…
Тяжело было переживать это время на одиноком кочующем корабле.
«Должен быть перелом на фронте, должен быть! — писал в своем дневнике Ильинов. — Верю, этот перелом скоро наступит».
«Держатся ханковцы, держатся севастопольцы. Как бы близко ни подошел, враг к Москве, наш народ не отдаст столицу гитлеровцам!..» — записал в дневнике Павлин.
Комиссар поддерживал у экипажа веру в непобедимость нашей Родины, в стойкость советского народа. «Миллионы наших бойцов готовы защищать Отчизну до последней капли крови, — говорил комиссар. — Севастопольцы стоят насмерть, но не пропускают врага. Вот с кого мы должны брать пример! Флот поддерживает сухопутные войска на приморских участках фронта. Наш корабль находится в выгодном положении. Плоскодонный, с небольшой осадкой, он может заходить в реки, громить вражеские тылы… Наши орудия — дальнобойны, скорострельны и, как вы сами убедились под Николаевом, они обладают большой разрушительной силой. Приборы управления огнем — совершенны. Дело за нами, товарищи! Повышайте свое мастерство, будем врага бить без промаха, без единой осечки!..»
В тот же день боевой листок корабля призывал весь экипаж корабля брать пример с защитников Ханко и Севастополя…
«Сегодня, — писал в свой дневник комиссар, — мы принимали в партию комсомольцев Овидько и Личинкина. Отличные ребята, умелые, знающие специалисты, беззаветно преданные Родине люди… Я с радостью рекомендовал их в партию. С горячей речью выступил самый молодой партиец на корабле — младший лейтенант Гуцайт. Он рассказал, как безукоризненно выполняют они все его приказания, как бесстрашно забираются в самое логово врага и приносят ценные сведения… Овидько был очень смущен, не знал, куда девать свои огромные руки, рассказывая свою биографию. Несколько раз повторил, что у него на Полтавщине осталась горячо любимая мать. Полтавщина занята врагом, и я хорошо понимаю, какая тяжесть лежит на сердце у этого матроса-богатыря, не знающего, что такое страх в бою. Игорь Личинкин надеется после победы пойти в военно-морское училище и стать офицером. Если останусь жив, непременно помогу ему в этом. Мы приняли обоих, и я их поздравил. Оба счастливы, что стали коммунистами…»
