34
Чернопятов стоял у верстака, упираясь в его край своими сильными руками, и внимательно глядел, как горит примус, выбрасывая с шипением ярко-фиолетовое пламя. Когда пламя дрогнуло и переметнулось на одну сторону, он взял иголку и тщательно прочистил горелку. Пламя выровнялось, образовало широкий огненный венчик.
Возле верстака на пустом ящике сидела старуха — хозяйка примуса — и не сводила с огня своих мутноватых слезящихся глаз. На коленях ее покоилась большая плетеная кошелка.
— Ну как, мать? — спросил Чернопятов, подкачивая примус.
— Хорошо! Как новый!
— А ты говорила, не будет гореть. Вон как шипит, что паровоз!
— И в самом деле, — согласилась старуха, — а я уж и не надеялась… Примус-то старенький, поди, ровесник мне.
— Еще послужит! — улыбнулся Чернопятов.
Он погасил примус, старательно обтер его тряпкой и собственноручно уложил в кошелку.
— Если будет хандрить, приноси.
Старуха зубами развязала узел на головном платке, вынула из него несколько смятых немецких марок и молча положила на верстак:
— Дай бог тебе здоровья!… Прощевай.
— Счастливо, мать!
С кряхтением и вздохами старуха стала подниматься по крутым ступенькам.
Косые лучи клонящегося к западу солнца заглядывали в мастерскую, но почти не освещали ее. Только на уголок верстака падал желтый блик.
Чернопятов вытер о передник запачканные руки, скрутил цигарку, закурил и, присев на ящик, на котором только что сидела старуха, призадумался.
В том, что Семен Кольцов согласится идти на ту сторону, он не сомневался. И ради документов, хранящихся в голубом пакете, можно отказаться от аэродрома. Это дело не горит. Но терзали иные сомнения. Конечно, Семен — ловкий, головастый, смелый и напористый парень. Лучше его никто не справится с таким поручением. Но справится ли и он? Вот вопрос. Чтобы соваться через передний край немцев, надо хорошо знать этот край. Сейчас ведь не сорок первый год, когда на фронте были дыры, в которые можно было всунуть целую дивизию. Сейчас фронт уплотнился. Немцам туговато приходится. Как они ни бахвалились, а все же пришли к войне позиционной. Принудили их. И вот попробуй сейчас отыскать не дырку, а хотя бы маленькую щелочку. Где она? Кто ее укажет? Кто подскажет, кто посоветует: в каком направлении лучше податься?!
Да, радиосвязь — великое дело!
И двести километров до фронта — тоже дело нешуточное. Если поездом добираться, нужны документы. Крепкие, верные документы. И еще придумать надо, зачем это Семену Кольцову, парню из Горелова, понадобилось вдруг пробираться на восток. Зачем? И придумать-то трудно. А документы где возьмешь?
Значит, идти надо на своих двоих, без документов. Двести километров. Шутка сказать! Это верных десять суток, не меньше.
А как идти? Лесом? По карте и компасу? Только так! А иначе — крышка. В первом же населенном пункте схватят, обыщут — и конец! Да и в лесу могут перехватить. Тут, поближе, еще можно проскочить, а там, возле передовой, каждый кустик на учете. Сцапают, как миленького. И, наконец, не все же время будет тянуться лес, пойдут и открытые места. А как тогда? День лежи, а ночь шагай?… Ничего себе: так и за месяц не доберешься.
Расстроенный окончательно, Чернопятов встал, подошел к верстаку, в сердцах отшвырнул какую-то кастрюлю, стоявшую на краю, и, повернувшись, заметил чьи-то ноги в дверном проеме. Он пригнулся и увидел Заболотного. В руках у того был старый железный таз.
Заболотный быстро скатился вниз по ступенькам и, подбежав вплотную к Чернопятову, выпалил прерывающимся шепотом:
— Готовцев — предатель!…
Чернопятов отшатнулся:
— Ты… в своем уме?
Глаза Заболотного сверкали. Он вытер рукавом лоб с проступившими на нем росинками пота.
— Предатель, я говорю!… Я брил Скитальца, видел Демьяныча. Они все рассказали… В тюрьме сидит Валентина Готовцева, которую мы ожидали! Ее арестовали сегодня утром.
Чернопятов схватился за сердце и тяжело опустился на ящик. Лицо его покрылось мертвенной бледностью. Час от часу не легче. Тимошка, Костя… Теперь Готовцев — предатель.
— Григорий Афанасьевич, что с вами? — испуганно спросил Заболотный.
— Ничего… подожди… сейчас пройдет, — ответил тот ровным и тихим голосом и осторожно вздохнул. — Не обращай внимания…
Хорошенькое дело — не обращай внимания! Ничего подобного не случалось до сих пор с Чернопятовым, хотя подполью и наносились тяжелые удары. Кто-кто, а уж Заболотный отлично знал, что сердце Григория Афанасьевича никогда не шалило. Но, видно, всему есть предел.
Чернопятов сидел прямо, молча, не отрывая руки от груди, стараясь дышать ровно, без напряжения.
— Отпустило, — тихо промолвил он. — Да, отпустило. Скажи на милость! Нужно же приключиться такому не вовремя… Говори, Степа, я слушаю тебя…
Заболотный рассказал о том, что узнал от Скитальца. К Готовцеву явилась в кафе девушка, и он ее выдал. Сегодня днем Готовцева вызывали в гестапо, и он на очной ставке уличил девушку. Но она ни в чем не призналась. Как ее арестовали, Скиталец не уточнил, но тут кое-что дополнил Демьяныч.
— Какой Демьяныч? — переспросил Чернопятов, хотя отлично знал его.
Заболотный пояснил: Никанор Демьяныч Сербин из деревни Лужки. Он по наряду от управы обслуживает кафе «Глобус». Сегодня утром ездил на молочную ферму с Готовцевым. Тот был не один. С ним из города выехала сестра, которую он оставил в лесу «собирать грибы». На обратном пути они хотели захватить сестру, но она на шоссе не вышла. Потом на пути встретилась женщина из Лужков, сказала, что в лесу была стрельба. А Готовцев только усмехнулся. Старику это показалось подозрительным. Он слышал о том, что у Готовцева есть сестра, что она работает якобы на немцев в Минске, и ее появление здесь, странная поездка в лес за грибами, да еще стрельба навели на нехорошие мысли.
— И вот когда я, — продолжал Заболотный, — увязал рассказ Демьяныча со словами Скитальца, мне стало все ясно.
Чернопятов подумал: «Значит, Костя успел-таки передать телеграмму, если Бакланов выслал человека».
— Как ты инструктировал Готовцева? — спросил он.
— Я предупредил, — твердо заявил Заболотный, — что если к нему под видом сестры явится женщина, он должен принять ее, укрыть и уведомить меня.
— И все?
— Да, все!
— Знает ли он кого-либо из наших, кроме тебя?
— Никого!
— А Костю Голованова?
— А при чем тут Костя? — удивился Заболотный. — Да и что он мог о нем знать?
— Я спрашиваю об этом потому, — тихо произнес Чернопятов, — что Кости уже нет. Костя погиб. В дом к нему ворвались гестаповцы, и он подорвал себя и их гранатой. Это было позавчера ночью.
Заболотный стоял потрясенный. Он оцепенел и не мог выговорить ни слова. В голове все смешалось. Он шел сюда со страшной вестью, но здесь его ожидала не менее страшная. Только необходимость что-то решать, принимать срочные меры вывела его из оцепенения.
Чернопятов спросил:
— А насчет Демьяныча Готовцев не догадывается?
— Что вы! Откуда?! — с тревогой ответил Заболотный. — Ведь старик по наряду у них в кафе работает.
Зная о том, что Готовцев — родственник Заболотного и что именно Заболотный рекомендовал его на подпольную работу, Чернопятов сказал:
— Он и тебя может выдать…
— Я думал об этом, — признался Заболотный. — Да уж лучше бы меня…
— Не говори глупостей, — оборвал его Чернопятов.
Заболотный нахмурился.
— Думал я и вот о чем: почему он раньше меня не выдал? Что ему стоило? Ничего. Значит, ему это невыгодно…
— Не понимаю, — заметил Чернопятов.
— Может быть, я и не то сказал, — поправился Заболотный, — но мне кажется, что ему неинтересно было предавать меня одного. Он хотел узнать, кто стоит за моей спиной.
— Он твой шуряк?
— Да, он женат на моей родной сестре.
— Хм!… Интересно, как она поведет себя, узнав, что Готовцев — предатель.
— Клавдия задушит его собственными руками, — сильно волнуясь, произнес Заболотный. — В этом я могу поручиться своей головой. Разрешите мне поговорить с ней, и вы убедитесь…
— Подожди, Степа… подожди… Давай обдумаем все, со всех сторон.
