17
Через девятнадцать минут на высоте тысяча шестисот метров самолет подошел к линии фронта. Штурман показал рукой вниз. Туманова свесила голову, но ничего не увидела. И так каждый раз. Когда бы она ни летала, на переднем крае царили тишина и покой, и даже не верилось, что там, внизу, укрытые в окопах и траншеях, сидят притихшие люди, готовые в любую минуту открыть огонь.
Вдруг вражеский прожектор прорезал небо косым лучом. Пилот мгновенно сбросил газ, и рокот мотора стих. Винт почти бесшумно рассекал воздух. Но на какую-то долю секунды пилот, видимо, опоздал. Слепящий глаза луч прожектора вцепился в самолет и повел его. Тут же загрохотали зенитки. Пилот свалил машину на левое крыло, и она так быстро скользнула вниз, что Туманову прижало к правой стороне кабины.
Огненный столб света растерянно заметался уже где-то справа: жертва ушла из его цепких лап.
Тумановой вспомнился недавний эпизод, когда немецкий ночной бомбардировщик, ослепленный тремя советскими прожекторами, не смог уйти и воткнулся в землю. Она понимала — сейчас все зависит от искусства пилота.
Машину качнуло с борта на борт, как пароход от удара большой волны; впереди светлыми пучочками обозначались разрывы зенитных снарядов. А снизу вверх к самолету жадно торопились огненным, несущим смерть пунктиром желтые, зеленые и красные пулеметные очереди.
Что-то удушливое и тошнотворное подступило к горлу.
Прожектор погас, и пилот сейчас же увеличил обороты мотора. Замолкла и стрельба. Гитлеровцы, видимо, ожидали налета на свой передний край и, убедившись, что их опасения напрасны, успокоились.
Самолет, набирая высоту, углублялся во вражескую территорию.
Пилот смотрел вниз. Там, время от времени включая фары, пробирались невидимые с воздуха автомашины. И только по их огням можно было определить, что самолет шел над шоссейной дорогой, которая служила ориентиром.
Туманова вытянула шею и посмотрела на пилота. Он уверенно держал штурвал и спокойно вел машину. Порою казалось даже, что он спит, настолько незаметны были его движения.
Штурман, наоборот, все время двигался, поглядывал по сторонам, обращался к карте, смотрел на приборы.
Где-то далеко на юге быстрые фиолетовые росчерки молний полосовали небо, освещая на короткий миг край земли.
«Там гроза и, наверное, идет дождь», — подумала Туманова.
Прошло еще двадцать семь минут.
Из-под задней кромки левого крыла стали выплывать редкие и робкие огоньки, разбросанные цепочкой на черном фоне.
Штурман поднял планшетку и ткнул пальцем в карту: железнодорожная станция. Да, станцию трудно укрыть: выдают огни. Как ни вертись, а без семафора, без света на стрелках и на тупиках не обойтись.
Самолет отклонился от шоссе и от станции круто вправо. Огоньки исчезли. Внизу потянулись массивы лесов.
Немного спустя пилот сделал один круг, второй и, развернув машину против ветра, сбавил газ. На смену трескучему рокоту мотора пришел легко шуршащий и даже приятный шум винта, вращающегося на неполных оборотах. Высота стала стремительно падать: тысяча сто… тысяча… девятьсот… восемьсот… семьсот…
«Приготовьтесь, Юлия Васильевна, — сказала сама себе Туманова. — Подходит ваша пора».
Она взглянула вниз. Туманная дымка исчезла. Смутно обрисовывался лес. Мелькнуло что-то светлое, видимо озеро. Вокруг ни огонька, никаких признаков человека. Все мертво.
Стрелка указателя высоты приближалась к цифре 600.
Штурман поднял руку в перчатке. Пилот впервые за весь полет повернул голову.
Туманова поднялась, поправила лямки парашюта, неуклюже перевалилась через борт и, держась за него одной рукой, стала осторожно подвигаться к задней кромке плоскости. Встречный поток воздуха подталкивал ее в спину.
А внизу тьма.
Туманова остановилась. Это был ее шестнадцатый прыжок вообще и шестой в тыл врага. И все-таки было страшно. Она глубоко вздохнула, вдела правую руку в резинку, соединенную с вытяжным кольцом.
Пилот прощально помахал рукой.
— Удачи! — крикнул штурман, не отрывавший от нее глаз.
Туманова кивнула.
Затем она присела, как перед прыжком в воду, и, оттолкнувшись от ребра плоскости, бросилась в ночную пучину.
