Глава двадцать третья
Во имя карьеры

И тогда в сопровождении подполковника Сумцова в комнату вошел высокий человек с оливковым оттенком кожи и черным разлетом бровей над блестящими глазами.

— Окажите, товарищ Капдевилья, какие у вас были отношения с гражданкой Людмилой Георгиевной Сенченко? — обратился генерал к вошедшему человеку.

— Гражданка Сенченко прислала мне деньги за часы, которые ей передала моя сестра Лора.

— А где живет ваша сестра?

— О! — грустно улыбнулся испанец. — Надо знать, как разбросало борцов-антифашистов по всему свету… Лора живет в Париже, но каждый день мечтает перебраться в Советский Союз. Ведь здесь ее Энрико!

— Кто такой Энрико? — спросил генерал.

— Это сын Лоры… Сирота. Его отец погиб в застенке. Энрико тогда был вот такой… — испанец нагнулся и рукой отметил расстояние над полом, — моя Катья его вырастила…

— «Катья» — кто это?

— Это моя жена. Она русская… Я принял советское подданство. Мы оба работаем на заводе…

— И последний вопрос, товарищ Капдевилья, — мягко сказал генерал. — У вас не было никаких неприятностей в связи с получением денег от гражданки Сенченко?

На красивом смуглом лице испанца отразилось волнение.

— Я очень хотел говорить здесь… Я рад, что могу… Сначала было хорошо, а потом я много, так много переживал из-за этих денег…

— «Переживали». Почему же вы переживали? — спросил генерал.

— Мне говорили, что… Сенченко оказалась предательницей своей Родины, что я получил деньги от шпионки… Я сразу уехал домой в Чернигов и не отвечал ей ни на одно письмо…

— Кто же вам это говорил?

Александр Капдевилья растерянно огляделся вокруг. Затем его взгляд остановился на представительной фигуре человека в роговых очках.

— Меня вызывал этот товарищ, и он говорил мне… — замялся испанец.

— Что же он говорил? — подбодрил его генерал.

— Он сказал, что меня… что я… что это есть шпионаж… настоящая банда…

— Провокация, — вскочил Власовский, — подлая провокация… желание скомпрометировать честного работника. Этот субъект никогда не был в Москве!

— Спокойнее, Власовский, — прервал его генерал, — провокатора мы разоблачим, не беспокойтесь… Скажите, товарищ Минакова, — обратился он к Маше. С того момента, как Капдевилья вошел, девушка не отрывала от него пристального и несколько изумленного взгляда. — Этот человек вам знаком?

— Да, конечно. Я узнала его, — волнуясь, сказала Маша. — Этого гражданина я уже видела.

— Где вы его видели?

— У нас, в Москве. Он приходил к Сенченко, а мы живем рядом. Я встретила его на площадке. Людмилы Георгиевны не оказалось дома, и этот человек оставил мне для нее письмо.

«Так вот зачем Сумцову был так нужен его адрес! Какое счастье, что я его запомнила, хотя бы приблизительно», — подумала Маша.

— Вы свободны, товарищ Капдевилья, и вы, товарищ Минакова, — генерал обменялся с обоими теплым рукопожатием. — Спасибо. Вы нам помогли.

Они вышли, а разговор в кабинете Важенцева продолжался.

— Примерно так же обстоит дело и с «работой» старшего Сенченко по «заданиям» Храпчука, — глядя в упор на Власовского, сказал генерал. — Никакой шпионской работы этот старик, конечно, не вел. Правда, шпионы пытались его шантажировать, запутать, но из этого ничего не вышло… Антон Матвеевич сам нашел к нам дорогу.

— Однако с этим он не торопился, товарищ генерал, — снова не сдержался Власовский. С его чуть заплывшего гладкого лица постепенно, словно лакировка, слезало выражение обычной непрошибаемой самоуверенности.

— Да, конечно, и в этом его ошибка. Большая, серьезная ошибка, — нахмурился генерал. — Но за нее больше всего поплатился он сам… Все это так. Но зачем лгать, как это делаете вы, Власовский, что секретные данные о научных открытиях Сенченко просочились за рубеж? Я нашел возможность и ознакомился с фотографией. На ней нет совершенно ничего секретного, ни тем более чего-нибудь военного, как вы утверждали. И это понятно: ведь известно, что это вовсе не в компетенции профессора Сенченко. Достаточно сказать, что нам удалось найти пленки, извлеченные из магнитофона, пристроенного в машину Сенченко шпионами. Записи говорят только о том, что профессор Сенченко не позволял себе ни одного неосторожного слова. А ваши приемы, Власовский, достойны вражеской разведки, которая пыталась погубить эту честную советскую семью.

— Товарищ генерал, — задыхаясь от волнения, воскликнул Власовский, — что там говорить о передаче научных сведений, когда… когда сам Сенченко передал себя в руки иностранной разведки!..

— А-а, — протянул генерал. — Вы имеете в виду бегство Сенченко за границу! Что ж, к счастью, преступник теперь в наших руках. Надеюсь, он не откажется дать нам свои показания. — И генерал обменялся понимающим взглядом с подполковником Сумцовым.

Лоб Власовского увлажнился, когда в комнату вошел несколько бледный, но, как всегда, подтянутый Василий Антонович Сенченко.

— Итак, этот человек обвиняется в том, что он передавал секретные научные данные иностранной разведке, что его жена была связана со шпионским центром и что, наконец, он, совратив, убил гражданку Зубкову. Ведь вы утверждаете все это, Власовский? — сурово спросил генерал.

— Да, но я многого не знал… Новы© факты, товарищ генерал, пролили свет… Я даже рад. — Власовский довольно бессвязно повторял эти слова, в то время как его изворотливый мозг уже выискивал новую лазейку. И внезапно лучом спасения у него мелькнула счастливая мысль. Ведь можно совсем иначе, чем он предполагал, использовать свой «козырный туз» — связь с большим начальством! — На меня нажимали свыше, требовали… Я только орудие…

— Ах, вот как! На вас «нажимали»! — брезгливо повторил Важенцев. — Допустим. Но в таком случае, извольте нам объяснить ваше дальнейшее поведение. Как могли вы, зная весь состав «преступления» Сенченко, отпустить его, заявив: «Я нарушаю свой служебный долг, но идите…»? Так было сказано вам, товарищ Сенченко?

— Да, примерно этими словами, — подтвердил Василий Антонович.

— Это клевета, я не понимаю!.. — воскликнул Власовский.

— Зато я отлично понимаю, — перебил генерал. — Вы рассчитывали на то, что ваш шантаж заставит Сенченко пойти на измену. Вот вы и дали ему возможность осуществить бегство в лагерь наших врагов. Но ни вы, ни те, кто вами командовал, не учли, что такое советский человек. Вы не поняли, что нет той силы, которая поколебала бы его веру в правду советского строя, в силу советского правосудия. И нам остается сказать Василию Антоновичу, — обратился генерал к Сенченко, — что он вел себя, как настоящий чекист.

— Что вы, товарищ генерал, — смутился Сенченко.

— Не скромничайте, Василий Антонович. Рискуя жизнью, вы помогли нам до конца пройти по следам врага. А там мы кое-что нашли. Зато вы, Власовский, преследуя честных советских людей, не замечали настоящих матерых шпионов.

— Товарищ генерал!.. — отчаянно воскликнул Власовский.

— Товарищ?.. — с нескрываемой гадливостью повторил генерал. — Своего товарища вы сейчас увидите.

В кабинет был введен Франц Каурт.

Нельзя сказать, чтобы за эти два дня его внешний облик сильно изменился. Он не осунулся, не похудел, был прилично одет, чисто выбрит. Но за этим внешним благообразием опытный взгляд мог уловить мертвенное, неизлечимое равнодушие.

— Позвольте! — с облегчением взглянул Власовский на незнакомое лицо. — Этого гражданина я вижу впервые! «Нет, и это еще не „апельсинная корка“!» — мелькнуло у него. Каурта Власовский действительно видел впервые. — Я не имею к нему ровно никакого отношения.

— Зато он имеет прямое отношение и к вам, и к методам вашей работы.

— К методам моей работы? — на этот раз совершенно искренне изумился Власовский.

— Да, именно так! — твердо сказал генерал. — Потому что сеять недоверие и страх, втаптывать в грязь честных людей — это все на пользу нашим врагам… А теперь полюбуйтесь на фотографию, найденную у этого шпиона. Она, пожалуй, посущественнее снимков рабочего кабинета профессора Сенченко.

Генерал протянул Власовскому снимок группы сотрудников иностранной миссии Красного Креста в Сибири. На снимке крестиком был отмечен молодой человек с подкрученными усиками в шинели устаревшего образца.

При первом же взгляде на фотографию Власовский понял, что это и есть та самая «амба», которую дядя Мока ему в свое время напророчил… Так вот, значит, почему на его вчерашний телефонный звонок в скуппункт незнакомый голос ответил, что Максим Леонидович уехал и даже не оставил адреса! Крыса во-время удрала с тонущего корабля…

А тем временем бесстрастно, словно издалека звучал голос Каурта. По требованию генерала шпион повторил свои показания, уже ранее данные Сумцову. Он излагал историю связи Гонского с иностранной разведкой.

— Вот каков ваш родственник, — подытожил генерал.

— Какой позор! Как он мог! — воскликнул Власовский. — Но я был тогда ребенком, я не знал…

— Вы, очевидно, многого не знали, Власовский, — сурово остановил его подполковник Сумцов. — Даже того, что ваш отец не герой-партизан, а самый обыкновенный спекулянт-уголовник. Да и сам вы не рабочий-кадровик, как вы пишете во всех анкетах, а скрывший свое происхождение зарвавшийся карьерист…

— И подумать только, что ради карьеры вы губили честных советских людей, — не выдержал и Василий Антонович. Гнев и боль звучали в его голосе.

— Из всех ваших преступлений, Власовский, это самое гнусное, — поддержал генерал. — Сейчас вы из трусости пытаетесь спрятаться за спину высокого начальства. Скажите лучше, что страх за свою шкуру, что ваша полнейшая безыдейность, карьеризм — вот что оказалось той «дырой», в которую врагу удалось пролезть!

— Врагу! — уже без прежнего пафоса, почти автоматически повторил Власовский. Где-то далеко в его сознании промелькнуло: «Хорошо, что дядюшка смылся… ничего не расскажет…»

— Ведь это именно тот, на чью помощь вы рассчитывали, направляясь в СССР? — указав на Власовского, повелительно обратился к Каурту генерал.

Шпион перевел равнодушные глаза на Власовского. Конечно, это был тот самый человек, которого в свое время по его требованию однажды украдкой показал ему Гонский… В искаженном сейчас, но свежем полном лице Власовского он угадал алчное желание жить, наслаждаться…

Жить и наслаждаться… А в это время он сам, Каурт, превратится в пыль, в прах…

И он не отказал себе в последнем удовольствии:

— Да, именно тот…

— Выведите этих преступников, — окончательно объединив этим словом Власовского и Каурта, кратко распорядился генерал.