Книга: Крушение карьеры Власовского
Назад: Глава девятнадцатая Высшая власть
Дальше: Глава двадцать первая Любить — это верить
Глава двадцатая
Чужая земля
Серая «Победа» мчалась по шоссе.
Снова мелькали поля, леса и перелески. Но сейчас угрюмый водитель уже не бросал взглядов по сторонам. Его малоподвижный, медленно воспринимающий мозг был скован тяжелым раздумьем.
В жизни Глазырина было несколько моментов, когда сквозь суету повседневности этот человек пытался найти что-то самое для себя важное.
Так недавно случилось с ним после разговора с инженером Зуевым. Обычно когда Глазырин подходил к опасному для себя моменту размышлений, он спешил оглушить себя испытанным средством — водкой… Тяжесть сваливалась, становилось бездумно. Он выкрикивал бестолковые, вздорные слова почти так же, как это умел делать его серенький беспечный «Володя». Но еще чаще в такие минуты хотелось лезть с кулаками, выместить злобу, превратить кого-то в «мокрое место».
Но кто же были его враги?
Глазырин покосился в смотровое зеркальце и одновременно уловил напряженный взгляд Каурта, который следил за тем, что происходит на заднем сиденье.
Лицо женщины показалось водителю утомленным и бледным. Но, по всему видно, русская. Беленькая, красивая. Совсем, как Оля Семечкина…
Ее муж. Тоже невеселые глаза. Сжал губы. Держит беленькую за руку — видно, хочет подбодрить… Может, и едут не по своей охоте?.. Может, их так же, как его, поймали на какую-нибудь удочку? А с нее уж не сорвешься, нет…
Тебе могут дать поплавать, порезвиться, ты даже можешь забиться под корягу, как на шесть лет удалось ему спрятаться в автобусном парке № 9, потом — раз! — подсекли…
Вот он неизвестно для чего и зачем везет этих невеселых людей. Может быть, их выведут под деревья и, показав на беленькую, его хозяин прикажет — пли!
А может, эти двое просто позарились на деньги? Польстились на жизнь «там», далеко за морем, к берегам которого он их везет. Шкуры…
Мелькнула еще одна деревня.
— Ой, потише, ребенок! — Глазырин почувствовал на своем плече прикосновение женской руки.
Дорогу перебегал малыш с выгоревшими на солнце соломенными волосами.
— Потише нельзя, — отчеканил Каурт. — Чего-чего, а этого добра, — он кивнул в сторону миновавшего опасность белоголового мальчугана, — в России более чем достаточно…
«Да, этого „добра“ им не жаль…» — стиснул зубы Глазырин.
И в его мозгу промелькнула до оторопи четкая картина. Такие же молодчики, как этот сидевший рядом с ним, как собакам, выбрасывали пленным за колючую проволоку концлагеря сине-зеленую конскую падаль. И к ней со всех сторон подползали обессиленные, умиравшие от голода люди… Некоторые даже не могли дотянуть до падали свои обмороженные руки… Такие оставались тут же на снегу.
Что ж, «этого добра хватит!..»
А сейчас его новый «хозяин», который, глазом не сморгнув, может переехать русского ребенка, по-своему позаботился о нем. В кармане пиджака Глазырина новенький паспорт на имя Петра Ивановича Петрова, уроженца села Малково, Чебаркульского района, Челябинской области.
Если доставка этих пассажиров в условленное место на Рижском взморье окажется успешной, Глазырин-Петров законтрактуется на одну из строек Дальнего Востока и снова будет в безопасности.
Безопасность?
Надолго ли?
Пройдет немного времени, и рыбку снова подсекут: «Взорви! Убей!..» А когда он пойдет на страшные дела против своих же людей, сам же «хозяин» постарается влепить ему пулю в затылок: «Не проболтайся!..»
Этого добра хватит!..
И, наконец, главная мысль, которую Глазырин до сих пор так упорно отгонял от себя, неумолимо встала перед ним.
Чем быть пешкой в руках палачей и убийц, не лучше ли было, как он собирался тысячу раз, прийти с покаянной и рассказать все своим? Какое бы наказание его ни ждало, все-таки оно легче, чем вот так везти эту беленькую, может быть, на смерть.
И нечаянно прикоснувшись к плечу Каурта, он вздрогнул. Это была накаленная добела ненависть.
А тем временем его руки привычно делали свое дело. Машина развивала и развивала скорость. Вот уже на спидометре девяносто километров в час.
И Глазырину уже становилось легче от этого безумного бега, который каждую минуту мог оборваться катастрофой.
Все в том же маленьком четырехугольнике шоферского зеркальца он не без злорадства увидел, с каким отчаянным напряжением всматриваются седоки куда-то вдаль…
— Дьявол! — в то же мгновение услышал водитель голос Каурта. И тотчас определил причину.
Впереди, на расстоянии примерно трехсот метров, дорога была занята группой ремонтных рабочих. Тяжелый каток, медленно продвигавшийся по полотну шоссе, грузовик у обочины и сновавшие с кирками и лопатами люди — все это говорило, что ремонт идет основательный.
Заметив установленный ремонтниками знак «объезд», Глазырин сбавил скорость и свернул в указанном направлении. Утопая в мягком грунте, машина пошла в обход.
А невдалеке, маня прохладой, высилась живая зеленая стена могучих волоколамских лесов.
Казалось, ничего подозрительного во всем этом не было. Но вдруг Глазырин перестал чувствовать плечо, прикосновение которого было ему так отвратительно.
А еще через секунду сидевший рядом с ним «хозяин», нажав ручку, открыл дверцу машины.
Дальше все пошло с той сумасшедшей быстротой, когда поступки людей, казалось, обгоняют их сознание, и лишь впоследствии можно уложить цепь событий в более или менее стройную картину.
Догадка, что Каурт собирается выскочить из машины, чтобы скрыться в лесу, еще не успела оформиться в мозгу Глазырина, как вдруг повелительный голос приказал:
— Ни с места!
Инстинктивно затормозив, Глазырин оглянулся и увидел неожиданное: два смертоносных дула были направлены на него и на его «хозяина». Один револьвер — в руках у сидевшего сзади незнакомца, а другой — у «беленькой»…
— Руки вверх! — скомандовал мужчина.
Но с кошачьей ловкостью специально натренированного человека Каурт, выхватив из своего кармана револьвер, мгновенно направил его на женщину. Со свойственной ему быстротой ориентировки шпион определил, что таким образом он парализует решимость ее мужа.
Сделав этот выбор, он твердо рассчитывал, что его помощник — водитель тем временем расправится с мужчиной. На этот случай Каурт накануне вручил ему шестизарядный кольт.
Но тут произошло удивительное. И прежде всего для самого Глазырина. Он почувствовал, что сейчас, наконец, освободится от этого ненавистного хозяина его жизни, его судьбы.
Глазырин рванул из рук шпиона, не ожидавшего нападения с этой стороны, направленный на женщину кольт. Однако в ту же секунду раздался выстрел.
Каурт все же успел нажать курок.
Глазырин отвалился на спинку сиденья, и вишневого цвета пятно расплылось на его белой рубахе.
В это время машину уже со всех сторон облепили ремонтные рабочие. Кто-то выбил кольт из рук Каурта, кто-то защелкнул на его запястьях браслеты наручников.
Все это было таким поразительным, особенно для помутившегося сознания смертельно раненного Глазырина.
Но самым удивительным было то, что из-под брезентовой запыленной шляпы ремонтного рабочего на него смотрели знакомые карие с теплой искоркой глаза…
Инженер Зуев! Как он очутился здесь?
Затем это знакомое лицо склонилось над ним.
Да, это Зуев… даже шрам на щеке… Сомнений не было…
— А теперь вы укажете нам путь туда, куда вы везли их, — приказал Каурту возглавлявший засаду подполковник Сумцов.
Франц Каурт, он же Анатолий Коровин, стоял перед машиной. Наручники поблескивали на его руках.
Шпион стоял под чужим небом, на чужой земле. Вокруг пестрели нежные весенние, но тоже чужие ему цветы…
Но самыми чужими и непонятными были люди, которые жили на этой земле…
Он смотрел на Глазырина, так неожиданно обманувшего его. Мертвенно-бледный, тот лежал на плащ-палатке, и один из «ремонтных рабочих» с медицинской сумкой хлопотал около него.
Он смотрел на жену Сенченко. Эта маленькая женщина, только что так бесстрашно поднявшая на него оружие, казалось, в эту минуту, забыв обо всем, осторожно поддерживала голову умирающего шофера.
Он смотрел на самого Сенченко. Казалось, этого человека ему удалось безнадежно скомпрометировать, погубить в глазах Советов… А тот отказался от самых заманчивых денежных перспектив и пошел на смертельный риск…
Одержимые! Одержимые!
Такие же, как та девчонка, которую он одним щелчком выбросил из жизни…
Да!.. Как он был прав, когда мечтал о назначении в Кашмир, в Гибралтар — куда угодно! — лишь бы не попасть снова в эту гибельную для таких, как он, страну. Да разве можно навязать чужому народу свою волю, свои законы? Ведь многие это уже поняли у него дома. И только подобные самонадеянному борову Петер-Брунну все еще продолжают упорствовать. Конечно, за гиблое дело они предпочитают расплачиваться чужой шкурой…
И теперь он стоял под этим чужим, ненавистным ему небом и чувствовал себя пустым, совершенно пустым.
Впервые за всю свою жизнь Каурт понял, что это — конец.
Конец его мечтаниям о колонизаторской миссии в этой огромной стране, конец мечтаниям о роли хозяина, повелевающего миллионами и миллионами безгласных рабов.
Люди в этой стране оказались сильнее его в чем-то самом большом, самом главном.
Они не только защелкнули наручники на его запястьях. Им удалось сломать в нем то, без чего не может существовать ни один человек на земле, — волю к жизни.
В конце концов что особенно изменится, если погибнет не только он сам, но и все те, кто помогал ему выполнить задание Петер-Брунна?
Черт с ним, с этим катером, который в двенадцати запретных милях от берега будет тщетно ждать сигнала…
Черт с ним, с этим грязным франтом Гонским и его трусом племянничком…
Наплевать на этого мужика, умирающего сейчас на плащ-палатке.
И черт с ней, со всей этой поганой лавочкой, которая именуется жизнью. Как она его надула!
И на повторное приказание подполковника Сумцова Каурт почти равнодушно ответил:
— Да, повезу…
