Герасимова Валерия Анатольевна, Савельев Лев Исомерович
Крушение карьеры Власовского
Глава первая
В гостях у старого друга
Преподобный Порфирий Храпчук вышел на улицу в отличном настроении.
Он только что спрятал в бумажник, покоившийся в боковом кармане его светло-серого «с рябинкой» костюма, листок с долгожданным адресом.
Какие воспоминания просыпались в нем, когда он видел это родное имя: Антон Сенченко!
Ведь то, что на своей бывшей родине, которую преподобный Храпчук оставил в далекие мальчишеские годы, он, возможно, встретит старого друга, было едва ли не основной причиной, побудившей его проделать утомительное для его возраста путешествие в Советский Союз.
И такой радостной неожиданностью оказалось то, что чиновник консульского отдела посольства, визировавший паспорт, не только не чинил препятствий, но даже проявил исключительную заботливость.
Порфирий Иванович был готов к тому, что в консульстве его встретят с той официальной безликой вежливостью, под которой служащие подобных учреждений умеют скрывать истинные мысли и намерения. Но на этот раз, как ему показалось, он встретил даже дружескую заинтересованность.
Ему не было задано стереотипных вопросов о цели приезда в СССР. Чиновник только осведомился о сроке его пребывания, а затем спросил, не собирается ли он, кроме Москвы, побывать еще в каких-либо городах Советского Союза?
Порфирий Иванович учитывал, что эти люди ставят себе в особую заслугу понимание юмора даже в самой официальной обстановке. Поэтому, улыбнувшись, он ответил, что, помимо желания посмотреть на перемены, происшедшие в этой стране, у него имелась еще одна задача — наконец взять реванш у своего друга детства Антошки, 45 лет назад обыгравшего его в лапту…
— Лапта? — улыбнулся чиновник, оценивший шутку, — я знаю, это народная игра.
А дружеская привязанность, сохранившаяся столько лет, его не удивляет… Дружба священна! Все с той же любезной улыбкой он тут же помог господину Храпчуку уточнить местонахождение его друга…
Признаться, Порфирий Иванович не намеревался сегодня же начать эти поиски. Но раз ему сразу же пошли навстречу — он решил воспользоваться случаем.
Перед изумленными глазами Порфирия Ивановича все совершалось с непостижимой быстротой.
Не прошло и нескольких минут, как секретарша принесла справку.
— Вот видите, господин Храпчук, вам чертовски повезло. Ваш… — взглянул чиновник на бумажку, — Антон Матвейевитш Сентшенко живет здесь, в Москве. И даже недалеко от Кремля. Адрес — вот. Как проехать туда, объяснит портье вашей гостиницы.
Очутившись на величественно просторной улице Горького, Порфирий Иванович с волнением следил за потоком машин. Их совершенная обтекаемая форма восхищала его. А разноцветная окраска — бежевая, красная, синяя — радовала глаз. Подумать только, что в его Сумах, где он родился и рос, извозчик с рессорным фаэтоном был редкостью, а тот, кто проезжал в нем по главной Соборной улице, чуть ли не зачислялся в разряд богачей…
Что же — правда есть правда. И он расскажет ее всем тем, кто так же, как он, ищет прежде всего непререкаемую истину. Он беспристрастно расскажет, что происходит сейчас, в 1951 году, на его бывшей родине. Да, видать, многое изменилось за 45 лет его отсутствия!
А вот внешне кое-что не очень изменилось. Глаза преподобного остановились на двух старушках, что, тихо переговариваясь, стояли у входа в магазин. Одна из них была в знакомом ему с детских лет черном плисовом салопчике, а в облике другой, скромно повязанной черным платком, почудилось ему нечто монашеское.
Интересно, свободен ли дух таких вот старых женщин в коммунистической стране?
— Матушка, — из предосторожности понизив голос, обратился он к одной из них. — Чи есть тут поблизости храм?
— А как же, — откликнулась женщина в черном платке, — в субботу литургию отстояла, — и с добродушной словоохотливостью посоветовала: — Ступай на метро до Новокузнецкой станции, а там до Скорбящей — рукой подать.
И так как изрезанное морщинами лицо было явной реальностью, Порфирий Иванович сделал свой первый молчаливый и несомненный вывод о существовании в Советском Союзе известной духовной независимости. Стараясь придерживаться способа выражений, как он полагал, неизбежных в Советской стране, Порфирий Иванович продолжал:
— Спасибо, товарищ!.. «А это далеко от Кремля?» — осенила его неожиданная мысль. И он протянул бумажку с адресом друга детских лет.
Сначала старушка в плисовом салопчике внимательно взглянула на Порфирия Ивановича. Ни широкополая шляпа, ни костюм от лучшего портного, ни ботинки на светлой резине не привлекли ее внимания. Перед ней было лицо пожилого человека с добрым — как она решила про себя — выражением глаз.
Затем вооружившись очками, она всмотрелась в бумажку и сообщила, что это совсем недалеко и проехать туда можно или на метро или автобусом номер шесть.
Мы не будем говорить о тех сложных и по-своему глубоких чувствах, которые Порфирий Иванович испытывал, когда оказался в мраморном подземном дворце станции метро Охотный ряд. Взятая на себя обязанность быть беспристрастным экспертом его оставила. Он был восхищен и даже несколько растроган.
Ему даже показалось, что и безликие строки адреса приведут его к великолепному зданию. Однако дом, в котором проживал его друг, оказался самым обычным, даже несколько казенным на вид.
Но, конечно, не это волновало Храпчука…
И все же ему мерещилось, что, когда распахнется дверь в квартиру Антона Сенченко, он снова увидит голубые просторы родной Малороссии, заросшие ивняком и черемухой берега тихого Пела и услышит разбойничий посвист коновода Антошки, сзывавшего свою команду в набег на вишневые сады Засумки…
Сидевшая в вестибюле лифтерша вопросительно взглянула на вошедшего.
— Вам к кому?
— Сенченко! — волнуясь, только и выговорил священник.
— К Василию Антоновичу?
— Да нет, какому… Василию? — удивился Храпчук. — К Антону! К Антону Матвеевичу! — поправился он.
— А… к их папаше!.. Так они вместе живут… Шестой этаж, квартира семнадцать.
Когда Храпчук позвонил в дверь квартиры семнадцать, ему открыла маленькая женщина с седыми волосами. Остановившись на пороге, она всматривалась в гостя.
— Антон Матвеевич дома? — с трудом произнес Порфирий Иванович.
— Антон Матвеевич? Он как раз сегодня выходной. Та вы проходьте, пожалуйста, — с мягкой улыбкой сказала хозяйка.
Пройдя просторную переднюю, Порфирий Иванович очутился в комнате. Она не гармонировала с современным стилем большого каменного дома, в котором жил друг его детских лет. Преподобный Порфирий увидел комнату вроде той, в которой протекало его детство: здесь были и сшитый из лоскутков коврик над покрытым белым чехольчиком диваном, и расшитые петушками рушники, и алые цветочки гераньки на подоконнике.
Но, тем не менее, стоящий на видном месте поблескивавший лаком радиоприемник сразу же вводил в современность.
— Та вы кто такие будете? — с певучей интонацией, так много напомнившей Порфирию Ивановичу, спросила женщина.
— А я… да долго рассказывать, — задумчиво ответил он. — А вы, верно, жинка Антоши будете? Звиняйте, як вас величают?
— Та вы не из наших краев? — и седая женщина улыбнулась совсем молодо. — Марьей Кузьминишной колысь величали… Та вы сидайте, в ногах правды нет, — пододвигая кресло под безукоризненно белым чехлом, сказала она. — А там и мой Матвеич подойдет.
— Спасибо.
Размышляя о том, возможно ли достаточно сложную жизнь втиснуть в короткие и понятные фразы, преподобный Храпчук устало опустился в кресло.
Да и действительно нелегко в двух — трех словах рассказать о том, как он — друг детских лет ее «Матвеича» — попал за тысячи километров от уездного городишка Сумы…
Это было 45 лет тому назад. В семье священника Храпчука произошло неожиданное событие. С далекой чужбины пришло письмо. Земляки, которых безработица и безземелье погнали искать счастье вдали от родины, приглашали отца Иоанна возглавлять приход. Батюшка соблазнился. Продав за бесценок дом и фруктовый садик с памятным Порфирию «белым наливом», отец Иоанн оставил насиженное гнездо и вместе с женой и четырнадцатилетним сыном отправился в далекий путь.
Порфишку, конечно, прельщала перспектива увидеть водные просторы с акулами, коралловыми рифами, а возможно, и китами. Но когда пришла пора расставаться с заветным садиком и кустами акаций — а из них получались такие замечательные пищики! — с косогором, под которым пролегал подземный ход, еще в шведскую войну прорытый Петром Первым, — тоска сжала его сердце. Но самым большим его горем была разлука с Тошкой, сыном соседа Сенченко — мастерового — человека «на все руки».
Как клялись парнишки в ночь накануне отъезда помнить друг о друге вечно! Клятва была скреплена позеленевшей от времени медной монетой из подземного хода. Эта старинная монета со стертым двуглавым орлом проделала немалый путь вместе с Порфишкой.
Некоторое время клятва соблюдалась строго. Шла бурная переписка. Каждый рассказывал о своей жизни. Антона отдали в слесарную мастерскую. Порфирий окончил духовную школу, пошел по стопам отца и стал священником.
Затем письма начали приходить реже. Осенью 1914 года далекий друг сообщил Порфирию, что из слесарной мастерской его забрали на германский фронт. Это письмо было последним…
И как бы снова выискивая предметы далекого прошлого, Порфирий Иванович еще раз осмотрел чистенькую просторную комнату… Затем его испытующий взгляд задержался на хозяйке.
— Матвеич?! Какой-то он стал наш Матвеич? Ведь мы с ним когда-то за вишнями лазили… — и добавил помолчав: — Я Храпчук из Сум. Может, слышали о таком?
— Храпчук? — переспросила старушка, припоминая. — Не из тех, що с Козацкого вала? Садок у них был на косогоре?
— Тот самый, Мария Кузьминична, тот самый…
Старушка засуетилась.
— Земляка угостить надо. Да вы располагайтесь как дома.
И в то время как Храпчук снова и снова любовно рассматривал знакомые ему рисунки на полотенцах простого холста, старушка ставила перед ним на стол вазочки с вареньем и румяные крендельки домашней выпечки.
Прихлебывая крепкий ароматный чай, Порфирий Иванович рассказывал о себе. Он сразу же сообщил, что приехал из страны, люди которой стремятся узнать всю правду о Советском Союзе. А знать народу всю правду тем более важно, что он настроен дружественно к советским людям и так же, как они, стремится к миру. Ведь только корыстно заинтересованные лица — пушечные короли и им подобные, наживающиеся на войне, — сеют недоверие и пытаются раздуть пожар войны.
И, уловив сочувственный взгляд хозяйки дома, добродушно продолжал:
— Но смею вас заверить, уважаемая Мария Кузьминична, что на свете существуют люди, чей дух свободен и независим. Их взгляды не затуманены враждой и ненавистничеством. Они беспристрастные судьи мирских дел и страстей человеческих. Так думаем мы, служители истинной веры.
— Разве вы тоже священнослужитель, как и ваш папаша? — с удивлением оглядывая его штатский костюм, спросила старушка.
— Вас удивляет мое светское облачение? — с легкой улыбкой Храпчук показал на свой костюм. — Дело в том, что в далекую поездку мне эта одежда кажется более удобной. Впрочем, какая бы одежда на мне ни была, люди той страны, где я родился, найдут во мне истинного друга. Не так ли, моя дорогая землячка? — и преподобный положил свою мягкую руку на сухонькую, но крепкую руку собеседницы.
И когда через полчаса появился Антон Матвеевич, он застал жену оживленно беседующей € незнакомцем в светло-сером костюме.
Не станем излагать подробности встречи друзей детства. Скажем только, что старая позеленевшая монета, во-время вынутая господином Храпчуком из жилетного кармана, многое пояснила.
— Порфишка!.. — воскликнул хозяин.
— Он самый, — ответил гость, крепко обняв плечистого и уже седого человека.
— Изменился, изменился, Антоша!.. Смотри, и тебя снежком припорошило, — Порфирий Иванович с сочувственной лаской взглянул на побелевшую голову друга. — А в старички тебя все же не запишешь… Усища у тебя вон какие…
— А что же, Порфишка, прямо гусарские! — Антон Матвеевич не без удовольствия провел по своим пышным рыжеватым, лихо подкрученным усам. В них действительно не было ни одного седого волоска.
Несмотря на заверения отца Порфирия, что он «не приемлет горячительных напитков», на столе как бы сам собою возник графинчик.
И надо сказать, что его содержимое иссякло довольно быстро.
Для беседы это обстоятельство не прошло бесследно. Она становилась все сердечней и откровенней.
— Не знаю, Порфирий, чи знайшов я, як то ка-жуть, свою звезду, — невольно переходя на родную им обоим речь, говорил Антон Матвеевич, — только ты возьми, чем мы были, Сенченки? Батя меня дальше четвертого класса так и не дотянул, пустил по слесарному делу. А там — грянула германская, и вернулся оттуда, як то кажуть, себя не досчитавшись… — Антон Матвеевич потряс над столом своей мощной, но изуродованной левой рукой.
— Да, война, она проклятая, — сокрушенно покачал головой гость. — И давно бы этого не было, если бы…
— Ну, кажи, кажи! — горячо воскликнул Антон Матвеевич.
— Если б все мы вот так по-соседски да по душам разговаривали…
— А кто же мешает?
— Да мало ли кто? Ты от войны вот это самое в награду получил, — показал он на руку приятеля, — а те, кто пушки продавал…
— Понимаю, понимаю… — похлопал себя по карману Антон Матвеевич, — наша кровь кой-кому сюда потекла… Чистоганом… А мне вот с тех пор доля пришла — рыбой торговать… Потому грамоты не добрал! Эх, да что говорить, — и он снова наполнил стопки. — Зато у молодежи у нашей путь далекий… Выпьем, Порфирий Иванович, по последней, под груздочек — хозяюшка сама солила…
— Сильный напиток, — крякнул гость, поддевая на вилку скользкий грибок. — Образование — оно у вас, пожалуй, для всех имеется. Но ведь, друг любезный, — всматриваясь в разгоряченное лицо хозяина, продолжал гость, — образование — оно по-разному служить может. И на хорошее и на плохое.
— Как это на плохое? — изумился Антон Сенченко. — Ты про что?
— Да говорят, что у вас те ученые в чести, что подумывают, как больше народу перебить.
— Это кто ж такое говорит? Брехуны, из тех, кто сами на войне наживаются. Да неужто ты, Порфишка, им веришь? — даже приподнявшись, спросил Антон Сенченко.
И гость увидел в глазах старого приятеля неудержимые огоньки былого задора.
Антон Матвеевич выпрямился во весь свой могучий рост. Его лицо пылало негодованием.
— Ты не греми, Антон, — миролюбиво заметил приятель. — Ты не думай, что я под дудку тех брехунов пляшу. Только есть такие газеты, которые нас той отравой кормят.
— А чтоб тебе тот корм впрок не пошел… Да что там долго балакать! Я тебе лучше на факте докажу… Вот тут рядом в комнате сын живет, — указал старик на стену, — нашего корня, Сенченко, вихрастый… Подбавь-ка груздочков нам, мать, — передавая жене тарелку, горячо продолжал Антон Матвеевич. — Разговор больно серьезный пошел…
— Ну и что с того, что он твоей кости, что вихрастый? — съязвил гость.
— А то, — с жаром воскликнул Антон Матвеевич, — что у нас такие вихрастые со всеми народами хотят в мире жить… Да я тебе фактически докажу, — упрямо повторил разгоряченный вином старик. — Пройдем к сынку, сам посмотришь…
И крепко ухватив гостя за рукав, хозяин увлек Храпчука в соседнюю комнату, которая была совсем иной, чем обиталище стариков. Во всю стену тянулись полки с книгами, большой письменный стол был завален папками и журналами. Все показывало, что здесь живет человек науки.
Старик взял с этажерки фотографию в скромной рамочке.
— Вот смотри на эту личность, — указал он на фотографию. — Смотри хорошенько, Порфирий!
Гость не без любопытства стал вглядываться в фотокарточку.
В облике молодого человека он невольно выискивал так называемые «корни Сенченко». Прямых признаков «вихрастости» Храпчук, правда, не обнаружил, хотя над затылком молодого человека и впрямь ему померещилось нечто подозрительное.
И все же эти широко расставленные темные глаза, упрямо стиснутою, чуть насмешливые губы и мужественный постав головы воскресили перед ним образ того самого Антошки, каким он знал его в хибарке на Казацком валу…
— Да… твой корень… это сразу видать, — решительно признался Порфирий Иванович. Он был втайне растроган.
— Вот он, мой Васька, — чуть задыхаясь, произнес Антон Матвеевич. — Ученый. Профессор. Лауреат. Бо-ольшая личность! Всей стране известен. Да что стране! И у вас, небось, Василия Сенченко знают. А такой почет ему все за то, что он о людях болеет, на мирный труд работает… Вот погляди.
И Антон Матвеевич торжествующе поднес к лицу несколько озадаченного гостя другую фотографию, на которой был запечатлен один из моментов работы Всемирного Конгресса сторонников мира. В зале, украшенном лозунгами на многих языках, в дружеском окружении людей самых различных национальностей Порфирий Иванович увидел все то же характерное и, казалось, даже с детских лет знакомое ему лицо.
— Вот он, Василий мой какой! — гордо сказал Сенченко-старший. — А сейчас он за такое взялся, что и вы у себя там о нем услышите… Все на мирный труд. Эх, да что тут говорить, — оборвал старик.
— Да будет вам спорить! — приоткрыв дверь, окликнула их Мария Кузьминична. — Оладьи стынут!
— Оладьи от нас не убегут, уважаемая хозяюшка, тут у нас разговор серьезный, мужской, — и обращаясь к Антону Матвеевичу, гость продолжал: — А что живете вы не плохо, это я сам вижу. Зря брешут…
— Вот ты и расскажи это там, у себя, — воскликнул хозяин, — пусть узнают. Да разве может быть такое, чтоб трудовые люди друг другу врагами были!
— Расскажу, Антоша, — загорелся в свою, очередь гость. — В этом можешь не сомневаться. И не только расскажу, но и покажу…
И к большому удивлению Антона Матвеевича, священнослужитель вынул из вместительного кармана пиджака портативный фотоаппарат.
— Разрешишь, Матвеич?
— Валяй, валяй, это на пользу…
Щелкнув несколько раз аппаратом, гость вместе с хозяевами вернулся в комнату стариков.
Там их уже ждали аппетитно подрумяненные оладьи.
— Милости прошу, — радушно пригласила хозяйка к столу.
Старики сели. Впрочем, в полной мере отдать должное кулинарному искусству Кузьминичны они не могли. Сейчас их увлек спор на высокие научные темы, которые едва ли были обоим доступны.
И кто бы мог подумать, что этот невинный визит и дружеская беседа за столом будут иметь для семьи Сенченко самые неожиданные последствия…
Читатель напрасно стал бы искать на карте место, откуда приехал в Москву преподобный Порфирий Храпчук. Ведь те, кто способен извлекать выгоду из такого бедствия человечества, как война, не закреплены за какой-нибудь определенной страной!
Во всяком случае два человека в силу ряда соображений были бы очень довольны, увидев, как Антон Матвеевич гостеприимно раскрыл перед своим другом дверь рабочего кабинета ученого Василия Антоновича Сенченко.
Дальше: Глава вторая Человек-рептилия
