Глава шестая

Тяжелым, полным неожиданностей оказался апрель для горного Закарпатья. В первую неделю месяца на равнинных берегах Тиссы светило яркое и теплое солнце, цвела сирень. Всю вторую неделю было пасмурно и мокро: небо затянулось тучами, дождило с утра до вечера. Потом дождь перешел в мокрый снег. Ближайшие к реке горы, уже по-весеннему зеленеющие, натянули на свои вершины зимние белые шапки. Ночные и утренние заморозки опалили ледяным дыханием цветущие сады, расположенные слишком высоко, на горных склонах.

Весна остановилась на полдороге. Почернели, посыпались на неуютную землю лепестки цветущей сирени. Увязли в грязи на недопаханном поле тракторы. Умолкли весенние птицы, прилетевшие из жарких стран. Люди, сбросившие с себя теплую одежду, снова облачились в пальто и дождевики. Садовники жгли по ночам многодымные костры, окутывающие деревья теплым, долго не тающим туманом. Неожиданно вернувшаяся зима прогнала с Полонин ранних пастухов-разведчиков и их небольшие отары, проникшие на высокогорные луга в обманчиво теплые дни.

В третью неделю апреля на равнине прекратились дожди, заметно спал холод, часто показывалось солнце. Но там, в горах, на Верховине, особенно у истоков Белой Тиссы, все еще было снежно и по ночам хорошо подмораживало.

В эти последние апрельские дни начальник пятой погранзаставы капитан Шапошников получил из штаба комендатуры приказание временно, на несколько дней, откомандировать инструктора службы собак старшину Смолярчука и его Витязя (он окончательно поправился после ранения) в распоряжение капитана Коршунова, начальника высокогорной заставы, расположенной в ущелье Черный поток, у подножия самых высоких гор Закарпатья, над верховьем Белой Тиссы.

Смолярчук с радостью отправился в дальние горы. Он любил весеннюю Верховину, неохотно сбрасывающую с себя зимнюю снежную шубу и упорно сопротивляющуюся весне. Через час после получения приказа Смолярчук надел полушубок, шапку-ушанку, положил в вещевой мешок белье и рукавицы на собачьем меху, надел на Витязя намордник, пристегнул к ошейнику поводок и отправился по назначению. К вечеру попутная машина доставила его к капитану Коршунову.

Смолярчук всегда охотно бывал на этой высокогорной заставе, самой дальней и самой, пожалуй, глухой на всем течении Тиссы. Ему, сибиряку, алтайцу, нравился этот нетронутый, дикий уголок карпатской земли: своей строгой красотой он напоминал родные места.

Чернопотокская застава расположена на высоте более тысячи метров, в узкой горной расщелине, на самом берегу стремительной речушки, несущей свои воды по неглубокой промоине, поверх каменных отшлифованных глыб. В ущелье было так тесно, что все строения заставы — казарма, дом, где жили офицеры, баня, конюшня, вещевой и продуктовый склад, собачий питомник — вытянулись в одну линию. Своей фасадной стороной они обращены к неумолчному, день и ночь журчащему потоку, а тыловой — врезаны в крутой, почти отвесный склон горы, поросший могучими пихтами и елями. Поднимаясь одна над другой, смыкаясь мохнатыми ветвями, вековые деревья непроглядной грозной кручей нависали над ущельем. Солнце заглядывало в Черный поток только в разгар лета и то на короткое время.

В хорошую погоду узкая, кривая полоска неба, ночью звездная, а днем нестерпимо голубая, приманчиво сияла над заставой. В ненастные осенние дни в ущелье сползал с гор тяжелый туман, от которого набухали влагой шинели-солдат, мокрыми становились их волосы, лица и оружие. Весной здесь не было в течение суток часа, чтобы не срывались дождь или ледяная крупа, но зато сюда никогда ни зимой, ни летом не залетал ветер, так свирепо бесчинствующий на Полонинах.

Капитан Коршунов, коренастый, смуглолицый и с таким размахом плеч, будто на них была накинута кавказская бурка, радушно, как дорогого гостя, встретил Смолярчука. Впрочем, он ко всем пограничным следопытам относился любовно. Он когда-то, в пограничной молодости, был инструктором службы собак.

— Ну, вот и еще раз мы встретились, товарищ старшина! — проговорил он, крепко пожимая Смолярчуку руку после того, как тот доложил о своем прибытии. — Вы, конечно, уже поняли, зачем мы затребовали вас и вашего Витязя? Наша розыскная собака выбыла из строя по болезни, а обстановка у нас тревожная.

— Когда прикажете идти в наряд? — спросил Смолярчук и посмотрел на часы.

— Пойдете на рассвете. Не забыли еще наш участок?

— Что вы, товарищ капитан! Кого прикажете взять в напарники?

— Есть у нас молодой, толковый солдат Тюльпанов. Только сегодня прибыл на заставу из учебного подразделения. Просится в следопыты, к собакам. Потренируйте его хотя бы для затравки. Ну, вот и все. Ужинайте, выбирайте свободную койку и отдыхайте до ранней зари, до пять ноль-ноль.

Устроив и накормив Витязя, Смолярчук отправился ужинать. В бревенчатой столовой никого не было: солдатский ужин закончился, и уже была произведена уборка: полы вымыты, оконные стекла протерты зубным порошком и газетной бумагой, клеенки на столах отмыты с мылом до глянца.

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — уныло, в предчувствии того, что придется лечь спать голодным, окликнул Смолярчук.

Высокий, плечистый, стройный солдат в белом халате, стриженый, лобастый, большеглазый, с румянцем на щеках, показался в дверях кухни.

— Здравия желаю, товарищ старшина! — четко, с удовольствием, сочным юношеским баском проговорил он и улыбнулся.

Смолярчук с интересом посмотрел на незнакомого пограничника.

— Здравствуйте, — с той безобидной величавостью, какую так любят старшины продемонстрировать перед молодыми солдатами, откликнулся он.

То, что перед ним был новичок, зеленый пограничник, Смолярчук определил сразу же, с первого взгляда: свежие, еще не разносившиеся кирзовые сапоги, невыцветшая, не просоленная потом гимнастерка, неумело надетый, незастегнутый халат и еще не военное, штатское выражение лица. За три года службы Смолярчук безошибочно и легко научился читать на лицах те неизгладимые, не каждому заметные следы, которые высекает суровая солдатская пограничная жизнь.

— Покормите или отправите спать несолоно хлебавши? — спросил Смолярчук.

— Обязательно покормлю, товарищ старшина. И неплохо. Свинина жареная с гречневой кашей, пирожки с рисом, чай, и все горячее. Я целый час вас дожидался.

Солдат ловко повернулся на каблуках, скрылся в кухне. Через минуту, он вернулся в столовую, бесшумно, аккуратно поставил перед Смолярчуком ужин, хлеб, эмалированный чайник и кружку.

— Вот, пожалуйста. Ешьте на здоровье!

Смолярчук сел за стол, принялся за еду.

— А где же старый повар Кириллов? Демобилизовался или перевелся на другую заставу?

— Нет, он здесь. Отдыхает. — Молодой солдат вспыхнул так, что его щеки стали кроваво-пунцовыми. Даже уши его покраснели. — Вы что, товарищ старшина, приняли меня за повара? Ошиблись. Нет, я всего-навсего рабочий по кухне. Первый раз, между прочим, в наряде.

Несмотря на то, что солдат покраснел, он говорил без смущения, бойко и четко, держался с достоинством, взгляд его был смелый, независимый, а улыбка — непринужденная, искренне веселая.

«Хороший парень! Вот такого бы мне в помощники». — подумал Смолярчук. Он перестал есть, покачал головой, усмехнулся.

— Не похоже, что первый раз… Солдат с такой ухваткой долго в рядовых не застоится. Предсказываю вам большое пограничное будущее, товарищ… Как ваша фамилия?

Смолярчук пошутил, но солдат серьезно, без улыбки сказал:

— Спасибо. Тюльпанов моя фамилия.

— Тюльпанов? Так это с вами я пойду в наряд?

— Со мной. — Попрежнему смелыми глазами глядя на старшину, Тюльпанов спросил: — А вы тот самый Смолярчук, который был делегатом одиннадцатого съезда комсомола?

— Да, тот самый!

— Я ваш портрет видел в журнале, — говорил Тюльпанов взволнованно. — И статью про вас и вашего Витязя читал. И доклад о вашей следопытской работе слушал. С тех пор и мне захотелось стать инструктором службы собак. По правде сказать, я мечтал вас увидеть. А когда я узнал, что вы приезжаете на заставу, я очень обрадовался и просил капитана, чтобы он послал меня с вами на границу.

— Вводная понятна. Вопросов больше не имею, — пошутил Смолярчук. Он допил чай и добавил с преувеличенной серьезностью: — Что ж, товарищ Тюльпанов, готовьтесь пойти со мной на границу. Подъем в пять ноль-ноль. Спокойной ночи.

— А Витязь тоже пойдет с нами?

— Обязательно.

…На рассвете, когда небо над ущельем едва-едва посветлело, Смолярчук и Тюльпанов выслушали приказ начальника заставы капитана Коршунова и отправились на пограничный пост, где им надлежало нести службу. Если проложить линию напрямик, по воздуху, то до погранпоста всего лишь километра три. Если же идти обычной дорогой, горной тропой, по крутым каменистым склонам, через леса и Полонины, наберется втрое больше.

Смолярчуку не привыкать к горной ходьбе.

С тяжелым вещевым мешком за плечами, повесив автомат на шею и послав Витязя вперед, он неутомимо, словно по ровному месту, взбирался по крутой тропе. Тюльпанов молча шел позади, не отставая ни на шаг.

Совсем рассвело, когда добрались до новеньких буровых вышек геологоразведочной экспедиции, до хвойных шалашей и палаток геологов. Это последнее жилище в здешних местах. Дальше не будет ни одного дома лесника, ни одной пастушьей хижины, ни одной ватры — костра лесоруба. Только высоко-высоко в горах, на голом плато, обдуваемом со всех сторон злыми ветрами альпийской зоны, высится двухэтажное бревенчатое обветшалое здание, служившее когда-то приютом для любителей горного спорта. Под крышей бывшего «Орлиного крыла» и расположился пограничный пост.

К восходу солнца Смолярчук и Тюльпанов добрались до пограничного поста. Обсушившись у раскаленной докрасна печки, разогрев тушеные бобы с мясом, вскипятив чай, плотно позавтракав и отдохнув, они отправились на дозорную тропу.

Хорошо в Карпатах весной, ранним солнечным утром! Там, внизу, на рубеже Большой Венгерской равнины, на берегах Латорицы, Ужа, Теребли и Тиссы, опять цветут розы, кропит мелкий теплый дождь, а на Полонинах, на поднебесных вершинах и склонах гор, еще лежит мертвый снежный пласт, вокруг родников сверкают ледяные закраины и в глухих лесных зарослях держатся зимние тропы, пробитые кабанами, медведями и оленями.

Следы раздвоенных оленьих копыт были пропечатаны глубоко, на всю толщину снежного покрова, до самой земли. Кабаньи тропы выделялись грязной рыжиной: пробивая острыми копытами наст, проваливаясь, зверь волочил по снежной целине свое щетинистое брюхо, вымазанное свежей глинистой грязью теплого минерального источника.

Смолярчук надел лыжи и, засунув шапку в карман маскхалата, легко вскидывая бамбуковые палки, заскользил по хрупкой белизне снега, не тронутого ни единым темным пятнышком. Тюльпанов пошел по следу старшины. Витязь, отпущенный на длинный поводок, бежал впереди пограничников, чуть слышно цокая когтями по примороженной лыжне и не выделяясь на снежном фоне: на овчарке была белая попонка.

В низкорослом альпийском лесу там и сям переговаривались проснувшиеся птицы.

Засахаренные склоны гор, отражая свет солнца, источали яркое, нестерпимое для глаз сияние.

Кое-где из-под снежной толщи выглядывал безлистый стебель, увенчанный крупными цветами в виде изящных чашечек, белых изнутри и красноватых снаружи. Это вечнозеленый морозняк.

Родниковая Полонина, вся обращенная к югу, темнела пожухлой на морозе травой. Далеко внизу, на лесосеках, над еловыми колыбами — шалашами лесорубов, над неширокой щелью Черного потока поднимались прямые и высокие столбы дыма: лесные труженики жгли свои утренние ватры.

Отсюда, с каменных студеных хребтов гуцульской Верховины, ближе, чем откуда бы то ни было, до карпатского неба и дальше всего до равнинных берегов Тиссы. Несмотря на это, здешние места мало видят солнца. Даже в летние дни, когда на равнине жара, здесь дуют сквозные холодные ветры, моросит дождь или клубятся по земле дымные громады облаков. Чаще всего бывает облачно — и днем и ночью, и зимой и летом, и осенью и весной. Сегодняшний ясный солнечный день — редкое исключение.

— Ну как, товарищ Тюльпанов, чувствуете себя в горном климате? — спросил Смолярчук, притормаживая и оборачиваясь к напарнику.

— Хорошо! — откликнулся молодой солдат. Он достал платок и, сняв шапку, тщательно вытер влажную светловолосую голову. — Мне везде бывает хорошо, товарищ старшина, куда ни попаду.

— Это почему так?

— — А кто его знает! Наверно, живучий такой мой корень — в любой земле себе сок находит.

— Мичуринский, значит, у тебя корень? — сказал Смолярчук и подмигнул.

— Может быть, и так, — улыбнулся Тюльпанов. — Отец у меня был садовником.

Солнце поднималось все выше, пригревало сильнее. Пограничники шли навстречу ему, защищаясь от ярких лучей темными очками.

Справа от дозорной тропы, на чуть оттаявшем косогоре, излюбленном месте вечнозеленой камнеломки, Смолярчук увидел вытоптанный и взрытый оленьими копытами снег. Следы были свежими. Значит, оленье семейство добывало себе здесь корм совсем недавно, несколько часов назад. Интересно, слыхал ли что-нибудь этот «мичуринский корень» об оленях?

Смолярчук вскинул лыжную палку, указал на разрытый снег и видневшуюся из-под него траву.

— Что это, товарищ пограничник? Можете объяснить?

Тюльпанов, серьезно посмотрел туда, куда указывал старшина.

— Нет, пока не могу, — твердо сказал он и улыбнулся. Улыбка была не виноватой и не смущенной. — А вы знаете, товарищ старшина? Расскажите!

Смолярчук охотно пояснил:

— Олени здесь кормились. Видите, снег разгребали. Докапывались до камнеломки. Слыхали про такую траву?

— Нет, не слыхал.

— Вот она, смотрите!

Тюльпанов хотел было сойти с тропы, чтобы получше рассмотреть зеленый кустик, но Смолярчук остановил его:

— Нельзя этого делать. Идите только по лыжне. Местность вокруг тропы должна быть всегда не тронута человеком, не заслежена. Если появится новая лыжня, значит ее сделал чужак, нарушитель. И вообще вы должны знать участок заставы, как собственную ладонь: где подымается кустик, а где лежит камень; где бьет родник, а где вьется тропка, удобная для лазутчика. И все примечайте, все фотографируйте в своей памяти. Чуть где заметите перемену на границе — камень лежит не там, где лежал всегда, на кусте обломана ветка, примята трава вокруг родничка, появились темные пятна на влажной почве, а на промерзшей земле царапины, — сейчас же исследуйте каждое новое явление, докапывайтесь, чем оно вызвано.

Тюльпанов внимательно слушал.

— Тренировались вы на учебном пункте, умеете рассматривать местность? — спросил Смолярчук.

Молодой солдат кивнул головой и вздохнул.

— Тренировался.

— Почему же забыли школьную науку? Память плохая?

— На память я до сих пор не жаловался, товарищ старшина.

Ответ молодого солдата показался Смолярчуку дерзким. Старшина нахмурился. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь вступал с ним в пререкания. Он любил обучать молодежь пограничному искусству, охотно делился своим богатым опытом, но любил также, чтобы его слушали беспрекословно, затаив дыхание, чтобы верили каждому его слову, чтобы высоко ценили его славу и не скупились на восхищение его следопытским умением.

— Вы больше слушайте, товарищ Тюльпанов, — сказал старшина, — да на ус наматывайте и меньше разговаривайте.

Лицо Тюльпанова стало серьезным, ни одной насмешливой искорки в глазах. Он понял, что не должен ни при каких обстоятельствах ущемлять самолюбие и гордость своего учителя.

«Нет, парень он все-таки хороший! Зря я на него набросился», — подумал Смолярчук, разглядывая своего напарника. Густые черные, сросшиеся на переносице брови старшины разошлись, и разгладились морщины на лбу. Он улыбнулся и спросил:

— Вы откуда родом, товарищ Тюльпанов?

— Донецкий. Степняк. Не приходилось бывать в наших краях?

— Нет, не приходилось. А что вы делали до службы? Учились?

— Недоучился. Работал. Больную мать и сестренок кормил. С тринадцати лет хлеб зарабатываю, товарищ старшина. Слесарил. Был монтажником, верхолазом, монтером. Одним словом, все больше с железом и сталью дело имел.

Смолярчук опять внимательно посмотрел на своего помощника.

— Я тоже около железа с малых лет. Слесарь. Тракторист. Механик. Так что мы с вами, товарищ Тюльпанов, вроде как бы земляки. — Смолярчук встревоженно посмотрел вокруг. — Разговорились мы с вами чересчур, без нормы. Не положено! Пошли!

Он широко взмахнул палками, с силой оттолкнулся и легко, с веселым хрустом заскользил по хорошо накатанной высокогорной лыжне.

Снег на дозорной тропе, оттаявший вчера под горячими лучами горного солнца, за ночь покрылся глянцевитой ледяной коркой, и хорошо смазанные лыжи не проваливались и не оставляли заметного следа. Смолярчук двигался медленно, опустив голову, и пристально разглядывал снежный покров.

Дозорная тропа опоясывала вершины прикордонного хребта. Начинаясь на северо-востоке, у пограничного поста, она огибала горы Каменную, Верблюжью, Генеральскую, Безродную, Зеленую и потом круто поворачивала на запад, подрезая пограничный хребет до стыка с соседней заставой.

Смолярчук обогнул голую скалистую макушку горы и остановился. Он воткнул палку в снег, озабоченно поправил шапку, удобнее приладил висевший на ремне автомат, укоротил поводок насторожившегося Витязя. Лицо старшины стало необыкновенно серьезным, а глаза строгими. Тихо, почти шепотом, сказал:

— Дальше идти надо очень осторожно.

— Почему? — вырвалось у Тюльпанова.

— Снег, — скупо, загадочно ответил Смолярчук.

Тюльпанов понял его так: «Берегись снежного обвала!» И не ошибся.

За поворотом дозорная тропа извивалась узким карнизом по крутому, почти отвесному склону горы. Справа — глубокая пропасть, на дне которой росли уже настоящие, не карликовые, темнозеленые деревья. Слева, закрывая часть неба, высились снежные ребристые пирамиды, готовые рухнуть от одного прикосновения к ним или даже от сотрясения воздуха. Откуда здесь, над самой пропастью, такое скопление снега? И почему висит над тропой, почему не обваливается? Что удерживает эту высоченную снежную волну?

Внимательно вглядитесь в подножие гигантской пирамиды, воздвигнутой в течение долгой горной зимы метелями и снегопадами. Видите яркозеленый хвойный кустарник? Это высокогорная карликовая сосна. Дугообразные ее ветки, распростертые почти параллельно земле, сплетясь одна с другой образовали мощные заросли, преградившие путь снежной лавине.

Миновав опасное место, Тюльпанов оглянулся.

— В прошлом году здесь погиб пограничный наряд. Три дня откапывали, — сказал Смолярчук и двинулся дальше.

Тюльпанов пошел за ним.

Пройдя километра полтора, Смолярчук снова остановился. Облокотившись на палки, внимательно рассматривал он дозорную тропу.

— Что там, товарищ старшина? — приблизившись, спросил Тюльпанов.

— Смотри!

Пограничник опустился на корточки, стал разглядывать ноздреватый снежный панцырь. Хорошо были видны характерные следы зверя, проложенные поперек тропы. Зверь двигался со стороны границы иноходью, переставляя обе ноги — левую переднюю и левую заднюю — одновременно, с глубоким зажимом. Витязь ощетинился, потянул поводок.

— Чьи следы? — спросил Тюльпанов.

— Медвежьи, — ответил старшина. — Вот вмятины задних лап, а вот царапины когтей. Да, медвежьи, факт. Но мы все-таки проверим, в самом ли деле это медведь. Пошли!

Витязь рвался вниз, но Смолярчук направился по склону горы в сторону границы, откуда спускался медвежий след.

Карпатский бурый медведь обычно не уходит в берлогу, он бодрствует всю зиму. В хорошую погоду, как правило, скрывается в высокогорных глухих чащах, добывая пищу под снегом. В сильные морозы временно перекочевывает в нижний лесной пояс, в лиственную зону где значительно теплее. Передвигается он, как это хорошо знал Смолярчук, преимущественно напрямик, напролом, не боясь ни крутых каменных склонов, ни дремучих зарослей. Встречаясь на границе с проволочными заграждениями, медведь не обходит препятствия, пробирается в щель, как бы узка она ни была и как бы чувствительно ни обдирали ему бока металлические колючки.

Идя по медвежьему следу, Смолярчук тщательно проверял, не изменил ли зверь своим повадкам, нет ли на его пути примет того, что на звериных лапах шествовал натренированный лазутчик.

Нет, след говорил о том, что прошел настоящий медведь. Но Смолярчук и не думал возвращаться. Надо проверить изгородь, поставленную на самой линии границы. Там, на колючей проволоке, медведь обязательно оставит хоть клок шерсти. Вот и изгородь. Да, бурая, чуть свалявшаяся шерсть осталась на трех металлических шипах. Смолярчук снял с проволочного заграждения клок шерсти и, рассматривая, мял его в руках. Потом он перевел взгляд на Витязя и, хотя знал, что собака не может понять человеческого языка, все-таки, по давней привычке, не сдержался, чтобы не заговорить с ней.

— Чем пахнет, Витязь: зверем или нарушителем? — спросил старшина с улыбкой, поднося шерсть к носу овчарки.

Витязь покрутил головой и зарычал.

— В чем дело? — спросил старшина. — Почему не понравился тебе медвежий дух?

Опустив голову, обнюхивая след, овчарка рванулась назад, к тропе. Держа собаку на длинном поводке и притормаживая палками, Смолярчук сдвинул брови так, что они сошлись на переносице.

— Позвоните на заставу, что мы идем по медвежьему следу, — приказал он Тюльпанову и, опустив поводок, двинулся за овчаркой, проверяя каждый шаг косолапого.

Не раз и не десять раз ходил Смолярчук по медвежьим следам. Он отлично знал тропы зверей, их поступь, где и зачем останавливались. Как ни достоверен был след, Смолярчук всегда шел по нему до тех пор, пока не находил медвежий помет. Так решил он поступить и теперь.

Пройдя дозорную тропу поперек, медведь устремился по прямой в чащу, в еловую поросль, пробрался через нее, подмял молодые деревца и, пропахав лапами мягкий сугроб, скатился к роднику, окруженному брусникой. Полакомившись ягодами, двинулся дальше в лес, где почва была едва прикрыта снегом. Скоро снежная зона осталась позади. След медведя пошел по лесу, слегка трону, тому ночной изморозью. Встретив на своем пути упавший ствол сосны, медведь передвинул его, изрыл в нескольких местах непромерзшую землю, повидимому, в надежде найти какую-нибудь пищу. «Да, это действительно медведь!» — решил Смолярчук, но не остановился. Сдерживая Витязя, он продвигался вперед (лыжи бросил, как только кончился снег), попрежнему пристально изучая следы, Вот еще одно доказательство того, что тут пробирался хозяин здешних мест, — муравейник, разрытый медвежьими лапами. Смолярчук шел и шел. Он все еще испытывал чувство недоверия к следу. Почему зверь прошел не обычным глухим местом, по бурелому, не там, где любят ходить медведи, а недалеко от пограничного поста, поперек людской тропы? Почему слишком далеко забрался вниз, в теплую зону, не боясь близости обжитых лесосек, дыма костров, шума электрических пил и падающих деревьев?

Тюльпанов догнал старшину у верхнего входа в ущелье Черный поток, в лощине, заросшей ольхой. Сидя на корточках, Смолярчук осматривал медвежий помет.

— Значит, все в порядке? — спросил Тюльпанов, вытирая разгоряченное, умытое потом лицо.

— Да, теперь полный порядок, — с удовлетворением сказал Смолярчук. — Теперь можно возвращаться на границу. Только давайте раньше отдохнем, покурим.

Витязь тем временем рвался дальше, вглубь весеннего леса. Смолярчук укоротил поводок, скомандовал:

— Спокойно! Сидеть!

Овчарка сейчас же выполнила команду, села на задние лапы, но успокоиться не могла, тихонько скулила и не сводила настороженных глаз с зеленой чащи, где скрылся зверь. И лишь постепенно успокоилась.

Пограничники расположились на большом камне. Сняв шапки, расстегнув воротники гимнастерок, они с удовольствием закурили. Отдохнув, оглядевшись, они вдруг увидели, что их со всех сторон обступает чудесная закарпатская весна.

На гибких пушистых березовых побегах стланика, полускрытого мохом, раскачивались, трепеща крылышками, пестрые бабочки. Разогретая земля курилась легким дымком. Сквозь ржавые листья, сквозь опавшую хвою и мшистый покров пробивались синие созвездия фиалки и жемчужные гроздья ландыша.

Над розовыми и пахучими цветами волчьего лыка, над сырой ложбиной, где цвела черная ольха, деловито гудела армия лесных пчел, собирающая ранний мед.

Дальше, за ложбиной, на каменистом солнечном склоне, живой колючей изгородью поднимались заросли держи-дерева. Его растопыренные во все стороны ветви щедро облиты мелкими золотисто-желтыми цветами, похожими на колокольчики. Подует оттуда ветерок — и кажется, что хрустально звенит лес.

Кизиловое дерево не зеленело еще ни одним листочком, но зато оно пылало нежнолимонными цветами.

В каменистых расщелинах, в морщинах скал и утесов краснели ветки горной руты.

Омела уже вскарабкалась на второй и третий ярусы ветвей берез и сосен и распустила там, на большой высоте, чтобы всем было видно, свои ранние цветы.

Солнце не показывалось из-за леса, но лучи его все-таки проникли сюда, в дремучие заросли: они лежали на поверхности лужи, оставшейся от недавних дождей, они проборонили тонкими золотыми зубьями изумрудные, белые, черные, зеленокоричневые ветвистые и ковровые мхи, они перебегали с ветки на ветку, омывали своим преображающим светом старые камни, молодили угрюмые папоротники, прокладывали дорогу пчелам к их медовым источникам, пронизывали до дна родниковые чаши, украшали землю причудливым узором, какой и не снился самому великому чеканщику, золотых дел мастеру.

Смотришь на все это — и тебе, как и весне, хочется цвести своими делами, своей жизнью-, своими думами и надеждами.

…Тюльпанов докурил сигарету, поправил шапку и, солидно откашлявшись, будто собирался произносить речь, поднялся с камня, посмотрел на Смолярчука. Лицо молодого солдата было напряженным, торжественным.

— Товарищ старшина, разрешите обратиться по личному вопросу? — проговорил он твердо и четко.

Смолярчук посмотрел на него с удивлением:

— Что это вы так официально? Обращайтесь.

— Товарищ старшина, вы когда вернетесь на свою заставу?

— Как прикажут. Думаю, дня через три. Почему это вас интересует?

Тюльпанов помолчал, пристально рассматривая темную, с затвердевшими мозолями ладонь.

— А на пятой заставе у вас есть помощник? — спросил он, снова устремив взгляд на Смолярчука.

— Нету пока. Ранен мой помощник, лежит в госпитале. А что?

— Возьмите меня с собой на пятую. Я так буду у вас учиться, так буду вам помогать…

— Зря ты меня избрал своим учителем, товарищ Тюльпанов. — Смолярчук тяжело вздохнул. — Недолго мне осталось жить на границе. Кончается моя служба, Жду демобилизации.

— Демобилизуетесь? Вы? Зачем?

— Как это «зачем»? Что ж, по-твоему, я должен здесь до старости служить?

— А что вы будете делать, товарищ старшина, после демобилизации?

— Работы на мою долю хватит дома.

— Хватит, конечно, но такой, как здесь, не найдется.

— Найду, не тревожься. Человек рождается для мирной жизни, а не для военной. Женюсь, обзаведусь семьей. Между прочим, дома, в Сибири, меня ждут не дождутся. Тракторист я, механик, не забыл?

— Тракторист, конечно, профессия хорошая, но следопыт еще лучше. — Тюльпанов перевел грустный взгляд на Витязя. — Значит, осиротеет овчарка?

— К тому времени, пока мне демобилизоваться, я постараюсь, чтобы с нею кто-нибудь подружился. Сиротой не оставлю.

— Так подружите со мной, товарищ старшина! — воскликнул Тюльпанов.

Смолярчук для видимости, порядка ради, решил сдаваться не сразу.

— Не со всяким пограничником захочет дружить мои Витязь. Характер у него крутой.

— От меня он не откажется. Еще до вашей демобилизации подружимся. Успеем! В один день пять суток буду укладывать.

— Ну, хорошо. Так и быть, походатайствую, чтобы перевели тебя на пятую, — с деланной неохотой согласился Смолярчук. — Только не знаю, что из этого получится.

— Хорошее получится! — убежденно объявил Тюльпанов. — Командование всякое ваше ходатайство уважит.

— Ладно, не заглядывай вперед! Пошли на пост…

Пограничники не спеша начали подниматься в гору по благодатной весенней зоне Верховины. С каждым их шагом все больше и больше становилось расстояние между ними и тем, кто проложил след.