Глава четвертая
Венский экспресс прибыл в Явор, как всегда, ранним утром. На плоских крышах вагонов темнели большие сырые пятна, зеркальные стекла окон слезились, а на подножках чернела натасканная пассажирами грязь. Повидимому, там, откуда прибыл поезд, на берегах Дуная, в Вене и Будапеште, в венгерской степи Альфельд, шли проливные дожди.
Пока поезд высыхал под взошедшим солнцем, пограничные наряды контрольно-пропускного пункта проверяли документы у прибывших пассажиров. Их сегодня было много: советские офицеры и солдаты-отпускники, служившие в группе оккупационных войск в Австрии, юноши и девушки, возвращающиеся в Москву из Рима, где происходили всемирные соревнования гимнастов, большая делегация венгров, следующая в Китай через Советский Союз, парламентские деятели, торговые представители разных стран, дипломаты, предпочитающие поезд самолету, и, наконец, просто путешественники, транзитные туристы. К числу последних принадлежал и Фрэнк Билд — высокий, сухопарый пятидесятилетний здоровяк с тяжелыми роговыми очками на длинном костистом носу. Фрэнк Билд спокойно дымил сигаретой и скучающе поглядывал в окно, пока проверяли его документы. В течение всей этой процедуры он не сказал пограничникам ни «да», ни «нет», не посмотрел ни на одного из них. Они для него просто не существовали.
Исполнив все пограничные и таможенные формальности, Фрэнк Билд поднялся на третий этаж вокзала, где помещалась гостиница для заграничных путешественников, расположился в удобном номере, принял душ, побрился, переоделся. Свежий, с румянцем на впалых щеках, ни на кого не глядя и ничего не замечая, он прошел в ресторан. Ему подали яичницу с ветчиной, коньяк, сыр, кофе. Он ел и пил не спеша, не отрывая взгляда от тарелки. Расплачиваясь с официантом, он спросил по-английски, можно ли купить в Яворе англо-русский словарь. Официант знал по-английски только два слова: «не понимаю». Фрэнк Билд перешел на немецкий. Официант этот язык знал хорошо. Да, в Яворе есть замечательный магазин, где можно купить и англо-русский словарь и много других хороших книг. И находится он совсем недалеко, в двух минутах ходьбы от вокзала, на главной улице. Вот он, виден даже отсюда: две витрины, высокая дубовая дверь и над ней красная вывеска с большими буквами: «Книготорг».
Фрэнк Билд бросил рассеянный взгляд в окно, в ту сторону, где был книжный магазин, автоматически всунул сигарету в рот и медленно поднялся. Прежде чем уйти из ресторана, он задал еще один вопрос: где можно обменять иностранные деньги на советские? Официант дал иностранцу и эту справку.
Так же ни на кого не глядя, ничего не замечая, холодный и надменный, путешественник покинул ресторан, спустился вниз, пересек вестибюль и вышел на привокзальную площадь с ее молодым сквером, цветниками, зеленеющими газонами.
Обменный денежный пункт помещался тут же, на площади, в небольшом домике. Оставив там доллары и получив рубли, Фрэнк Билд направился к магазину с высокими дубовыми дверями и двумя витринами, заставленными книгами.
В большом помещении Книготорга на многочисленных полках стояло несколько тысяч книг.
— О! — воскликнул путешественник по-немецки. — Куда я попал? Ваш магазин чуть ли не Британская библиотека!
Человек в черном костюме, в белой свежей рубашке, повязанной скромным темным галстуком, приветливо поздоровавшись, сказал на хорошем немецком языке:
— Нам, конечно, далеко до Британской библиотеки. Но даже такое количество книг имеет для яворских трудящихся большее значение, чем миллионы томов Британской библиотеки для трудящихся Лондона.
— Вы не только продавец, но и агитатор! — улыбнулся Фрэнк Билд. Это была его первая улыбка с тех пор, как он попал на советскую землю. — Есть у вас англо-русский словарь последнего издания?
— Пожалуйста, прошу вас. — Человек в черном костюме достал с полки толстую книгу в темнокрасном переплете и положил ее перед покупателем.
— Да, это то, что мне требуется, — с удовлетворением сказал Фрэнк Билд.
Он опустил в объемистый карман своего макинтоша словарь, отсчитал положенное количество рублей, отнес их в кассу. Вручая продавцу чек, он пожал ему руку и сказал полушутя:
— Благодарю вас, господин агитатор. — И тут же произнес шепотом: — Привет от «Бизона».
«Бизон»?.. Человек, стоявший за прилавком, был потрясен. Сам Артур Крапс передает ему привет. Вспомнил, наконец! Сколько лет молчал. «Бизон» был крестным Крыжа. Будучи помощником военного атташе в Праге, Артур Крапс завербовал его в свои агенты. Шестнадцать лет назад Крыж был рядовым агентом и теперь рядовой. А Крапс круто полез в гору. Говорят, он стал важной персоной, чуть ли не первым лицом в штабе заграничной разведки. Не зря он вспомнил о Крыже. Есть какая-то значительная причина.
Любомир Крыж в первые же годы после того, как Закарпатье воссоединилось с Советской Украиной, оказал немало ценных услуг своим хозяевам. Все добытые сведения он передавал, резиденту Дзюбе, а тот пересылал их дальше. Крыж имел дело только с Дзюбой. Недавно ему стало известно из газеты, что Дзюба разбился в горах. Крыж был уверен, что резидент разбился не случайно: кому-то понадобилось, чтобы Дзюба разбился. В первые дни после гибели Крыж радовался неожиданно полученной свободе. Теперь ему нечего дрожать за свою жизнь — мертвый не выдаст. Но прошло несколько недель, и Крыж затосковал без Дзюбы, без его денег. Он привык за счет тайного заработка украшать свою жизнь. Не раз пожалел Крыж об утраченной статье дохода. И вот она опять замаячила перед ним в этом привете от «Бизона». Неужели только привет? Tax мало? Нет, должно быть еще кое-что,
Чуть побледнев, с капельками пота на аккуратно зачесанных седеющих висках, Любомир Крыж с надеждой и страхом смотрел в спину проезжего иностранца. Неужели он ничего больше не скажет ему?
Фрэнк Билд, перелистывая словарь, не спеша продвигался к выходу, не интересуясь переживаниями одного из доверенных ему агентов «Бизона». Он уже взялся за ручку двери, уже занес ногу, чтобы переступить порог магазина, и вдруг круто повернулся и пошел назад.
— Послушайте, — сказал он, бросая на прилавок словарь, — этот экземпляр имеет существенный брак: загнутые и плохо обрезанные страницы.
Извиняясь и растерянно суетясь, Крыж нашел другой экземпляр словаря, удовлетворивший привередливого покупателя.
Передавая бракованную книгу, Фрэнк шепнул: «Посмотрите 219». При этом он положил на прилавок лайковую перчатку, чем-то туго набитую, и многозначительно указал на нее продавцу глазами. Тот в одно мгновение отправил «посылку» под прилавок. Покупатель стоял спиной к кассирше, закрывая собой продавца, и она ничего не могла увидеть.
— Вот теперь дело другое, — сказал Фрэнк Билд, пряча словарь в карман макинтоша. — До свидания.
Проходя мимо кассирши, он приподнял шляпу, поклонился ей…
Часом позже Фрэнк Билд, выполнявший функции связника разведцентра «Юг», встретился и со вторым агентом — «Гомером». И первое и второе задание «Бизона» он выполнил одинаково старательно, принимая все меры предосторожности и маскировки. Он не знал того, что первый агент назначался яворским резидентом всерьез, а второй лишь фиктивно, для отвода глаз советской разведки. В операции «Горная весна» сомнительный агент «Гомер» так и значился: приманка. Ничего другого от него и не ждали. Пусть привлечет на какое-то время к себе пристальное внимание советской разведки. Впоследствии органы государственной безопасности, наверно, поймут свою ошибку, но уже будет поздно: операция «Горная весна» будет завершена.
Так рассуждал «Бизон».
…Едва закрылась за иностранцем дверь Книготорга, — кассирша выбежала из своей стеклянной будочки и приступила к атаке Крыжа. Он охотно удовлетворил ее любопытство, но рассказал ей, разумеется, далеко не все то, о чем говорил с покупателем.
Кассирша снова скрылась в стеклянной будке. Выждав немного, Крыж достал англо-русский словарь, подмененный связником, аккуратно, почти незаметно вырвал листок со страницей 219 и спрятал в карман.
Вечером, вернувшись домой, он задернул на окне плотную занавеску, выпотрошил содержимое перчатки, врученной ему посланцем «Бизона». Это были новенькие в крупных купюрах доллары. Крыж пересчитал их, спрятал. Потом он извлек из потайного места флакон с прозрачной жидкостью, бережно проявил то, что было начертано между печатными строками словарной страницы. Расшифрованная Крыжем инструкция была немногословной. Агенту N 47, имеющему кличку «Крест», предписывалось в самом срочном порядке возобновить прерванную работу, но уже не в качестве рядового агента, каким он был раньше, а яворского резидента. Тайное письмо заканчивалось следующими словами: «В ближайшее время к вам явится «Черногорец». Обеспечьте ему в вашем доме надежное убежище. Выполняйте все его указания, «Бизон».
Любомир Крыж еще и еще раз перечитывал инструкцию. Резидент! Столь значительное повышение взволновало его. Как это надо понимать? Почему его долго держали на задворках, почему теперь, когда меньше всего можно было рассчитывать на благосклонность «Бизона», он выдвигается в резиденты? Означает ли это, что его испытали, что нашли достойным такого доверия? Или на него пал выбор лишь потому, что нет сейчас в Яворе более подходящей кандидатуры? Любомир Крыж за время своего служения «Бизону» много раз удостоверился, что наивно ждать от хозяина высокой справедливости. Пока даешь ценные сведения, добытые с риском для жизни, ты нужен, получай деньги. Пока не попался, пока на твой след не стали советские разведчики, пока ты безопасен для существования резидента, тебя оберегают и опекают твои тайные друзья. И они же отправят тебя на тот свет, если опростоволосишься. Значит, здраво рассуждая, повышение в резиденты — не знак особого доверия к нему, Крыжу, а необходимость, вызванная гибелью Дзюбы.
Как бы там ни было, «Крест» все-таки был рад, что объявился «Бизон», что снова в его карман потекут тысячи. Новое положение сулило ему большие выгоды. Еще бы, резидент! Крыж как старый агент, особо приближенный Дзюбы, отлично знал круг обязанностей резидента. Только один резидент точно знает, кому служит и где находятся его хозяева. Только он получает инструкции, пересланные через границу специальным связником или по радио. Резидент вербует агентов, инструктирует их и по своему усмотрению оплачивает их услуги. Резидент заботится о том, чтобы они не знали друг друга, жили скромно, не навлекая на себя излишнего внимания и не вызывая подозрений органов безопасности. Резидент убирает со своей дороги тех, кто становится опасным для его, резидента, существования. Он, резидент, «натаскивает» завербованных, обучает их всему тому, чему в свое время обучили его: выуживать у болтунов интересные сведения, подслушивать секреты, воровать плохо лежащие документы. В тайниках резидента хранятся оружие, сильно действующие яды, радиопередатчик, крупные суммы денег, симпатические чернила, набор инструментов и материалов, с помощью которых можно состряпать в случае надобности паспорт, служебное удостоверение. Резидент создает тайную квартиру — приют для тех, кто будет переброшен из-за границы, и для тех, кого надо отправить назад, за кордон. Только резидент нацеливает своих агентов на тот или иной важный объект.
Наиболее трудная и опасная сторона «деятельности» резидента — вербовка агентуры. Провалишься на первом же человеке, если твой шеф в свое время не обучил тебя видеть слабости людей и не выковал из тебя «ловца человеческих душ». Атакуй избранных тобой наверняка, побеждай всякий раз. Полупобеда, неудавшаяся атака — твоя гибель.
Всю ночь Крыж мысленно привыкал к своему новому положению, всю ночь размышлял, рассчитывал, как, когда и с чего именно ему начинать.
Крыж прежде всего решил подвести прочный фундамент под свое резидентское существование. Он стал искать себе надежных помощников, способных принести существенную пользу «Бизону». Перебрав добрую сотню своих яворских знакомых, друзей и приятелей, новый резидент остановился пока на одной личности, широко известной коренным жителям Явора, — на Марте Стефановне Лысак.
Родилась Марта Стефановна на берегу Дуная, в Будапеште, в семье непоседливого коммерсанта. Раннее детство провела в одном из горных городов Северной Трансильвании. Училась в словацкой Братиславе. Замуж вышла за Юрия Лысака и родила ему сына Андрея в Яворе. Скитаясь на чужбине, подолгу общаясь с румынами и чехами, украинцами и немцами-колонистами, преимущественно торговцами, Марта Стефановна свободно говорила на их языках, усвоила их привычки, переняла вкусы. Появись она теперь в Румынии, ее легко приняли бы за румынку. В Будапеште или Дебрецене она тоже не растерялась бы. Неплохо прижилась она и в Яворе.
Марту Стефановну хорошо знали в городе все модницы, кто не хотел стоять в очереди за дефицитной галантереей, китайским шелком, венгерской или болгарской овчиной, выделанной под замшу. Марта Стефановна была портнихой и, кроме того, могла посодействовать в любой купле и продаже. Она аккумулировала все городские новости и сплетни. Она же излучала их по всем направлениям.
Вот эту Марту Стефановну и решил Крыж в самый кратчайший срок сделать своим агентом. Жадность к деньгам, лживость, лицемерие, любовь к разноцветным тряпкам, привычка вкусно есть и сладко пить за чужой счет, привычка жить, подобно кукушке в чужих гнездах: сегодня — в венгерском, завтра — в словацком, послезавтра — в немецком, изощренная ловкость спекулянта и авантюриста, готовность вцепиться в горло всякому, кто покушается и на ее личное благополучие, — все это, давно присущее Марте Стефановне, облегчало трудную задачу Крыжа. Для того чтобы сделать Марту Стефановну своим человеком., то есть заставить сознательно служить себе, а значит, «Бизону», резидент должен был сделать немного: подцепить ее какой-нибудь приманкой, насаженной на красивый с виду крючок.
В один из апрельских вечеров, закончив работу в книжном магазине, Любомир Васильевич Крыж отправился на Железнодорожную улицу, в самый ее конец, где жила Марта Стефановна. Как всегда, на нем были черный, тщательно отглаженный, без единого пятнышка костюм, безукоризненно белая рубашка, поношенная, но еще приличная велюровая шляпа и ботинки на толстой подошве, сделанные еще в старое время из грубой кожи аргентинского буйвола, не боящиеся ни воды, ни снега, ни солнца. В правой руке Крыж держал небольшой увесистый чемоданчик. Он шел по той стороне улицы, где особенно густо распустили свои ветки деревья и кустарники. Благополучно, не вызывая внимания к своей особе, добрался в конец Железнодорожной, к кирпичному, под красной крышей дому Марты Стефановны. Все его окна были наглухо закрыты ставнями, ни в одну щелку не пробивался свет. Крыж не смутился. Он подошел к калитке, надавил ее плечом. Заперта. Что же делать? Стучать в калитку не хочется: услышат соседи. Крыж перелез через штакетник, отгораживающий наружную, выходящую на улицу часть дома, и осторожно постучал в окно. Прошла минута, другая; никто не откликался. Крыж терпеливо ждал.
— Кто там? — послышался, наконец, вкрадчивый голос.
Он донесся не со стороны окна, а со двора.
Крыж обернулся. На черном фоне вечернего, с редкими звездами неба, поверх глухого зубчатого забора он увидел чью-то черную квадратную голову. Приглядевшись, узнал Марию, компаньонку и прислужницу Марты Стефановны, монашенку в недавнем прошлом: ее белое-белое, меловое лицо, ее темный полушалок, особым, монашеским образом наброшенный на голову. Она стояла по ту сторону забора на каком-то возвышении и пытливо рассматривала позднего гостя.
— Открывай, святая Мария, это я, — произнес вполголоса Крыж.
— Кто это?
— Тот, кто любит тебя.
— А, это вы? — Мария бесшумно пропала за забором.
Через мгновение калитка распахнулась, и на улицу выскочила легкая и черная, как тень, Мария.
— Добрый вечер, пан Любомир! Вы сегодня к той, кого любите, или к той, кого уважаете? — насмешливо спросила она.
— К обеим сразу. Дома Марта?
— Дома. Проходите.
— Одна или с заказчицами?
— Мы заказчиц только днем принимаем, а вечером больше заказчики к нам наведываются. — Мария засмеялась и убежала в темноту.
«Предупредить хозяйку!» — догадался Крыж. По знакомой тропке, выложенной ребристым кирпичом, он прошел двор, поднялся на деревянное с резными кружевами крылечко. Жмурясь от яркого света, Крыж открыл дверь в прихожую и лицом к лицу столкнулся с Мартой Стефановной.
Это была очень приметная женщина: крупная, дородная, смуглолицая, с огромными цыганскими глазами. На ее иссиня-черноволосой голове возвышалось разноцветное сооружение из длинного куска шерстяной материи, именуемое здесь, в Закарпатье, тюрбаном. Рот ее был обильно накрашен. Червонные серьги с черными подвесками раскачивались в ушах. Пальцы на руках унизаны кольцами. Указательный и большой на правой руке были желтыми — признак любви к сигаретам. Яркое платье — крупные вишни на синем поле, — красные туфельки и прозрачные чулки с черной пяткой довершали ее наряд.
— Добрый вечер, Марта! — Крыж аккуратно поставил чемоданчик в угол прихожей, размеренным шагом подошел к хозяйке и, неторопливо нагнув голову, приложился холодными губами к тыльной стороне ее ладони.
— А, Любомир! — густым, почти мужским басом протянула хозяйка, не заметив холодной сдержанности гостя. Красный рот ее растянулся до ушей, выщипанные брови поползли на лоб, а тяжелые серьги с подвесками радужно засверкали и закачались, как маятники. — Мария, где наше старое вино? Доставай, живо! И ужин готовь.
Через полчаса Крыж, тщательно прикрыв грудь большой накрахмаленной салфеткой, сидел за столом напротив Марты Стефановны и с богатырским аппетитом уничтожал домашнюю колбасу, наперченное венгерское сало, ярославский сыр, яичницу, пил лучшее закарпатское вино и непринужденно беседовал с раскрасневшейся хозяйкой. На правах старого привилегированного друга, перед которым всегда, в любое время дня и ночи, двери ее дома оставались открытыми, он позволял себе время от времени прикладываться к руке Марты Стефановны, после чего спокойно продолжал ужинать.
Время приближалось к полуночи. Мария убрала со стола посуду и молча отправилась спать в свой дальний угол.
Покончив с едой, Крыж сосредоточил все внимание на вине: беспрестанно подливал в свой бокал и в бокал Марты Стефановны. Она не отказывалась, пила наравне с ним. Подготовив ее таким образом, Крыж решил приступить к делу.
— Марта, у меня есть для тебя большой-пребольшой сюрприз, — объявил он.
— Вот как! — удивилась хозяйка: ее друг никогда до сих пор не припасал для нее никакого сюрприза, ни большого, ни маленького. — Интересно, какой же?
Чуть покачиваясь, Крыж отправился в прихожую. Вернулся с чемоданчиком. Положив его на край стола, похлопал ладонью по крышке:
— Сколько дашь, Марта, за содержимое этого ящика?
— А что там? Книги?
— Нет. Три тысячи дашь? Ну, не глядя?
Марта Стефановна взъерошила волосы на голове своего ночного гостя, похлопала его по разгоряченной вином румяной щеке:
— Зачем тебе тысячи, Любомир? Детей у тебя нет, жены не имеешь, подруга тебе гроша медного не стоит. Складываешь деньги в чулок, да?
— Марта, последний раз спрашиваю: дашь три тысячи? Давай, пока не поздно. Когда открою чемодан, больше потребую.
— Да что там такое? — Марта Стефановна, наконец, серьезно, встревоженно посмотрела на фибровый чемодан. Любопытство ее разгорелось до предела.
— Ну, не глядя, по рукам? Или открывать?
— Не глядя! — объявила Марта Стефановна.
Она любила рисковать. Да и как не рискнуть, как не поставить три тысячи на Любомира Крыжа, на милого ее сердцу человека? Вот бы за кого ей выйти замуж! Дюжины три женихов протоптали к ее дому дорожку — всем отказала. А Любомира сама зазывала, сама в жены ему набивалась — не берет, гордыня. Пробовала хитрить; не хочешь, мол, жениться, так и не ходи, не мути душу. Не испугался, перестал ходить. Большого труда стоило вернуть его назад! Вернулся, но стал бывать на.Железнодорожной все реже и реже. Но зато каким он был желанным, дорогим гостем, когда появлялся.
Марта Стефановна выдвинула ящик комола, достала три денежные пачки, лежавшие под постельным бельем, бросила их на стол. Крыж аккуратно, обрез к обрезу, сложил тридцать сотенных бумажек и спрятал в карман пиджака.
— Да открывай же свой проклятый чемодан, не томи! — потребовала Марта Стефановна.
Маленьким ключиком, который висел у Крыжа на длинной цепочке, он не спеша отпер чемоданные замки. Взявшись за крышку, посмотрел на свою подругу:
— Марта, не боишься ослепнуть? Закрой глаза.
— Да ну же!..
Марта Стефановна с силой отбросила крышку чемодана и увидела новенькие, рассыпанные, как игральные карты, красивые бумажки с темносерым литографированным изображением пожилого, со старомодной прической и баками мужчины. Это были деньги. И не какие-нибудь, а те самые, которые Марта Стефановна считала настоящими, те самые, которых жаждала. Это были доллары. Они лежали в чемодане поверх плотно уложенных книг, сплошь покрывая их, так что денег казалось много, много, полон чемодан.
Затаив дыхание, не мигая, бледная, смотрела Марта Стефановна на этакое богатство и не верила своим глазам.
— Доллары? Сколько? — задыхаясь, прошептала она, переводя испуганно-восторженный взгляд на Крыжа.
— Настоящие, но не столько, сколько ты думаешь. — Крыж собрал деньги в пачку. Тасуя долларовые бумажки, как игральные карты, он усмехнулся: — Видишь, не так уж много, но и не мало. Капитал! Бери да помни мою щедрость! Бери! И никому не говори, ни Марии, ни даже мне, где ты их спрячешь. Пусть лежат, ждут своего часа. На!
Марта Стефановна с нескрываемой радостью смотрела на чужие, заокеанские деньги, которые всунул в ее дрожащие руки Крыж. Они окрыляли ее. Они источали головокружительный аромат. Бумажные, они звенели для нее чистым золотом. Немые, бездушные, они напевали алчной душе Марты Стефановны нежнейшую песню. Невесомые, способные и тонуть и в огне гореть, они обещали стать для Марты Стефановны ноевым ковчегом, благополучно пронести ее через все жизненные невзгоды, через огонь и потоп новой войны, сквозь игольное ушко всех денежных реформ. Серенькие, скромные с виду, они обладали чудовищной силой: заглушали все страхи Марты Стефановны перед милицией, следователем и судом. Да, она сразу, как только увидела доллары, решила, что возьмет их. Нет, нет, она уже ни за что не расстанется с ними! Есть для них абсолютно надежное место: яма, вырытая в приусадебном винограднике. Они попадут в хорошую компанию своих заокеанских собратьев — пятидолларовиков, десятидолларовиков и даже четвертных. С каким трудом собрала Марта Стефановна на черной бирже в первые послевоенные годы все это долларовое богатство! И как легко попали в ее руки эти крыжовские доллары! Но разве от этого они ей будут менее дороги, чем другие? Нет! О родном своем сыне Андрее она будет думать меньше, чем об этих бумажках с портретом старомодного мужчины.
— Ну, чего же ты молчишь? Онемела от радости? — прихлебывая из бокала светлое вино, насмешливо спросил Крыж.
Марта Стефановна больше для порядка, чем по душевной потребности, сочла необходимым немного поломаться.
— Любомир, откуда у тебя доллары? — спросила она и с деланным страхом посмотрела на закрытые ставни.
— От старой жизни, — хладнокровно ответил он.
— Но ведь они совсем-совсем новые!
— Ну, значит, от новой жизни.
— Любомир, я серьезно спрашиваю.
Он встал, обошел стол, положил руку на плечо своей подруги, насмешливо прищурил один глаз:
— Марта, я тоже серьезно тебе говорю: бери и ничего не спрашивай.
— Да, но я…
— Марта, побойся бога! — повысил голос Крыж. — Вспомни, кто перед тобой стоит! Ведь я, прекрасная дама, вижу тебя насквозь. Мне давно известно, что ты скупала доллары, что ты их хранишь… как и я и все, похожие на нас с тобой… Хранишь для того дня, когда… одним словом, тебе все понятно. Спрячь их подальше и знай, что я никогда бы не расстался с ними, если бы не нужда в рублях. Вот какая нужда! — сказал он, ударив себя ребром ладони по острому кадыку, выпиравшему из-за белоснежного воротника рубашки. — Бери и прячь! Ну, а теперь давай спать, Марта. Сегодня изменяю своей многолетней привычке и остаюсь ночевать под крышей твоего дома. Покойной ночи!
Он на прощанье поцеловал руку хозяйке, широко зевнул, снял пиджак и не торопясь стал развязывать галстук.
Что оставалось делать Марте Стефановне? Она сочла, что ей выгоднее всего быть покорной. Она улыбнулась и добродушно упрекнула Крыжа.
— Какой ты скрытный, Любомир! Сколько лет дружим, и ты ни разу не проговорился, что имеешь такие ценности!
— «Ни разу»!.. В моем положении, дорогая, если хоть раз ошибешься, капут. Я о многом не имею права проговариваться. А ты, Марточка, всем хороша, но насчет языка…
— Не беспокойся, — утешила Крыжа хозяйка, — о твоем подарке никто не узнает.
— Будем надеяться. Постели мне там. — Он кивнул на дверь комнаты, соседней с той, где Марта Стефановна обычно принимала своих заказчиц.
Кирпичный, под красной черепицей дом, замыкавший Железнодорожную улицу, погрузился в глубокий сон. До утра здесь не произошло ничего, что было бы достойно внимания.
В числе яворских модниц, пользующихся услугами Марты Стефановны, были женщины двух категорий: так называемые «восточницы» (классификация Марты Стефановны), то есть те, что приехали сюда из восточных областей страны после воссоединения Закарпатья с Украиной, и «западницы» — коренные жители Явора. И те и другие были разнообразны по своему составу. Во второй категории, в категории «западниц», преобладали давние заказчицы Марты Стефановны — жены яворских врачей, профессоров, директоров и главных инженеров предприятий, актеров и музыкантов и жены тех не умирающих и в наши дни финансовых ловкачей, кто умеет делать деньги из воздуха.
Первая категория, категория так называемых «восточниц», состояла частично из жен некоторых отставных офицеров, обосновавшихся на старости под теплым яворским солнцем, и военнослужащих, расквартированных в Яворе и его окрестностях.
Марта Стефановна бессовестно обирала любительниц хорошо одеваться. Многие это отлично знали, но что поделаешь! Никто в Яворе не способен сделать платье так, как шьет Марта Стефановна! Никто не придумает такого фасона, какой легко рождается в ее неистощимой на выдумки голове! От заказчиц у Марты Стефановны не было отбоя. Бывшей монашенке Марии тоже пришлось завести специальную книгу, на страницах которой она «ставила на очередь» поклонниц портновского таланта Марты Стефановны. Некоторые заказчицы, те, кому хотелось как можно скорее пощеголять в нарядах, сделанных руками Марты Стефановны, вынуждены были не только дорого платить, но и прибегать уже сверх платы к разного рода ухищрениям: Марте Стефановне приносили в подарок редкой расцветки перчатки, ювелирные безделушки. Ей устраивали «по своей цене» отрез какой-нибудь необыкновенной шерсти, новейшей модели туфли, дефицитную цыгейку. И все это делалось в надежде заслужить особое расположение портнихи.
Утро следующего дня было воскресным и оттого очень трудным для Марты Стефановны. С восходом солнца в ее дом потекли заказчицы. Одна за другой они осаждали плохо выспавшуюся, еще не одетую и не причесанную, в халате и домашних туфлях, до одурения надушенную, можно сказать, вымоченную в «Белой сирени» портниху. И все заказчицы, подобострастно улыбаясь, робко и нежно спрашивали: «Готово?» Всем она отвечала одно: «К сожалению, еще не готово. У меня в последние дни так болит голова, что хоть на стену лезь». Заказчицы не обижались, не отчаивались, не гневались. Они делали вид, что верили портнихе. Сегодня не готово, так будет готово завтра. Можно потерпеть один день. Но хорошо, если только один день, а вдруг… Одна из заказчиц поспешила задобрить Марту Стефановну и выложила ей все субботние новости: какой доклад был в офицерском клубе, кто с кем танцевал на вчерашнем весеннем балу, кому повезло дважды кружиться в вальсе с симпатичным Волковым, генералом, приехавшим в командировку из штаба Военного округа, кто из летчиков получил благодарность в приказе за высотнотренировочный полет. Марта Стефановна, откровенно нетерпеливо дымя сигаретой, слушала словоохотливую заказчицу. Но вскоре ее болтовня надоела. Сказав, что платье будет обязательно готово завтра, Марта Стефановна бесцеремонно выпроводила майоршу на улицу.
Вернувшись в дом, Марта Стефановна приказала Марии запереть калитку и всем заказчицам отвечать, что хозяйки нет дома, будет после обеда, не раньше.
Заглянув по дороге в зеркало, уверенная, что в её распоряжении все воскресное утро, она со спокойной душой подошла к двери, за которой спал Крыж, легонько постучала и нараспев спросила своего дорогого редкого гостя, спит он или не спит и можно ли к нему войти. К удивлению и огорчению Марты Стефановны дверь распахнулась, и перед нею предстал ее гость в таком виде, на который она никак не рассчитывала. Он был уже в костюме, а в руках держал свой фибровый неказистый чемоданчик.
— Ты куда, Любомир? — встревожилась хозяйка.
— Дела, Марточка, дела!
— Какие же у тебя дела в воскресенье, ты же сегодня не работаешь в магазине?
— Есть дела и немагазинные.
— Хоть бы позавтракал… Останься, Любомир!
Крыж посмотрел на часы, подумал и сказал, что для завтрака у него еще найдется время.
За завтраком, пережевывая жареный в сливочном масле, аппетитно подсушенный ломтик белого хлеба, Крыж загадочно усмехнулся:
— Марточка, у меня есть для тебя еще один большой сюрприз.
— Опять? Какой? Чемоданный?
— Угадала.
На этот раз он не заставил долго себя упрашивать, вытащил из-под стола чемодан, заменяющий многим служащим такого скромного ранга, как Крыж, портфель и передвижную кладовую, и, поставив его себе на колени, торжественно раскрыл. Марта Стефановна увидела не книги, а портативный магнитофон. Крыж молча включил магнитофон, и послышался мощный бас Марты Стефановны, а потом и голос ее последней заказчицы, майорши, которая рассказывала ей все субботние новости военного городка. Боже мой, как серьезно она рассказывала и как смешно теперь слушать все это, воспроизведенное на пленку!
— Ну, чем не сюрприз? — закрывая крышку чемоданчика, улыбнулся Крыж…
— Замечательный! Молодец! Любомир, оставь чемодан. Я буду угощать своих заказчиц. Вот повеселимся!
— Э, нет, Марточка, не для тебя я старался! Не оставлю здесь своего чемодана. Он мне самому нужен.
— Зачем?
— Завтра расскажу. А ты, дорогая, пока никому не говори, что я тут нечаянно подслушал и записал… Ну, мое сердце, хорошей, не теряй аппетита. До завтра! Приду вечером. Жди.
Он ушел. Пришел, как и обещал, в понедельник вечером. Крыж был в том же черном костюме, в белоснежном воротничке, но лицо его теперь было серьезное, строгое, властное.
— Отправь монашенку в город по какому-нибудь делу, — приказал он.
Мария взяла черный зонт, продуктовую сумку, получила деньги и ушла. Лысачиха и Крыж остались одни. Марта Стефановна вопросительно, тревожно посмотрела на гостя.
— Слушай меня внимательно и не задавай никаких вопросов, — сказал он. — Вчера, как ты знаешь, я записал на пленку болтовню майорши. Сегодня я выгодно, очень выгодно продал эту пленку.
— Кому, Любомир? Зачем?
— Сердце мое, я уже предупредил, на вопросы имею право только я. Один я! Так будет сегодня в течение всего нашего разговора, так будет и впредь в течение всей нашей совместной работы.
— Какой работы, Любомир?
— Ты шьешь платья женам военнослужащих яворского гарнизона. У тебя есть возможность знать многое из того, что творится в военном городке. Выуживай все важные новости и записывай.
Крыж говорил не торопясь, с такой интонацией, будто разговор шел о вещах обыденных, давно надоевших. И вот это усталое спокойствие, с каким он произносил страшные для Марты Стефановны слова, больше всего ее потрясло. Она остановившимися глазами, раскрыв побледневший рот, с ужасом смотрела на своего давнего друга и не узнавала его.
— Все свои записи, — продолжал Крыж, нежно глядя на Марту Стефановну, — ты должна передавать мне. За это я буду ежемесячно, каждое первое число, приносить тебе доллары. Работай, Марточка, спокойно, без страха. Будь твердо уверена: я уберегу тебя от всяких опасностей. Никогда со мной не попадешься. Чуть ли не полжизни я служу своим друзьям и, как видишь, цел и здоров. Вот и все. — Крыж поцеловал Марту Стефановну в холодные, дрожащие губы. — Поздравляю, мое сердце! Теперь мы с тобой соединены навеки, крепче, чем муж и жена.
…Так Марта Стефановна стала агентом Крыжа. Он сразу же потребовал, чтобы она отказалась от некоторых укоренившихся привычек и склонностей. Прежде всего он запретил ей барышничать, покупать и продавать остродефицитные товары. «Я не хочу, — говорил Крыж, — чтобы твоей личностью заинтересовалась милиция. Ущерб я возмещу».
Став полным властелином Марты Стефановны, Крыж на этом не успокоился. Ему нужен был и ее сын, живущий не в Яворе, а за Карпатскими горами, во Львове. Завербовав мать, Крыж перенес свое внимание на ее сына, Андрея Лысака. Немало пришлось подумать резиденту, над тем, как приобщить к своей компании юношу, куда нацелить его, чтобы с наибольшей выгодой использовать впоследствии.
Андрей Лысак, направляясь домой в Явор, и не подозревал, какая судьба ему уготована. Как он далек был в ту свою двадцатую весну от того, чем занималась мать,, и как скоро догнал ее!
