Глава 14
Послание Волги вихрастой девочке Динке
Но Динка и не думала никуда ехать. Еще не отцвела в ее глазах фиолетовая поляна, как новое сказочное чудо произошло в ее жизни. Случилось это так.
Под вечер, когда Алина ушла к подруге, а Мышка сидела в ее комнате и, заткнув пальцами уши, читала Диккенса, почтальон принес письмо; оно было адресовано Динке.
– Ого! – сказала Марина, взвесив на руке конверт. – Вот так письмо! За семью сургучными печатями да в двойном конверте... Это от Никича.
Динка разорвала конверт и вытащила большой лист, исписанный печатными буквами.
Сверху стояло:
ЧИТАЙ САМА
– Ну, значит, тут какой-то секрет. Иди в свою комнату и читай сама, – сказала Марина.
Динка пошла, села на свою кровать и, положив на колени лист, начала читать.
«Здравствуй, друженька моя Динка!
Пишет тебе твой старый дед Никич.
Получив твой наказ, приоделся я по-праздничному и пошел к матушке Волге...»
Руки Динки задрожали. Слезы часто-часто закапали на лист...
Вот что писал дальше Никич:
«...Подошел я к берегу... А она, сердечная, пенится, хлопочет. Только-только ото льда освободилась, гонит последние льдины по течению и шумит на них, сердится... Ну, думаю, вот уж гость не вовремя... Ан нет! Приплеснулась она вдруг близехонько к бережку и навроде золотой рыбки спросила:
– Чего тебе надобно, старче?
Поклонился я тут низко-низко:
– Поклон тебе, матушка Волга, от вихрастой девочки Динки. Помнишь ли ты ее?
Всколыхнулась желтенькая водичка, набежала, как слеза, на песок:
– Я всех мальчиков и девочек помню, а твою вихрастую не раз купала, и на утесе ее видала, и пароходом ей из Казани ее друга Леньку везла... Жива ли, здорова ли Динка?
– Жива и здорова она, матушка Волга, только плачет, по тебе скучает, и водичку твою желтенькую поминает, и во сне на утесе сидит, пароходы твои в плаванье провожает... Что велишь передать ей, матушка?
Закудрявились гребни волн белой пеною, словно сама матушка седою головой покачала:
– Пусть не плачет, не горюет вихрастая. Жизнь еще велика, мы свидимся... И приму я ее, и обласкаю, только передай ей завет мой – пусть придет ко мне с чистой совестью, с теплым сердцем, к чужому горю отзывчивым, с трудовыми руками, а не с барскими ручками, чтобы все люди сказали: хорошая девочка Динка, не посрамила она свою матушку Волгу...»
Долго-долго плакала Динка... А в соседней комнате тревожно прислушивались к ее плачу Марина и Ленька.
– Что же пишет ей Никич? Не заставит он плакать зря, – теряясь в догадках, шептала Марина.
Ленька стоял у окна и, стиснув зубы, думал о том, что напрасно увел свою Макаку с утеса, лучше взял бы ее за руку и пошел с ней по белу свету... Ни одной слезинки не уронила б она, всех обидчиков ее убивал бы на месте он, Ленька. Лучше б им и на свет не родиться... А здесь... Не хозяин он здесь, не защитник... Стоит как столб и не смеет вступиться...
Леня круто повернулся к Марине.
– Мать, – глухо сказал он, не замечая, что впервые называет ее этим именем. – Уйми ее... Или я сам пойду!
– Потерпи, Леня, голубчик... Ничего не сделает Никич зря.
– Все равно, мать... Хоть бы и Никичу, а не дам я ее слезами извести!
Марина осторожно открыла дверь Динкиной комнаты. Динка подняла распухшие от слез глаза. На коленях ее лежал большой лист, исписанный печатными буквами: материнский завет Волги вихрастой девочке Динке...
Утром Динка вложила послание Волги в конверт и отдала его на хранение в самые верные руки:
– На, мама... Спрячь.
