Дни шли, Динка загибала уже третий палец, но ей казалось, что с отъезда Леньки прошло уже тысячу дней. Тысячу дней и тысячу ночей! Она садилась на обрыве и, обхватив руками коленки, смотрела на Волгу... Осеннее солнце золотило темные волны; по-прежнему шли по реке баржи, тащились нагруженные плоты, стрекотал буксирный пароходик... Динка смотрела всегда в ту сторону, куда ушел пароход «Надежда». Где-то там, за дальней далью, был город Казань... Динка подробно расспросила маму, какой это город, и на карте видела маленький кружочек. Но это не уменьшило ее тоски, и только об одном думала она, глядя на Волгу: если бы там, за желтыми обрывистыми берегами, показался белый пароход! Динка вскакивала и, прикрыв глаза рукой, смотрела вдаль...

Однажды она действительно увидела дымок... По Волге шел большой белый пароход... Девочка помчалась по краю оврага; царапая руки, спустилась на берег; задыхаясь, добежала до пристани... Но пароход шел мимо, и на борту его было написано большими буквами: «Витязь».

Динка повернула обратно... Она шла и плакала, а сзади нее тихо тащились Минька и Трошка. Трошка держал в руках большой арбуз и каждый раз, когда Динка замедляла шаг, уныло повторял:

– Поешь арбуза-то, слышь? Смерть какой сладкий... Разбить тебе об камень?

Но Динка молча махала рукой.

Так они дошли до обрыва. Динка, цепляясь за корни, полезла наверх, а мальчики остались внизу. Трошка, прижимая к груди полосатый арбуз, смотрел вслед плачущей девочке, и на его расстроенном круглом лице блестели капельки пота.

С тех пор под вечер у Динкиной калитки всегда появлялся большой арбуз. Иногда его вкатывали прямо на дорожку, и за забором слышались мальчишеские голоса:

– Дин-ка! Выйди! Дин-ка, выйди!

Если на террасе появлялась Алина или кто-нибудь из взрослых, голоса мгновенно стихали, но арбуз оставался.

– Мама! Какие-то мальчики носят Динке арбузы! – широко раскрывая глаза, жаловалась матери Алина.

– Это мои арбузы. Им велел Ленька, – без всяких объяснений заявляла Динка.

– Знатный арбуз! – хвалил Никич, раскладывая по тарелкам красные сахаристые ломти. – Я сам мальчишкой, бывало, на баштаны лазил...

Марина рассеянно смотрела на Никича, на арбуз, на Динку... В последние дни она стала озабоченной и молчаливой. Катя тоже притихла... Один раз Динка проснулась утром от стука швейной машинки... Она испуганно прислушалась, протерла глаза и бросилась к Мышке:

– Мышка, слышишь? Катя опять шьет какое-то приданое... Что это, кому это, Мышка?

Мышка открыла сонные глаза и, не успев еще окончательно проснуться, глубоко вздохнула:

– Катя уезжает... Разве ты не знаешь? Она уезжает к Косте... И это не приданое... Она шьет нам формы, чтобы маме не пришлось отдавать портнихе...

Динка вышла на цыпочках из комнаты, выглянула на террасу... Катя шила, склонив над коричневой материей бледное, грустное лицо. У Динки больно сжалось сердце. Катя уезжает? Она представила себе опустевший дом без Кати, без Лины... Что же это такое? Как они будут жить, как будут жить без Кати мама, Мышка?.. Ей захотелось вдруг броситься к Кате, обнять ее, просить не уезжать, не оставлять их одних...

Но на террасе была уже Мышка. Посиневшая от холода, в белой ночной рубашонке, она стояла около Кати, обхватив обеими руками ее шею.

Динка поспешно спряталась за дверью...

После завтрака она покорно стояла перед Катей, примеряла старую Мышкину форму, черный передник... Катя подшивала подол, подрезала рукава, закалывала булавками продольный шов... Динка стояла молча и терпеливо, чтоб хоть чем-нибудь угодить Кате... Она словно в первый раз вдруг почувствовала нежную и горячую привязанность к своей тетке.

«Катя, Катя, неужели ты уезжаешь? Как же ты будешь жить без нас? Как будем мы жить без тебя?..» – горько думала Динка, не смея ничего спросить и с трудом удерживая слезы... О Катином отъезде никто не говорил... Может, Мышка ошиблась?

В воскресенье приезжала Лина, мыла, стирала, торопилась, уговаривала бросать дачу.

– В городе я почаще забегать буду, а сюда пока доберешься! И чего сидите? Все добрые люди уже давно переехали... – выговаривала она Кате.

Динка по-прежнему льнула к Лине, и Лина, закармливая ее гостинцами, жалобно говорила:

– Господи! Похудел ребенок, нос как пуговка, ручки тоненькие... Переезжайте скорей, за-ради Христа...

Приезжал Олег и тоже озабоченно спрашивал Марину:

– Когда же ты переедешь в город?.. Что это значит, наконец?

Марина показывала ему записку, читала ее вслух... Кто-то писал, что товарищи беспокоятся о судьбе Марины и детей, что через несколько дней вопрос этот окончательно решится.

– Я сама не хочу сейчас переезжать в город. Мне так противна наша городская квартира, там все перевернуто вверх дном после обыска и так живо напоминает арест Кости... – говорила Марина.

Олег с болью смотрел на обеих сестер; он уже знал, что Катя уезжает... В его глазах Катя была все еще маленькой девочкой, той Катюшкой, которую они вместе с Мариной вырвали из рук мачехи и воспитывали, стараясь постоянной лаской и нежностью заглушить в ней тяжелые воспоминания раннего детства. Она казалась Олегу совсем еще юной и беспомощной... Его пугала далекая, занесенная снегом Сибирь, неизвестная судьба заброшенной туда младшей сестренки... Но он знал, что ехать ей необходимо, что Костя ей так же дорог, как брат и сестра. Олег переводил глаза на Марину... Она всегда удивляла его своей стойкостью и мужеством! Так держалась она и теперь, но брат хорошо понимал, чего стоит ей разлука с Катей и как одиноко и тяжело старшей сестре остаться одной с тремя детьми... А может, и с четырьмя, если она возьмет этого сироту, мальчика Леню...

Но Марина ничего не боялась; спокойно и грустно улыбалась она брату, спокойно говорила об отъезде Кати.

В последний день перед разлукой с сестрой на Марину свалилась еще одна беда.

– Меня уволили со службы, – сообщила она домашним и, глядя на пораженные, остолбеневшие лица, вдруг громко и весело расхохоталась.

– Марина! – всплеснула руками Катя. – Как ты можешь смеяться?

– Ну а что мне делать? Плакать? – Марина пожала плечами. – С какой стати!

– Но как же ты будешь жить? – в отчаянии прошептала Катя.

Марина посмотрела на детей.

– Как мы будем жить? – с улыбкой повторила она. – Сначала, верно, плохо, а потом я снова найду работу! Мы ничего не боимся, правда, дети?

– Конечно, мамочка! Мы не боимся, мы ничего не боимся! – закричала Мышка.

– Мы не боимся! – гордо заявила Алина, хотя большие голубые глаза ее были полны тревоги.

– Я заработаю! – весело махнула рукой Динка.

– Вот и хорошо! Посиди немножко дома, – сказал, узнав о Маринином увольнении, Олег. – Пока я жив, никто с голоду не пропадет!

Все эти события дома Динка переживала глубоко и горько. Мечтая о Ленькином возвращении, она верила, что ее друг и товарищ принесет успокоение в их грустный опустевший дом.