Часть I
Глава 1
Неизвестный человек
Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.
Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры.
– Катя! Проснись! Кто-то стучит...
– Кто стучит?
Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.
– Подожди! Не зажигай! Слушай...
Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.
– Это я... Лина, – послышался тихий шепот за дверью.
Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревожено.
– Стучит ктой-то... Открывать али нет?
– Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, – быстро зашептала Катя, накидывая халат.
Лина понятливо кивнула головой.
– Подождите... Надо позвать Никича, – торопливо сказала Марина, – я сейчас пойду...
– Никича нет, он в городе, – остановила ее Катя.
– Вчерась еще укатил, – прошептала Лина.
– Ах да! – вспомнила Марина.
Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.
– Подождите волноваться. Может, это просто воры? – глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя.
Лина поспешно приперла табуреткой дверь.
– Коли воры, так запастись бы чем, попужать их...
У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.
– Воры не стучат... Лина, иди задержи, – шепнула Марина.
Лина широко перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек...
– Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!
– У меня только одно... единственное... И в нем ничего такого нет, – доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. – Тут нет никаких адресов... Подождем Лину!
– Глупости... Все равно это надо сделать... В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать... Давай скорей...
Марина молча протянула ей конверт... В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.
– Это письмо мне и детям... – с глубокой грустью прошептала старшая сестра.
Катя схватила ее за руку:
– Тише... Идет кто-то...
Ступеньки снова заскрипели.
– Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самое кличет, – сообщила Лина.
– Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!
– Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.
– Странно... Что могло случиться? Ну, я иду, Катя. Не разбудите детей, потише.
Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.
– Герасим! – тихонько окликнула Марина. – Вы один?
– Один, один. Не извольте сомневаться, – так же тихо ответил дворник. – Мне только слово сказать.
– Так пойдемте в кухню. Там никого нет.
Марина открыла калитку.
Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.
– Не опоздать бы мне на пароход. Один только ночной идет... Да дело-то в двух словах... может, нестоящее, а упредить надо.
– Пойдемте, пойдемте.
Стараясь не скрипеть гравием на дорожке, Марина пошла вперед, Герасим покорно следовал за ней.
В летней кухне царил мягкий полумрак. Перед иконой Богородицы теплилась лампадка, у стены белела неубранная постель. Под окном стоял чисто выскобленный стол, на плите поблескивали сложенные горкой кастрюли.
Марина подвинула Герасиму табуретку:
– Садитесь...
– Так вот, может, нестоящее дело... – повторил Герасим, застеснявшись. – Может, я зря вас потревожил, конечно...
– Ничего, ничего... Рассказывайте, – попросила Марина, присаживаясь на Линину постель.
Герасим осторожно подвинул к ней табуретку; в сумраке забелел ворот его рубашки, блеснули глаза.
– Вчерась человек какой-то к хозяину приходил... Спрашивал, куда госпожа Арсеньева с детьми выехала. А хозяин меня позвал. Ты, говорит, помогал им, вещи носил: куда они выехали? А я гляжу – человек незнакомый, ну и не стал признаваться. Не знаю, говорю, куда выехали, я только до извозчика провожал. А вы, говорю, кто им будете? А я, грит, ихний знакомый. И сует мне гривенник. Нет, говорю, не знаю. А сам гляжу: человек чужой, – шепотом рассказывает Герасим.
– А какой он на вид? И что еще спрашивал?
– Одет ничего, чисто. Под барина вроде. Так, молодой, неказистенький человечишка. Спрашивал еще: бывает ли кто на городской квартире? Живет ли здесь кто? Нет, говорю, никто не бывает и никто не живет. Заперли да уехали... А хозяин и говорит: госпожа, говорит, Арсеньева в газете служит, можете, говорит, туда зайти, я адрес дам. А он стоит, мнется и адреса не спрашивает. Ну, постоял и пошел. А хозяин мне и говорит: «Беда с неблагонадежными квартирантами – и выгонять их жалко, и неприятности от полиции наживешь».
Марина провела рукой по волосам:
– Значит, так и ушел он?
– Ушел... А я думаю себе: неспроста это, надо бы упредить на всякий случай... Тут недалеко, съезжу. Да в темноте-то проблуждал маленько. Перевозил я вещи днем, а тут ночью пришлось искать... Ну, я пойду.
– Куда вы?! Опять заблудитесь. Переночуйте у нас, а рассветет – и поедете! – уговаривала Марина.
– Нет, уж я пойду. В крайности пересижу около пристани. Теперь такие дела творятся, что не приведи бог! В девятьсот седьмом году почитай полны тюрьмы насовали и теперь все еще опасаются чего-то... – Голова Герасима с сильным запахом лампадного масла приблизилась к Марине. – Сказывали, весной побег из тюрьмы готовился... Политические, что ли, своих выручать хотели, только один среди них иудой затесался. Вот он в самый момент возьми да и выдай всю компанию... Ну и хватают сейчас охапками кто прав, кто виноват...
– Это в городе? На нашей улице? – спросила Марина.
– Не... на нашей улице тихо. Жители все почтенные, комнат не сдают... Это вон на окраинах, где общежития али комнатушки какие сдаются. Рабочий люд ютится да студенты по большей части. У нас без подозрения. Но, между прочим, дворников тоже проверяют в полиции... Я пойду, – заторопился Герасим. – Счастливо оставаться. Простите за беспокойство.
Марина крепко пожала ему руку.
– Герасим, у вас же денег нет, вы потратились на проезд. Я сейчас вам принесу, – заторопилась она.
– Ну чего там... Я вами не обижен. Бывайте здоровы!
Герасим ушел. Марина закрыла калитку и пошла в дом. Катя и Лина нетерпеливо ждали ее, тревожась и недоумевая.
Марина передала свой разговор с Герасимом. Сидя втроем в темной комнате, они озабоченно припоминали всех, кто мог их разыскивать.
– Если знакомый, то завтра явится в редакцию. Только какой же знакомый пойдет расспрашивать хозяина? – пожала плечами Катя.
– Может, это меня мой Силантий разыскивает? – предположила Лина.
Силантий, брат Лины, служил в солдатах, и вот уже несколько лет она все ждала его в отпуск.
– Силантий в солдатском. Это кто-то другой, – вздохнула Марина.
– Ну что сейчас гадать! Утро вечера мудренее. Ложитесь-ка лучше спать, – зевая, сказала Лина и, осторожно прикрыв за собой дверь, ушла.
Сестры не спали долго. Увидев в окно светлеющий сад, Катя всполошилась:
– Ложись скорей спать, Мара! Тебе осталось два часа каких-нибудь поспать... Ложись...
– Сейчас... Только посмотрю, не проснулись ли дети, – сказала Марина, приоткрывая дверь в соседнюю комнату.
– К Алине не ходи, разбудишь, – предупредила Катя.
Младшие дети крепко спали, разметавшись во сне. Восьмилетняя Динка сладко причмокивала, кольца жестких волос закрывали ей лоб, лезли на щеки... Одеяло ее сползло на пол, крепкие загорелые ноги и руки темнели на простыне... Мышка была старше на полтора года, но она выглядела хрупкой по сравнению с крепышом Динкой. Мышка спала так тихо, что худенькое личико ее с прозрачными веками казалось неживым.
Мать наклонилась над ней, поймала чуть слышное дыхание. Потом подняла Динкино одеяло, повесила его на спинку кровати, повернула Динку на бок, отвела от ее лица волосы и вышла. К старшей девочке она не зашла. Алина спала в отдельной маленькой комнате. Мать постояла у ее двери, послушала и, успокоившись, вернулась к себе.
Катя сидела на полу у печки и обрезала ножницами обгоревшие края уцелевшего клочка письма. Руки ее были в золе, лоб и нос испачканы сажей.
– На́ тебе... – сказала она с неожиданной кроткой улыбкой и протянула сестре обрезанный краешек бумаги.
Губы Марины дрогнули, она поднесла к окну бумажку и прочла единственные уцелевшие слова: «...родная моя...».
– Ну, ложись теперь, – примиряюще сказала Катя.
Марина разделась и легла, отвернувшись лицом к стене.
