Книга: Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма
Назад: Пролог, часть 1
Дальше: Книга первая

Пролог, часть 2

26 ЯНВАРЯ 2007 г.

 

«Боюсь, мы попали в крайне непростую ситуацию, – говорил мне заместитель мэра. – Причем в крайне неудачное время».
На лице Фабриса Дюфура, заместителя мэра в мощенном булыжником городке Вилле-Котре, застыла огорченная гримаса. Он курировал сферу культурного наследия, весьма внушительного, несмотря на скромный вид городка. В истории Вилле-Котре был даже короткий период, когда городок стал средоточием французского Старого порядка: после смерти Людовика XIV в 1715 году его племянник Филипп, герцог Орлеанский и регент при пятилетием Людовике XV, решил, что двор должен проводить здесь как можно больше времени. Серый городишко, расположенный в пятидесяти милях к северу от Парижа, широко прославился королевскими скандалами, распутством и кутежом, что во Франции восемнадцатого века кое-чего стоило. Из здания мэрии, где происходил наш разговор, просматривался дворец в стиле Раннего Возрождения – место вечеринок дезабилье и масштабных оргий с садомазохизмом, совокуплением членов королевской семьи и горожан при посильном участии профессиональных проституток мужского и женского пола. Празднества назывались «ночами Адама и Евы». Как вспоминал один из придворных, «после шампанского свечи гасли, и голые придворные без стеснения предавались взаимной флагелляции, наугад отыскивая партнеров в искусственно созданной тьме, что чрезвычайно веселило Его Величество».
Говорили, что спустя годы Людовик XVI, застенчивый и робкий супруг Марии-Антуанетты, краснел при одном лишь упоминании городка. Впрочем, после 1723 года, когда регент умер и центр придворной жизни сместился назад в Версаль, это название звучало нечасто. Оно вновь стало попадать в разговоры только благодаря человеку, ради которого я сюда и приехал, человеку, который жил и умер здесь в эпоху Французской революции. Неподвижная, будто намертво застывшая в воздухе прохлада, особенно отчетливая в этот промозглый январский день, дарила мне надежду, что кое-какие документы, которые я рассчитывал отыскать, все еще могли здесь храниться. Сидя за письменным столом, заместитель мэра производил незабываемое впечатление. Он лениво смотрел на меня, непроизвольно прищуриваясь, и говорил, столь же непроизвольно усмехаясь.
«В крайне непростую ситуацию», – решительно повторил он.
После чего молчал примерно с полминуты, обводя многозначительным взглядом меня, окно и предметы на своем бюро. За это время я успел заметить на соседнем столике глянцевый журнал о мотоциклах, он лежал рядом со стопкой брошюр о дворце. Я не мог сказать с уверенностью, но мне почудилось, будто заместитель мэра пользуется тушью для ресниц. Его большие карие глаза казались чересчур хорошо очерченными.
Чиновник покачал головой, улыбнулся и разочарованно прищелкнул языком. «Сэр, я знаю, вы проделали далекий путь из самой Америки, чтобы встретиться с ней, но боюсь, я не смогу это устроить».
Я начал мысленно подбирать подходящие возражения на французском. Французы, более чем любая другая нация на свете, ценят протест, вот почему они регулярно останавливают свои важнейшие фабрики и учреждения из-за общенациональных забастовок. Однако протестовать нужно правильно. Впрочем, заместитель мэра вновь заговорил, прежде чем я успел вставить хотя бы слово:
«Я не смогу это устроить, сэр, потому что дама, ради которой вы приехали, умерла».
Я решил, что ослышался. У женщины, которая согласилась встретиться со мной, сотрудницы местного музея по имени Элен, по телефону был совсем не старый голос. Мне и в голову не пришло спросить ее фамилию, потому что кроме нее в музее работал только охранник.
«Скоропостижная смерть», – сказал заместитель мэра. Кажется, он добавил что-то о болезни, возможно о раке, но я не уверен. Шок от услышанного разом опустил мой уровень французского языка на пару ступеней.
«В разговоре со мной она ни словом не обмолвилась о том, что больна», – сконфуженно произнес я.
«Мы все шокированы и опечалены», – ответил заместитель мэра.
Я постарался собраться с мыслями и, пробормотав соболезнования, попытался объяснить, как важно мне увидеть документы, которые хранила эта женщина: большинство из них вот уже двести лет не появлялись на свет, за исключением тех редких моментов, когда один коллекционер непонятных французских реликвий продавал их другому такому же собирателю. В конце концов документы, по всей вероятности, осели здесь, в крошечном музее, которому хватило скромных денежных пожертвований на их покупку. Я спросил, нет ли человека, который взял на себя обязанности Элен, и заместитель мэра покачал головой. Составлял ли кто-нибудь опись ее кабинета? Просматривал ли бумаги? Можно ли мне этим заняться?
«В том-то все и дело, в ее кабинете документов нет, – сказал заместитель мэра. – Элен боялась за их сохранность и положила все в сейф. Очень большой сейф, очень надежный. Но когда она умерла, она забрала шифр с собой. Никто его не знает. Она любила со всем управляться сама. Мы все перерыли, но шифр нам найти так и не удалось… Сэр, боюсь, здесь ничего не поделаешь. Несколькими неделями ранее у вас не возникло бы проблем, но сейчас, увы, ситуация крайне непростая. – Он прищурился. – Трагичная ситуация».
Произнесенное с полнейшей невозмутимостью истинного бюрократа, слово, тем не менее, было подобрано удачно. Безликое здание мэрии, спрятавшееся во дворе по соседству с печально знаменитым старым дворцом, находилось на одной улице с маленьким муниципальным музеем, где Элен так любила управляться со всем сама. С учреждением под названием Музей Александра Дюма. Но среди всех гостей городка, без сомнения, лишь горстка людей знала, что знаменитый автор стольких любимых романов, местный уроженец, был, в свою очередь, сыном великого человека – первого Александра Дюма.
* * *
Первый Александр Дюма родился в 1762 году во французской колонии Сан-Доминго, где выращивали сахарный тростник. Его отцом был Антуан Александр де л’Иль. Этот дворянин, скрывавшийся от родных и от представителей закона, прижил мальчика от рабыни-негритянки. Позже Антуан откажется от вымышленного имени и вернет себе настоящее – Александр Антуан Дави, маркиз де ля Пайетри. Он перевезет чернокожего сына через океан – в великолепие и роскошь поместья под Парижем. Но мальчик отвергнет отцовское имя вместе с титулом благородного человека. Он завербуется во французскую армию простым солдатом, указав в документах фамилию матери – Дюма. А когда, благодаря собственным заслугам, дослужится до высокого чина, даже не станет подписываться полным именем – Александр, предпочитая ему грубоватую и простецкую форму – Алекс Дюма.
Алекс Дюма был превосходным воином, человеком твердых убеждений, высокой морали и несгибаемого мужества. Он славился своей силой, искусством фехтования, храбростью и умением одерживать победу в самых отчаянных ситуациях. Но также отличался несдержанностью на язык, что приводило к проблемам в отношениях с начальством. Он был солдатским генералом, которого боялись враги и любили подчиненные, героем в мире, где такое признание доставалось непросто.
Затем, в результате уловок и тайного сговора, Алекс Дюма оказался узником, отравленным неизвестными врагами, лишившимся надежды и всеми позабытым. Вовсе не совпадение, что такая судьба похожа на жизненный путь молодого моряка по имени Эдмон Дантес. Не сегодня-завтра его ждет начало многообещающей карьеры и женитьба на любимой женщине, однако вместо этого он становится пешкой в заговоре, о котором и помыслить не мог, без суда и следствия попадает в темницу замка Иф – крепости на острове. Но, в отличие от персонажа из написанного сыном романа «Граф Монте-Кристо», Алекс Дюма не встретил в тюрьме покровителя, который помог бы ему совершить побег или найти спрятанные сокровища. Он так никогда и не узнал причину своих злоключений, внезапного падения от славы к страданиям. Я приехал в Вилле-Котре узнать правду о том, что же случилось с самым страстным защитником «свободы, равенства и братства».
Среди своих современников генерал Дюма был легендарной фигурой. Историки, описывая эту эпоху, часто делают паузу, чтобы рассказать какой-нибудь яркий анекдот о нем. Дэвид Джонсон в книге «The French cavalry 1792–1815» пишет о начале военной карьеры генерала: «Дюма был не только первоклассным солдатом, но и, вероятно, самым сильным человеком во французской армии… Его любимой забавой в школе верховой езды было встать в стременах, схватиться за какую-нибудь балку над головой и оторвать себя вместе с лошадью от земли». Более правдоподобным выглядит другой анекдот, который кочует из одного повествования в другое: как-то Дюма сражался в трех дуэлях подряд – и выиграл все три, несмотря на ранение в голову. Эта легенда почти наверняка легла в основу одной из самых знаменитых и комичных сцен в романе «Три мушкетера»: д’Артаньян назначает дуэли Портосу, Атосу и Арамису почти на одно время (конфликт разрешается счастливо – «Один за всех и все за одного!», – когда появляются настоящие враги.)
Пока еще всего лишь капрал Алекс Дюма впервые привлек внимание командования, когда в одиночку взял в плен двенадцать солдат противника и пригнал их в лагерь. Вскоре вслед за этим он повел четырех кавалеристов в атаку на вражеский форт, который защищали более пятидесяти человек, – Дюма собственноручно убил шестерых, а еще шестнадцать пленил. Как подытожил журналист из Парижского общества начала девятнадцатого века, «такая выдающаяся отвага в сочетании с мужественной внешностью, а также исключительной силой и ростом, гарантировали ему быстрое продвижение по службе; благодаря своим талантам он очень скоро доказал, что заслуживает повышения».
Как бы высоко ни восходила его звезда, Алекс Дюма никогда не попадал в число тех, кто отдает приказы, а затем стоит в стороне, наблюдая, как подчиненные делают всю опасную работу. Дюма вел солдат и сам шел впереди. Один из начальников в разговоре с ним однажды заметил: «Дорогой Дюма, меня бросает в дрожь каждый раз, когда ты садишься на коня и скачешь во весь опор впереди своих драгун. Я снова и снова говорю себе: „У него не будет шанса вернуться целым и невредимым, если он не придержит скакуна“. Что будет со мной, если ты дашь себя убить?»
Даже став генералом и командуя тысячами солдат, Дюма по-прежнему предпочитал лично возглавлять небольшие отряды и проводить специальные операции, где он мог добиться победы благодаря собственной смекалке и недюжинным физическим данным. Когда Дюма был главнокомандующим Альпийской армией (что примерно соответствует сегодняшнему четырехзвездному генералу), он надел подбитые шипами ботинки и ночью повел своих людей на штурм непроходимого ледника, чтобы застать врасплох австрийскую батарею, которая казалась столь же недосягаемой, как пушки Наварона. Он захватил вражеские орудия и повернул батарею против австрийцев, заставив их немедленно капитулировать. Дюма взял не только 1700 пленных и около 40 пушек, но и перевал Мон-Сенис – ключ к Альпам.
Когда Дюма и Наполеон еще оба были генералами французской революционной армии, Бонапарт прославлял подвиги Алекса при помощи излюбленных тогда сравнений с героями Античности. Наполеон называл Дюма воплощением Горация Коклеса, который спас Римскую республику, не позволив варварам переправиться через Тибр. (Французские революционеры так же, как и американские, жили в мире аллюзий из классической эпохи – Джорджа Вашингтона, например, все сравнивали с Цинциннатом).
Когда Наполеон предпринял вторжение в Египет, Дюма командовал французской кавалерией. Именно во время этого похода два столь непохожих друг на друга солдата рассорились навсегда. Столкновение имело как идеологическую (Дюма считал себя борцом за мировую свободу, а не мировое господство), так и личностную подоплеку.
«Если мусульманам, к какому бы слою общества они ни относились, доводилось хотя бы мельком увидеть генерала Бонапарта, они удивлялись тому, как он низок и тощ, – писал главный военный врач того похода. – И лишь один человек среди наших генералов поражал их воображение сильнее. Это был… командующий кавалерией, Дюма. Чернокожий, похожий на кентавра в те моменты, когда он на коне перемахивал через траншеи, спеша выкупить пленных, – только он, как полагали мусульмане, мог возглавлять поход».
* * *
Алекс Дюма с его ростом выше метра восемьдесят и атлетическим телосложением производил более чем внушительное впечатление на фоне французской элиты. Но как он сумел войти в эту элиту – и даже стать признанным национальным героем – в то самое время, когда благосостояние Франции основывалось на труде негров-рабов в колониях?
Жизнь генерала Алекса Дюма кажется исключительной на столь многих уровнях, что легко забывается самый невероятный факт его биографии: чернокожий добился успеха в мире белых людей в конце восемнадцатого столетия. Его мать, Мари-Сессетта Дюма, была рабыней, а его самого на время продал в неволю отец – беглый аристократ, которому понадобились деньги, чтобы оплатить путь назад, во Францию. К двадцати годам Алекс также оказался во Франции, где получил блестящее образование. Его учили классической литературе, философии, изящным манерам, верховой езде, танцам и фехтованию. Жизнь среди парижских вечеринок, театров и будуаров окончилась после ссоры с отцом, и Дюма завербовался как кавалерист на службу королевы. Это случилось в 1786 году, в канун Французской революции. Когда грянула буря, Дюма воспользовался шансом и сделал стремительную карьеру в рядах новой революционной армии. Он дослужился до командующего целыми дивизиями и армиями. Пройдет еще 150 лет, прежде чем другой чернокожий офицер на Западе сумеет подняться так высоко.
Объяснения, как подобная карьера вообще стала возможна, неразрывно связаны с другой забытой историей – первым в мире движением за гражданские права. В 1750-х годах, в эпоху Людовика XV, целое поколение неравнодушных к общественной жизни юристов восстало против одной из самых могущественных группировок Франции – против лобби колониальных сахарозаводчиков – и добилось шокирующе широких прав для чернокожих. Рабы, привезенные из колоний во Францию, подавали иски против своих хозяев – и выигрывали свободу. (Сравните это с печально знаменитым решением Верховного суда США по делу Дреда Скотта: в 1850-х годах этот суд придет к выводу, что негры «настолько ниже по уровню развития, что не имеют прав, которые обязан был бы соблюдать белый человек». Более того, вердикт написан как пародия на французские суды предыдущего века по делам об освобождении рабов.) Соответствующие иски во Франции на несколько десятилетий опередили дело Сомерсета, с которого в Англии началось движение аболиционизма.
С приходом Революции в 1789 году мечта о равенстве во Франции внезапно стала казаться почти всесильной. Среди французов Дюма оказался далеко не единственным негром или мулатом, сумевшим сделать карьеру. Он скакал в бой вместе с шевалье де Сен-Жоржем, признанным европейским фехтовальщиком (а также прославленным композитором и музыкантом). Шевалье, как и Дюма, был мулатом: его мать была освобожденной рабыней. Когда началась Революция, шевалье собрал отряд кавалерии, известный как «Légion Noire» («Черный легион»), и пригласил Дюма в качестве своего заместителя.
К тридцати одному году Дюма дослужился до генеральского чина, снискав восхищение со стороны почти каждого офицера и солдата, сражавшихся вместе с ним. Воспитанный в Пруссии французский офицер, который открыто признавался в «стойком отвращении к неграм» (не говоря уже о «непреодолимой антипатии к евреям»), тем не менее писал, что генерала Дюма «можно назвать лучшим солдатом на свете».
Биография генерала Дюма блестяще иллюстрирует первый подлинный период освобождения от рабства: всего за одно десятилетие Французская революция не только попыталась покончить с рабством и дискриминацией по цвету кожи, но и разрушила стены еврейских гетто и наделила евреев полными гражданскими и политическими правами, уничтожив почти повсеместную дискриминацию, сохранявшуюся в Европе со времен разрушения Второго иерусалимского храма в 70 г. и. э. Как писал один французский историк в конце девятнадцатого века, генерал Александр Дюма «был живой эмблемой нового равноправия».
Сторонникам перемен удалось многого добиться с началом движения аболиционизма в британском мире, как и с возникновением проблемы равенства во время Американской революции. Однако жизнь Алекса Дюма служит доказательством того, что именно Французская революция стала первой эпохой полномасштабного освобождения рабов, а запутанная паутина из ее грез и разочарований предопределит борьбу свободы и предрассудков на следующие два столетия. Эта революционная эпоха расовой эмансипации познакомила значительную часть планеты с современными представлениями о свободе человека (в частности, с идеей о том, что все люди, вне зависимости от их религиозных воззрений или расовой принадлежности, заслуживают равных прав, возможностей, уважения), но также породила обратную реакцию – современный расизм и современный антисемитизм.
В эпоху Террора Дюма демонстрировал сдержанность и человечность, которые могли стоить ему звания и даже жизни. В дни, когда самые радикальные сторонники свободы, равенства и братства совершали преступления во имя этих идеалов, он ни разу не отказался помочь их жертве вне зависимости от его (ее) происхождения или политических убеждений. Посланный на подавление роялистского мятежа на западе Франции, в Вандее (самый мрачный период в истории Французской революции), генерал Дюма рисковал карьерой, пытаясь помешать массовым казням. Позже один роялистски настроенный писатель вспоминал этого «великодушного республиканца» и отмечал, что Дюма принадлежал к небольшому числу генералов, которые «всегда были готовы храбро пожертвовать собой на поле боя, но скорее сломали бы собственные шпаги, чем согласились на роль палачей».
Дюма – сын маркиза и рабыни – уникальным образом представлял высшие и низшие социальные слои одновременно. Настоящий идеалист, он не переставал придерживаться своих первоначальных взглядов, даже если те попадали в немилость. Его пленение и заключение во вражеской крепости, где он томился на протяжении двух лет (после чего его отпустили на свободу, чтобы он познал череду еще более мучительных предательств – в своей стране, от своих соратников), служат предзнаменованием для идеалов равенства и братства, особенно в случае с чернокожими мужчинами и женщинами Франции. А малая родина Дюма – Сан-Доминго – станет местом яростной революции и сменит название на Гаити, чтобы подвергнуться остракизму со стороны белых наций и откатиться из центра мировой экономики на самую глухую ее периферию.
* * *
Головокружительный взлет и последующее падение генерала Дюма – одна из тем, которыми пронизаны мемуары его сына. «Я боготворил отца, – писал романист. – Я все еще люблю его так нежно, глубоко и преданно, как если бы он воспитывал меня всю мою юность и мне бы посчастливилось превратиться из ребенка в мужчину, полагаясь на его несокрушимую поддержку».
Роман Алекса Дюма с матерью писателя – Мари-Луизой Лабуре, белой женщиной из семьи состоятельных буржуа, – похож на сказку. Они полюбили друг друга в первые месяцы Революции, когда кавалерист приехал защитить ее город. Вот как получилось, что семья Дюма обосновалась в Вилле-Котре. Отец Мари-Луизы, владелец гостиницы Шарль Лабуре, сделал состояние на увеличивающемся потоке гостей, которых веселая Орлеанская династия привлекала в городок. Шарль Лабуре дал согласие на брак дочери всего с одним условием: Дюма, тогда всего лишь рядовой в драгунском полку, должен добиться первого повышения по службе и получить звание сержанта. Когда Дюма вернулся в Вилле-Котре и повенчался со своей невестой, он был выше званием на четыре ступени. Брак Дюма и Мари-Луизы окажется счастливым, у них родятся трое детей, причем Александр, знаменитый писатель, станет последним из них и единственным мальчиком.
Если обратиться к творчеству Дюма, судьба отца напрямую вдохновила писателя на создание романа «Жорж», в котором юноша-мулат из французской сахаропроизводящей колонии приезжает в Париж, становится великим фехтовальщиком и возвращается на остров отомстить за давнее расистское оскорбление (последнее служит почти точным пересказом обидного инцидента, который произошел с его отцом в молодости).
К концу романа Жорж женится на женщине своей мечты, доказывает превосходство над белыми в отваге и мастерстве фехтовальщика, побеждает на дуэлях, спасает девушек и возглавляет неудачное восстание рабов, из-за чего попадает на эшафот. Впрочем, главному герою удается в последнюю минуту спастись от смерти благодаря брату – капитану невольничьего корабля. У Жоржа много общего с Эдмоном Дантесом из романа «Граф Монте-Кристо», который выйдет из печати спустя всего несколько месяцев. Жорж ничего не забывает, он помнит все до мельчайших деталей, будто ожившая энциклопедия. Когда он возвращается, чтобы посчитаться с белыми за оскорбление своей семьи, Жорж раз за разом пользуется тем, что его враги живут только настоящим. Для них прошлое вовсе не настолько живо, как для Жоржа. Они не помнят и потому не видят истинного положения дел. То есть мечты, которую Жорж воплощает в жизнь, – мечты о том, что чернокожий может стать дворянином, более образованным, талантливым и могущественным, чем белые плантаторы.
Автор «Графа Монте-Кристо» дал достаточно стандартное описание того, откуда у него взялась идея романа. (В предложенную версию особенно не укладывается следующий факт: Шарль, дядя Алекса Дюма по отцовской линии, человек, пользующийся дурной репутацией, как-то раз использовал Карибский остров под названием Монте-Кристо как перевалочную базу для контрабанды сахара и рабов.) Как Дюма написал в одном из очерков, главная сюжетная линия романа основывалась на подлинной истории отвратительного преступления, обнаруженной автором в архивах парижской полиции. Речь шла о человеке, которого ложно обвинили в политическом заговоре и бросили в тюрьму по доносу со стороны группы завистливых друзей. Мужчина провел за решеткой семь лет и вышел на свободу только после того, как власть в стране сменилась. Бывший узник стал охотиться на своих приятелей и хладнокровно убивать их одного за другим. Дюма действительно использовал многие детали из полицейского отчета, однако реальный преступник бесконечно далек от беспощадного, но в конечном счете очень человечного графа.
В последних строках очерка романист намекает, что различные «стандартные» объяснения могут быть чистой воды болтовней и профанацией. «А теперь любой читатель вправе искать другой источник „Графа Монте-Кристо“, помимо предложенного мною, – писал Дюма, – но только очень мудрый человек сумеет найти его». Невозможно узнать наверняка, чего именно хотел добиться романист, призывая мудрого читателя «искать другой источник „Графа Монте-Кристо“», но кажется весьма вероятным следующее предположение: писатель надеялся, что однажды кто-нибудь догадается об истинном происхождении преданного всеми героя. Ранее Дюма уже превратил списанный с отца персонаж в мулата Жоржа, мстителя и бескомпромиссного борца за справедливость. Но история реального преступления, к которой писатель обратился затем, давала шанс придать усилиям отца универсальный характер. Наделяя Эдмона Дантеса отдельными чертами Алекса Дюма, романист подменял преступника (эквивалент современного серийного убийцы) человеком, воплощающим в себе универсальное стремление общества к справедливости.
В «Графе Монте-Кристо» Дюма наделит преданного всеми главного героя не только реальными несчастьями, выпавшими на долю отца в последние годы жизни, но и вымышленным ощущением своего рода мрачного триумфа. Этот персонаж можно считать предшественником любого современного триллера от комиксов о Бэтмене до «Идентификации Борна». Ни один приключенческий роман девятнадцатого века не вызвал такого отклика. Сбежав из темницы и завладев сокровищами Монте-Кристо, Дантес строит в пещерах острова роскошное подземное убежище. Он становится мастером всех видов боевых искусств, хотя, как правило, побеждает врагов за счет ума, подчиняя закон и прочие общественные институты своей сверхчеловеческой воле. Граф знает, что мир жесток и порочен, а потому превращается в гения жестокости и порока, и все это ради цели помочь самым слабым и угнетенным. Граф – первый литературный персонаж, провозгласивший себя супермэном. И в этом он на много лет опередил Ницше (не говоря уже о возникновении комиксов).
Писатель Дюма вырос в мире, который сильно отличался от мира его отца, – расизм в те годы набирал силу, а вовсе не слабел. Коллега Дюма – романист Бальзак – называл его «негром». После успеха «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» критики предприняли нескончаемую публичную кампанию по дискредитации Дюма, насмехаясь над его африканскими корнями. Его называли черным тропическим сорняком на литературной ниве Франции. Один автор даже заявил: «Потрите шкуру господина Дюма, и вы обнаружите дикаря… негра!»
Карикатуристы-современники изображали романиста как негра с гусиным пером в руках – невероятно большие губы, кудрявые волосы, украшенные яркими, безвкусными драгоценностями. Один особенно известный художник облачил его в юбку из травы, продел кость через отверстия в носу и дал в руки каннибальский котел, в котором писатель живьем варил своих белых персонажей. Дюма был лишь на четверть негром, тогда как его отец – наполовину, но взгляды общества на расовый вопрос изменились кардинально в сравнении с концом восемнадцатого столетия, когда африканские корни Алекса Дюма не мешали ему считаться благороднейшим из французов.
Романист старался не обращать внимания на расистские оскорбления в свой адрес, но они наверняка причиняли ему острую боль. Впрочем, худшим из всех зол было то, что его отца, генерала Алекса Дюма, все забыли. Сыну так и не удалось ни открыть всю правду об отце, ни восстановить его место в истории. Однако Дюма отомстил за отца по-другому. Он создавал вымышленные миры, где ни один злодей не оставался безнаказанным, а хорошие люди пользовались защитой и покровительством со стороны бесстрашных героев, почти супермэнов, то есть героев, очень похожих на Алекса Дюма.
* * *
Я прочел тысячи писем генерала Дюма и о нем самом – в Венсенском замке, крепости в стиле Бастилии, где сейчас находится архив французского Министерства обороны. Миновав портреты Наполеона в натуральную величину и подсвечник из сотен мушкетонов, я оказывался в окружении ветеранов, которые искали свои полки, перелистывая тонкие гладкие страницы и вчитываясь в печатные отчеты двадцатого столетия. Мне же приходилось работать с кипами документов, написанных каллиграфическим почерком на толстой пергаментной бумаге. История Французской революции представала передо мной как зрелищная череда бесконечных битв.
Через некоторое время я научился узнавать изящный почерк Алекса Дюма. Отец писателя рассказывал – часто с удивительной прямотой – о своих надеждах на будущее, о крушении планов, связанных с военной карьерой, и о вере в идеалы, за которые он сражался. Благородство и неистовая отвага на поле боя, превратившие Алекса Дюма в одного из лучших солдат эпохи, легко просматриваются даже в грудах ежедневных рапортов, созданных военной бюрократией. Насмешки Дюма над армейским протоколом, гневные предостережения в адрес тех, кто жестоко обращался с мирным населением, и полные бахвальства выходки против трусливых генералов-штабистов часто заставляли меня громко смеяться. Его забота о солдатах и готовность пожертвовать всем ради прав человека и гражданина, кто бы ни стоял на пути к цели, порой доводили меня чуть ли не до слез.
Я нашел служебные рапорты Дюма, его донесения с поля боя, а также анекдоты о нем в сочинениях девятнадцатого века по военной истории. Однако мне удалось узнать очень немного о генерале Алексе Дюма как человеке – в архиве нет ни его любовных писем, ни мемуаров, ни даже завещания. Кажется, будто деяния этого человека стерты из памяти славой его сына и внука, которые носили его имя. Даже эпитет «Dumas père» («Дюма-отец»), под которым романист известен во Франции, отрицает существование генерала Дюма; такое именование позволяет отличить писателя лишь от «Dumas fils» («Дюма-сына») – драматурга, автора драмы, что легла в основу «Травиаты» Верди. Более того, выяснилось, что Музей Александра Дюма в Вилле-Котре, хотя и «посвященный жизни и творчеству Трех Дюма», в основном представляет собой собрание, связанное с романистом. Вещи и документы о драматурге занимают средних размеров зал, а на долю генерала досталась лишь маленькая комнатка. В этом помещении находятся несколько портретов, кое-какие письма о его боевых подвигах и прядь его курчавых черных волос. Моя главная надежда состояла в том, что в сейфе музея найдутся личные письма, бумаги, которые генерал Дюма держал у себя до самой смерти, по-настоящему важные для него документы, которые его вдова Мари-Луиза впоследствии передала сыну. Именно они помогут мне понять отца писателя.
В музее продавался буклет, где описывалось создание этого учреждения. Текст отличался своего рода стремлением к бюрократической дотошности, которое североамериканцам было бы сложно понять. По мере того как я читал о более чем десяти годах хитроумной борьбы между властями города, региона и страны по поводу статуса семейных реликвий Дюма, надежды на благополучное решение моей проблемы сменялись отчаянием: у городских чиновников могли уйти месяцы, если не годы, на то, чтобы согласовать процедуру открытия сейфа. Торопиться им было некуда. Десятилетиями эти реликвии скапливались в помещениях на втором этаже музея, а единственный человек, который знал их или хотя бы переживал за их сохранность, умер.
Февраль уступил место марту, а заместитель мэра Дюфур в каждом телефонном разговоре неизменно сообщал, что изучает суть дела и выясняет намерения городских властей относительно сейфа. Он говорил, что вопрос решится через пару дней. Затем, что еще через пару дней. Затем, что через десять дней. Затем он перестал отвечать на мои звонки. Тогда я приехал лично и проделал путь из Вилле в Париж, затем обратно в Нью-Йорк и вновь в Париж.
По мере того как число моих визитов росло, я обнаружил, что на свете все еще есть последователи генерала Дюма. Они называли себя Ассоциацией трех Дюма или просто сторонниками Дюма. Группа не была большой – ее ядро состояло из дюжины пожилых людей, считавших себя приверженцами духа Дюма, то есть духа отваги и товарищества. Они собирались в ресторанчике «Ле Киоск», объединенном с букинистическим магазином. Заведением управлял господин Голди, чей рокочущий, как артиллерийская канонада, французский окаймляли португальско-шотландские словечки и чьи деды – оба выходцы из британских владений в Индии – каким-то образом осели здесь после множества приключений. Я присутствовал на ежегодном съезде приверженцев Дюма, где познакомился с иранкой из Мэриленда. Она переводила произведения Дюма на фарси. Новоизбранным президентом ассоциации был щеголеватый топ-менеджер. Он подхватил эту заразу после того, как по случаю купил на окраине городка небольшой замок, который генерал Дюма снимал в 1804 году. Топ-менеджер жил в Алма-Ате, Казахстан, но обещал вернуться в Вилле-Котре, чтобы руководить следующим съездом.
Впрочем, истинным главой и сердцем ассоциации был бывший виноторговец. Он только что покинул пост президента организации, которую создал и возглавлял многие годы. Его звали Франсуа Анго, а его родственники были официальными егерями городка, поддерживая традицию, которая веками привлекала в близлежащий лес Ретц членов королевских фамилий. Как и новый руководитель ассоциации, Анго связался с «Тремя Дюма» в результате сделки с недвижимостью. В его случае это произошло сразу после Второй мировой войны, когда его отцу посчастливилось купить дом, где умер генерал Дюма. (Когда в начале 1960-х обстоятельства вынудили отца Анго выставить дом на продажу, он попытался убедить городские власти купить его, однако не встретил с их стороны достаточного интереса. Новый владелец, зубной врач, запер ворота на крепкий замок и повесил на них табличку, рекомендующую любителям достопримечательностей проходить мимо не задерживаясь. Именно тогда Анго решил: его единомышленникам нужна ассоциация, чтобы поддерживать в городке память о трех Дюма.)
После автомобильной аварии Анго пришлось ходить всюду на костылях. Двигался он гораздо быстрее меня, потому что, когда ему требовалось преодолеть какое-либо расстояние, он яростно бросал свое тело вперед, затем ставил костыли далеко от себя, вновь бросался вперед и вновь ставил костыли. Он напоминал взбесившийся маятник – манера передвижения, подходящая для атлета. И Анго без устали показывал мне связанные с Дюма детали во всех закоулках городка, даже в обычных барах и закусочных, с неоновыми вывесками, постерами спортсменов и поп-звезд на стенах, можно было обнаружить расхожий портрет писателя Александра Дюма.
Анго цитировал строки из «Трех мушкетеров» так, будто их написал Шекспир, и я вновь видел силу этих историй: они вдохновляют человека держаться беспечно, с небрежным изяществом, как бы плохо ни шли его дела. Свои политические взгляды Анго называл легитимизмом, то есть он поддерживал не просто монархию, а династию Бурбонов (самое пропащее дело на свете), и при этом я никогда не слышал от него злого слова в чей-либо адрес. Он идеализировал Старый порядок, носил галстуки с геральдической лилией. Та же эмблема французского королевского дома была на его машинке для вскрытия конвертов. Однако это пристрастие уравновешивалось неукротимой любовью к ультрареспубликанцу и демократу генералу Дюма, которого он считал величайшим представителем величайшей семьи.
Мы бесчисленное число раз обсуждали возможные решения «сейфовой проблемы». Я обратился за консультацией к эксперту, и тот сказал, что есть всего несколько способов так или иначе открыть сейф. Потребуются услуги специалиста – сапера, мастера по замкам или даже взломщика, – не говоря уже о разрешении. Но как все это осуществить, если городские власти не идут на сотрудничество?
Анго ни секунды не сомневался в том, что я справлюсь. «Что за приключение без капельки опасности?» – сказал он, и его глаза на мгновение вспыхнули.
Я пришел к выводу, что заместитель мэра Дюфур не питает антипатии к моей проблеме, скорее он просто не принадлежит к числу поклонников творчества Дюма. Кто-то сказал мне, что до назначения заместителем мэра, отвечающим за сферу культурного наследия, Дюфур интересовался главным образом таким разделом культуры, как автомобили и мотоциклы. Оставалось неясным, прочел ли он хоть один роман, написанный лучшим сыном городка. Посоветовавшись с последователями Дюма, я пригласил Дюфура на щедрый обед в «Ле Киоск», где после нескольких перемен блюд с различными винами и коньяком (достоинства которых он, как принято во Франции, снабжал многочисленными комментариями) я полнее объяснил, почему изучение хранившихся в сейфе бумаг так важно для наследия городка и даже всей страны. Сейф, вполне возможно, таил в себе правду о самых любимых литературных произведениях, вкладе Вилле-Котре в мировую культуру, важен и тот факт, что нация Дюфура сокрушила барьеры расовой сегрегации на годы вперед.
Заместитель мэра постепенно оживился и даже воодушевился. «Один за всех, месье Рейсс! – сказал он, поднимая бокал. – Мы должны открыть этот сейф!» Извиняясь за необходимость срочно бежать по своим чиновничьим делам, он тепло пожал мне руку. Я заручился новым союзником, по крайней мере, до тех пор, пока у него не выветрится хмель.
Я счел приведенную выше фразу Дюфура приглашением взломать сейф – ради истории, ради судьбы, ради тех чертовых бумаг, которые были внутри, – и не стал терять времени даром. В региональной столице я нашел специалиста по замкам (он утверждал, что имеет опыт в делах такого рода) и назначил ему встречу на тот день, когда музей был закрыт. Я согласовал план с заместителем мэра, который поднял вопрос о пожертвовании – 2000 евро наличными, s’il vous plaît – в Фонд безопасности документов генерала Александра Дюма.
На следующий день слесарь приехал в музей с ящиками для инструментов, набитыми дрелями и прочим оборудованием. Заместитель мэра устроил так, что во дворе музея вместе со штатным охранником дежурили двое полицейских. Сейф стоял в углу хранилища на втором этаже, заваленный каталожными ящиками, старой одеждой, горсткой керамических изделий, копирующих шедевры эпохи классицизма, и набором частично разобранных манекенов из универмага, которые навели меня на мысль о смертной казни через обезглавливание, популярной в годы революции. Сразу за сейфом валялся еще один манекен, разделенный на две половины: верхняя щеголяла трехцветным патронташем – из тех, что французские официальные лица носят во время государственных приемов; нижняя, стоявшая бок о бок, была облачена в короткие мужские трусы.
Слесарь снял кожаную куртку и проворно разложил инструменты. Изучив сейф, он аккуратно приложил к дверце какой-то электронный аппарат. «Найдите точку, только и всего, – заявил специалист по замкам. – Вам просто нужно понять, где просверлить отверстие».
Затем дела пошли именно так, как показывают в фильмах. Он выбрал какой-то участок дверцы при помощи стетоскопа, посверлил, еще раз посверлил, щелк-щелк, послушал, постучал, посверлил, снова послушал… И точка в самом деле нашлась! Заключительный сноп искр разлетелся вокруг, когда слесарь всем телом нажал на дрель. Я затаил дыхание.
Дверца распахнулась настежь, открыв на всеобщее обозрение стопки бумаг общей высотой около двух метров: потертые папки, ящички, пергаменты и документы на тонкой гладкой бумаге – коллекция, которую Элен собирала годами. Все они имели отношение к Александру Дюма – отцу, сыну или внуку, но мне пришлось поспешно рыться в этих бумагах, выискивая лишь документы о самом первом носителе имени – генерале Дюма. Наше соглашение с заместителем мэра отводило мне лишь два часа на съемку документов, какие я смогу обнаружить. Затем содержимым сейфа завладеют дежурившие на улице полицейские. Они переправят бумаги бог знает куда и бог знает на какое время. Я достал фотоаппарат с широкоугольным объективом и принялся за работу.
Назад: Пролог, часть 1
Дальше: Книга первая