С Дэвидом Рокфеллером я познакомился во время поездки в США в 1969 году и с тех пор встречался много раз: и в разных городах США, и в Москве, и в Киеве (на состоявшейся там в 1984 году Дартмутской встрече).

Человек, носивший фамилию, которую можно было считать символом могучего американского капитализма, оказывался очень скромным, интеллигентным, не выставляющим напоказ не только своего богатства и, по американским понятиям, знатности, но и собственного ума и интеллигентности.

Скромный, мягкий в общении с собеседниками и в то же время обладающий быстрой реакцией и острым умом, Дэвид Рокфеллер был приятен в любой компании и любой обстановке. Он был воплощением «старых денег» и «старой знатности», человеком уже не первого поколения большой семьи, выросшим в богатстве и почтении окружающих, но упорно отстаивающим свое «я», «я» скромного, любящего хорошую, спокойную компанию человека. Своим безупречным воспитанием, манерами и вниманием к окружающим он просто удивлял незнакомых с ним людей.

В политике Д. Рокфеллер был убежденным сторонником республиканской партии и, вместе с тем, столь же убежденным сторонником нормализации отношений с СССР. Отсюда и его активное участие в Дартмутских встречах, организованных специально для советско-американского диалога еще президентом Эйзенхауэром. Я тоже участвовал в этих встречах и хотел бы рассказать о двух эпизодах, связанных с Рокфеллером и имевших место во время этих встреч.

Один из них относится к встрече, состоявшейся в Киеве. Как-то Рокфеллер отозвал меня в сторонку и спросил, удобно ли попросить советских организаторов отпустить домой раньше окончания конференции двух его дочерей, тоже входивших в состав американской делегации?

– Видите ли, – объяснил он. – У нас в семье принято, что наши дети, став студентами, сами зарабатывают деньги, которые надо платить за учебу, и дочки заключили договор: во время летних каникул будут работать в ларьке на пляже – продавать прохладительные напитки и сладости. Им надо ехать.

Их, конечно, отпустили, подивившись этой добротной традиции одной из богатейших семей Америки.

Второй эпизод связан с Дартмутской конференцией в Тбилиси. Вскоре после приезда грузинские товарищи устроили загородный ужин для части нашей и американской делегаций. Проходил он по всем правилам грузинского гостеприимства, и в город мы возвращались довольно веселыми. В дороге родилась идея – пойти завтра в баню, но мнения разошлись – в какую: исторически традиционную или современную. Большинство высказалось за первую. Когда приехали домой и вышли из машин, Рокфеллер отвел меня в сторону и спросил, а что значит традиционная, удобно ли ему, пожилому, солидному, семейному человеку, туда идти? Я невольно в ответ рассмеялся и сказал:

– Вы, Дэвид, наверное, забыли, в какую страну приехали. Здесь вам в этом смысле нечего бояться.

Сейчас, имея в виду произошедшие в нашей стране перемены, я бы, наверное, не решился так уверенно успокаивать почтенного банкира.

На следующий день я и еще два-три члена нашей делегации нежились в маленьком бассейне, пока банщик в трусах и коротком фартуке мылил и тер самого смелого из нас, решившегося первым пойти на эту процедуру. Но вот настала очередь Рокфеллера. Он лег на мраморную плиту и попал в руки банщика. Тот, узнав, с кем имеет дело, старался вовсю. И успокаивал клиента: «Ничего, ничего. Я недавно самого Фиделя Кастро мыл, и тому понравилось». Мы покатывались от смеха, и Рокфеллер нам вторил.

И еще один штрих. Дэвид, как и другие члены семьи, был воспитан в понимании того, что большие деньги несут с собой и большую ответственность, в том числе ответственность перед обществом. Потому Рокфеллеры финансировали создание медицинского научно-исследовательского института, покупку многих произведений искусства (которые сейчас выставлены в зданиях правления банка, но со временем, несомненно, будут перенесены в музеи для всеобщего обозрения), создание консерватории Джилльарди, строительство одной из достопримечательностей Нью-Йорка – комплекса зданий Рокфеллеровского центра в Манхеттене. (Внутренняя часть главного из этих зданий расписана, кстати сказать, мексиканскими художниками крайне левых убеждений.)