Глава 50
Партизанские костры
На много километров тянется вдоль шоссе густой смешанный лес. Он стоит грозной стеной, пряча от непрошеных гостей глухие, путаные тропы. На низких, сырых местах, припав к земле разлапистыми ветвями, растут старые, мохнатые ели, в мшистой почве легко утопает нога. За столетними деревьями чернеют глубокие лесные овраги. Заросшие орешником, густо заплетённые зелёными ветками, они таят от чужого человека свою тёмную глубину.
«Свой? Чужой? Свой? Чужой?» – неутомимо вопрошают какие-то птицы.
Глух и страшен лес для врага.
Проезжают по шоссе вражеские автомашины; трусливо вглядываются в тёмную чащу солдаты и офицеры, не выпуская из рук оружия; усиленный конвой охраняет легковые машины фашистских генералов.
Лес не щадит врага. Неохотно впускает он его в свои дебри, наглухо смыкает за ним тяжёлые ветви, заводит в лесные овраги, топит в болотах.
Ни один карательный отряд, посланный на партизан, не вернулся назад из лесной крепости.
«Свой? Чужой? Свой? Чужой?» – вопрошают птицы.
В тёмной глубине леса хозяйничают партизаны.
Над кострами поднимается серый дымок, весело трещат сучья, жарко охватывает огонь привешенные на железке солдатские котелки; тёплый запах человеческого жилья смешивается с запахами леса.
Около покрытых дёрном, наспех сделанных землянок собираются кучками партизаны. Много разных людей в лесу!
Молодые, безусые хлопцы и седые бородачи пришли сюда из занятых фашистами сёл и хуторов; есть и военные – отбившиеся от своих частей, вырвавшиеся из окружения красноармейцы в потёртых, грязных шинелях. Тёмные, облупившиеся от дождя и ветра лица суровы, редкие улыбки разгоняют морщины бородачей; молодые хлопцы с озорными огоньками в глазах, бесстрашные в бою и жадные к жизни, запевают песни, сложенные про партизан:
Як у лиси, темним лиси
Дивчина ходыла.
Ой вы, хлопци-партизаны,
Наша грозна сыла!
Вызволяйте из неволи
Ридну Украину,
Нашу землю, нашу долю
И мене, дивчину…
Яков Пряник, придвинувшись ближе к огоньку, чинит седло и думает вслух:
– Если, скажем, назвать человека скотиной? Ну, ясно, обидно ему покажется. А вот, к примеру, Гнедка нашего вполне к человеку приравнять можно…
– Тьфу! – сплёвывает в огонь Илья. – И чего у тебя, Яшка, всегда посторонние мысли в голове?
– Как это – посторонние? – удивляется Яков, поднимая красные от жары веки. – Это твоей голове они посторонние, потому как у тебя простора там мало, а в моей голове всему места хватит!
– О другом думать надо, – хмуро цедит Илья, свёртывая цигарку и указывая на зелёную брезентовую палатку. – Важные вопросы решаются, а ты языком треплешь…
– Эй, дядя Яков! Помнишь, орёл, как ты фашистов малиной угощал? – шумно присаживаются к костру хлопцы.
– Он угостит, пожалуй! – кивает на Пряника добродушный старик, приглаживая курчавые волосы.
– А чего же? И малинкой и ежевичкой угощу! – подмаргивает Яков. – Лес большой. Чем богаты – тем и рады. Русский человек гостеприимство любит!
Глаза у хлопцев загораются весельем.
– Пока он малиной угощал, мы другое угощение для фашистов состряпали: взрывчатку под рельсы подложили.
– Одних угощал, а другие подавились, – говорит Яков.
Хлопцы смеются.
Из палатки выходит Степан Ильич. Он держит в руке длинный белый листок. Смех моментально смолкает.
– Сюда, сюда, Степан Ильич!
– Вот местечко, пожалуйста!
– Эй, бойцы! Сводка пришла! Свод-ка!
У костра становится тесно, из землянок торопливо выходят бойцы. Степан Ильич усаживается на траву:
– Сейчас, сейчас, товарищи!
Упёршись ладонями в колени и глядя на Степана Ильича, партизаны насторожённо ждут. Слышно только глубокое, сдерживаемое дыхание людей.
– Сними, сними котелок! Булькает! – толкает Якова Илья.
Кто-то поспешно стаскивает с огня котелок; вода брызжет в огонь и шипит.
– Ну что вы, как дети малые! – расстроенно разводит руками старик. – В огонь воды наплескали – ничего не слышно…
– «…На Смоленском направлении, – медленно читает Степан Ильич, – двадцатишестидневные бои за город Ельня, под Смоленском, закончились разгромом дивизии „СС“, 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли город Ельня…»
– Значит, бьёт наша армия его, подлюгу!
– Ещё как бьёт!
– И армия его бьёт, и мы бьём, а ему всё конца и края нет! Валит валом, да и всё!
– А ты что же, сразу думал его уничтожить?
У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окружённый со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы.
Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца:
– Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси!
В палатке просторно. Посередине – дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает:
– …В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемёта. Это, Николай Михайлович, пока всё, что у нас есть.
– Так, хорошо!
Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твёрдые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднимается седой ёжик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича.
– Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас… как бы это выразиться… – Он с весёлой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС.
– А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься – и всё тут! – разводит руками Мирон Дмитриевич.
– Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве бельё…
Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями тёмных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой чёрный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится лёгкий шум и сердитый голос:
– А я говорю – нельзя! Комсомолец, а не понимаешь!
За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачивает ножом тоненькую палочку.
– Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, – как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. – Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки… Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием… Дальше…
Николай Михайлович берёт у него из рук палочку:
– Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберёмся. Тут неподалёку проходит линия фронта…
За палаткой снова приглушённые голоса. Оксана несёт на коромысле выстиранное сырое бельё. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу:
– Давай, давай, мамаша!.. Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо – чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено?
Курносый хлопец с голыми красными руками смущённо подтягивает штаны:
– Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!
– Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте бельё да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?
– Есть, есть!
Курносый Сеня вытаскивает из кармана свёрнутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.
– Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?
Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почётный караул. Давали клятву отомстить за погибших товарищей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой девчонкой, прильнувшей к плечу отца… «Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?» – шутил Матвеич, дёргая её за короткие светлые косички.
Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: «Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що… А как хозяин скоро вернётся, то и не поспеют на свои места стать». – «Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку – им там не место».
Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Всё тут, под бугорком сырой земли… Тяжёлые, медленные слёзы ползут по её щекам…
«Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках», – писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз всё тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!
Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере… Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз… Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много ещё места для своих людей в её большом материнском сердце!
Она встала, вытерла насухо слёзы и, поклонившись, сказала своё обычное:
– Пойду пока…
В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и всё расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.
– Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете!
Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места.
– Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, – говорил он Оксане, – я б их нашёл. Я всё кругом обыщу!
Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила:
– Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню…
Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила:
– Распрямись, голубёнок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик!
Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят.
Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход:
– Ты ж комсомолец, а не сознаёшь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе?
В палатке решались важные дела.
– …Фашисты не должны догадаться, что отряд ушёл из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич?
– Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей.
Костя, неловко улыбаясь, встал.
– Я им покою не дам! – усмехнувшись, пообещал он.
Николай Михайлович внимательно посмотрел на Костю и улыбнулся. От улыбки глаза его сразу потемнели.
– Я помню вас, товарищи. Мы встречались на пасеке у Ивана Матвеича.
– Встречались, – со смущённой улыбкой ответил Костя. – Мы с Митей Бурцевым приходили, с комсомольцем.
– Помню, помню! – кивнул головой Николай Михайлович и обернулся к Мирону Дмитриевичу: – Ещё кого вы решили оставить? Для связи с окрестными сёлами?
– Я думаю – Степана Ильича. Лучшего человека не найти.
– Правильно. А где находится семья Степана Ильича?
– Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой ещё раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я её тоже туда отправил.
Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб:
– А эта, другая женщина…
– Макитрючка? – подсказал ему Мирон Дмитриевич. – Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая!
В палатку вошёл Степан Ильич и грузно опустился на табуретку:
– Там Бурцев ждёт не дождётся.
– Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нём рассказать?
Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу:
– Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами…
Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе:
– Да-да, это дело спешное!
Николай Михайлович внимательно выслушал короткую историю Трубачёва и его товарищей. Резкая складка легла на его лоб.
– Почему не вывезли своевременно? – отрывисто спросил он.
Степан Ильич начал объяснять.
– Позвольте… Трубачёв? Что-то я слышал о нём от Ивана Матвеича. – Николай Михайлович провёл рукой по волосам, нахмурился. – Это не тот рыженький мальчик, который кричал иволгой на пасеке, то есть сторожил нас? – спросил он вдруг с весёлой усмешкой.
– Он, он! – обрадовался Степан Ильич.
– Вспоминаю. Я его однажды встретил в селе.
Перед глазами Николая Михайловича встали длинная улица, плетень и вспыхнувший до ушей мальчик, уступающий ему дорогу…
– Ну что ж! Надо немедленно что-то предпринять. Где Бурцев? Попросите его сюда!
Степан Ильич заторопился к выходу. Николай Михайлович повернулся к Мирону Дмитриевичу:
– В Макаровке остались девочки. Где они там живут? Кто о них заботится?
– Они живут у моей жинки, как родные. Там и мои ребята, конечно.
– А-а, у Ульяны Леонтьевны? – Николай Михайлович покачал головой. – Вашу семью нужно перевести в другое село.
Мирон Дмитриевич постучал по столу пальцами, нахмурился:
– Куда я их переведу?
– Это мы сейчас решим. – Николай Михайлович снова заглянул в свою записную книжку. – Переведите в Семеновку. Там наши люди. Село стоит в стороне. Фашистов там нет, да и вряд ли они туда заявятся.
Мирон Дмитриевич развёл руками.
– Сделайте это немедленно! Я приказываю… – сухо повторил Николай Михайлович. – Оставлять их в Макаровке нельзя, да и не к чему – это опасно.
В палатку вошёл Степан Ильич. За ним протиснулся Митя.
– Бурцев, – сказал Мирон Дмитриевич.
Митя вытянулся, козырнул.
– Есть Бурцев!
Степан Ильич ободряюще кивнул ему головой. Коноплянко поднял глаза и снова опустил их.
– Ну вот. Я всё слышал, Бурцев, – сказал Николай Михайлович. – Мы с Мироном Дмитричем договорились. Командируем тебя на поиски твоих пионеров. Возьми верного человека и отправляйся. Доставишь их в отряд, а там мы постараемся их переправить через фронт. Понял?
– Спасибо, – дрогнувшим голосом сказал Митя. – Можно идти?
– Подожди. А с девочками как решим?
– В Макаровке только две девочки, я заберу их…
Николай Михайлович посмотрел на измученное лицо Мити, на мальчишескую шею, выступающую из выцветшей гимнастёрки, и улыбнулся:
– Ну, тебе виднее. Бери их всех. Мирон Дмитрия как-нибудь переправит. Ступай.
Митя вышел.
– Золотой хлопец! Нужный в отряде человек, – сказал Мирон Дмитриевич.
Николай Михайлович поглядел на ссутулившегося в углу Коноплянко.
– Товарищ, Коноплянко! – мягко окликнул он. – Мы хотим дать вам ответственное задание.
Коноплянко вскочил. На щеках его вспыхнули красные пятна.
– Я прошу послать меня в самое жаркое дело! – Голубые запавшие глаза его заблестели.
Николай Михайлович молча указал на табуретку:
– Сядьте, Коноплянко! Нам всем тяжело терять наших товарищей… Я понимаю вас…
Он положил руку на тонкие вздрагивающие пальцы Коноплянко. Степан Ильич отошёл в сторону. Мирон Дмитриевич старательно собирал в кучку рассыпанный на столе табак.
– Вы поедете на Большую землю, – продолжал Николай Михайлович. – Мы дадим вам ответственное задание, о котором я с вами поговорю особо. Вы захватите с собой вот эту бумагу. Она представляет значительный интерес для нашего командования.
Николай Михайлович вынул из портфеля сложенный пополам лист и не спеша развернул его.
Коноплянко бросились в глаза немецкие слова и даты, написанные неровным, детским почерком. В углу разлилась жирная клякса, наспех подчищенная ногтем.
– За эту бумагу наш товарищ заплатил своей жизнью, Сева Малютин, школьник, который оказал нам эту неоценимую услугу, бродит где-то в лесу. Помните это, Коноплянко! – Секретарь райкома строго посмотрел в голубые глаза Коноплянко и протянул ему руку: – Приготовьтесь к отъезду. О деталях поговорим особо… А теперь, Мирон Дмитрич, пойдёмте побеседуем с вашими людьми.
Он вышел. Коноплянко молча и благодарно смотрел ему вслед.
* * *
Через час по лесной дороге, потряхивая грибной корзинкой, шёл Яков Пряник. Впереди Якова почти бежал Митя, одетый в длинное пальто с поднятым воротником и в щегольской кепке.
– Не то кулак, не то барин, – оглядывая его, смеялся Яков.
Поиски решили начать с пасеки.
– Я уже был там! – взволнованно говорил Митя. – Баба Ивга сказала, что они пошли на пасеку, но на этом все следы и кончаются.
– Где кончаются, там и начинаются. Значит, на пасеке и искать надо, – спокойно отвечал Пряник. – А главное, не спеши. Тише едешь – дальше будешь. Человек не иголка, а ребята и вовсе. Найдём!
