Каждый день Мазин и Русаков рыскали по окрестностям в надежде найти какие-нибудь следы Мити. По разговорам взрослых и по всем предположениям было очевидно, что арестованных увели из села. Может быть, их заставили работать…

– Митя не будет работать на фашистов! – говорил Трубачёв. – Он или убежит, или… – Он не договаривал, но ребята понимали, что значит это «или».

– У него комсомольский билет с собой, – тихо добавлял Одинцов.

Мазин хмурился, вздыхал:

– Пошли, Петька!

На дороге обнаружить какие-нибудь следы группы арестованных было невозможно. Тут шли и ехали люди, мчались мотоциклы, двигались целые колонны гитлеровцев. Мазин подробно обследовал тропинки около леса, оглядел кусты и деревья: он искал какой-нибудь знак, который мог бы оставить Митя.

Мальчики возвращались поздно, усталые, хмурые.

Ребята ждали их в Слепом овражке. Трубачёв беспокоился, выходил навстречу и, взглянув на их лица, ни о чём не спрашивал.

Сегодня Мазин рано поднял Петьку. Макитрючка отрезала им по куску сала. Вздыхая, смотрела, как они прячут за пазуху хлеб, и, бренча заслонкой, ругала фашистов. Баба Макитрючка ругала фашистов с утра до вечера. Падала ли у неё из рук миска, пригорало ли в печи молоко – Макитрючка проклинала фашистов самыми страшными проклятиями.

– А щоб вы сгорели, проклятые! Щоб вам руки-ноги повыкручивало, очи повылазили! – кричала она, подбирая разбитые черепки или вытаскивая из печи пригоревшее молоко.

Гитлеровцы ловили по дворам кур, заходили в хаты, требовали сала, яиц. Макитрючка в первый же день прихода фашистов порезала своих кур и усиленно кормила ими Мазина и Русакова:

– Ешьте, хлопцы! Я над своими курами сама хозяйка. Кого хочу – того и угощу.

Ощипанные перья и косточки ребята относили на огород и зарывали в землю.

– Матка, кура есть? – заглядывая в хату, кричал солдат.

Макитрючка, собрав в упрямые складочки рот, смотрела на него серозелеными злыми глазами.

– Но-но… кура давай! – наступал на неё гитлеровец.

Макитрючка молчала до последней возможности, потом разражалась громкими жалобами:

– Откуда у меня куры? Где я их возьму? Всю меня обобрали, до ниточки! Последнего цыплёнка со двора унесли. Нету, нету! Хоть весь дом обыщи – ни пёрышка не найдёшь!

Она выбегала во двор, показывала пустой курятник. Мазин и Русаков с тревогой и любопытством смотрели в окно.

– Ось, диты мои, як с ними надо поступать! – удовлетворённо говорила Макитрючка, когда солдат уходил. – Своё добро переведу, а им не дам!

К Мазину и Русакову Макитрючка относилась хорошо, ничего для них не жалела и, зная, что они ходят по лесу в поисках Мити, давала им с собой на дорогу хлеб и сало. Сегодня, когда ребята объявили ей, что уходят надолго, она собрала ещё один узелок и дала Мазину:

– На, хлопчик… Може, найдётся ваш Митя, може, ще хто из наших голодный по лесу блукае або раненый лежит…

План у Мазина был простой. Ему пришло в голову, что если Мите удалось убежать от гитлеровцев, то голод приведёт его на то место, где когда-то был раскинут их лагерь. Митя знает, что в землянке, которую они вырыли, сложены продукты – там есть консервы и мука. (По всем расчётам Мазина выходило, что если Митя скитается по лесу, то уж обязательно постарается найти место бывшей лагерной стоянки.) Посоветовавшись с Васьком и обдумав ночью свой план, Мазин едва дождался рассвета. Разбудил Петьку…

От реки узенькая тропка выводила на шоссе. Мокрая осока резала ноги. От влажного тумана одежда пропиталась сыростью. Кусты обдавали холодными брызгами. В остывших за ночь берегах неприютно плескалась река. Мазин торопился миновать село, перейти шоссе и укрыться в лесу. Он боялся встречи с фашистами. Петька почти бежал за товарищем, натянув на голову курточку.

Внезапно за густым ивняком раздался сердитый окрик:

– Вэг! Вэг!

Мазин быстро присел, дёрнул за ноги Петьку. Оба мальчика, скрывшись за кустами, затаили дыхание.

На берегу стоял дряхлый дед в серых штанах и холщовой рубахе, завязанной шнурочком у ворота. Он держал удочку и ведёрко с рыбой. Гитлеровец толкал его прикладом в спину:

– Вэг! Вэг!

Старик, согнувшись, прошёл мимо мальчиков. Голова у него тряслась.

– Наша земля, наша река… – бормотал он, разводя руками.

Когда патруль скрылся, Мазин поднял Петьку. Мальчики пробрались к шоссе и нырнули в лес.

Над их головами, взметнув рыжим хвостом, прыгнула с сосны на сосну белка. Какая-то сварливая птица долго провожала мальчиков, перепархивая с ветки на ветку. Она так крикливо отчитывала их, что перебудила всех птиц. В лесу начинался день. Брызнуло солнце, кусты ожили, зашевелились. Колокольчики, полные свежей, непролитой росы, засинели среди дикого боярышника и высоких колючек с сиреневыми шапками. Около старых, мшистых пней выглянула из травы крупная земляника. Мальчики вволю полакомились; от ягод пальцы у них покраснели и душисто пахли земляничным соком.

Наступил полдень. Ребята выбрали тенистое местечко. Защищённое со всех сторон густым орешником, оно было похоже на беседку. Мазин разложил на платке хлеб, снял с пояса фляжку с водой. Оба с жадностью накинулись на еду. На платок полезли муравьи. Большой рыжий муравей ухватил крошку хлеба и пятился задом, держа её в цепких лапках. Мазин хотел сбить муравья щелчком, но Петька не дал.

– Ну что тебе, жалко? Силу свою показать хочешь? – рассердился он на товарища. – Пускай тащит!

– «Пускай»! – проворчал Мазин, наблюдая за муравьём. Я ихнюю повадку знаю – он сейчас весь муравейник на помощь приведёт…

К муравью действительно приползли на помощь такие же рыжие большие муравьи; они ухватились за хлебную крошку и тащили её в разные стороны. Мальчики заинтересовались муравьями. Неподалёку оказался муравейник.

– Ишь, трудятся! – с уважением сказал Мазин и, подержав над муравейником ладонь, сунул её Петьке: – Понюхай. Муравьиный спирт вырабатывают…

Но Петька уже забыл о муравьях. Он думал о чём-то своём, обхватив руками голые коленки и часто вздыхая.

– Чего это ты? – покосился на него Мазин.

– Ничего… Я думаю, Мазин… как бы не умерла моя мама…

Петька шмыгнул носом. Мазин протянул ему серую тряпку – бывший носовой платок.

– Высморкайся, – разрешил он. Потом, помолчав, спросил: – А чего же это она так, с бухты-барахты, помрёт вдруг?

– А первая моя мама отчего умерла?

– Не знаю.

– Так и эта может умереть… Будет ждать, ждать… – Петька снова высморкался и шёпотом добавил: – А потом умрёт…

Мазин вдруг вспомнил свою маленькую комнатку и больную мать с повязанной полотенцем головой.

– Эх, жизнь! – тоскливо протянул он. – Плохо быть семейным человеком, Петька…

Петька, услышав в его голосе сочувствие, заплакал.

Мазин сморщил лоб, выпятил губы и уставился на ореховый куст. Потом опустил глаза, одним щелчком сбил с платка муравьёв и встал.

– Враги кругом… война… а мы за мамочкины юбки хватаемся! – сердито сказал он. – Здоровые парни… нам воевать пора!

Петька взмахнул длинными ресницами, мокрые глаза его заблестели.

– Воевать, Мазин?

– А что же, плакать? – жёстко усмехнулся Мазин.

Петька вцепился в его плечо и лихорадочно зашептал:

– Надо было тогда… с Красной Армией уйти… я говорил…

– А товарищей бросить?

– Не бросить, а просто уйти…

Мазин покачал головой, задумался. Петька выжидающе смотрел на него:

– Мазин…

– Надо оружие достать. И всем отрядом – в бой! – сказал Мазин, раздувая ноздри.

Где-то хрустнула ветка. По траве, вытягивая вперёд острую мордочку, пробежал ёжик. Мазин встал:

– Ну, пошли скорей!

Петька завязал узелок, надел его на палку.

Шли долго. На повороте, где когда-то Сергей Николаевич ждал ребят, был врыт столб. На столбе была прибита доска с надписью на чужом языке. Мазин схватил увесистый булыжник, оглянулся. На шоссе было пусто. Петька тоже поднял камень. Вдвоём они сшибли доску на землю и потоптали её ногами:

– Наша земля, наша дорога!..

Потом, взволнованные и довольные этим происшествием, углубились в лес. Шли по памяти и по оставленным когда-то дорожным знакам. У обоих болели ноги, но, чем ближе они подвигались к лагерной стоянке, тем больше ускоряли шаг. Обоими владела одна мечта – найти какой-нибудь след Митиного пребывания в лагере.

– Эх, жизнь! – время от времени бросал на ходу Мазин.

В папоротнике желтели лисички. Под старыми дубами крепко сидели на толстых ножках боровики; под молодыми сосёнками ютились маслята, к их коричневым шапкам лепились прошлогодние листья и сосновые иглы. Мазин нагнулся и поднял разломанный пополам гриб; другой гриб, рядом, был раздроблён на мелкие куски. Мальчики одновременно наклонились над ним, стукнувшись головами.

– Копыто лошади, – прошептал Мазин.

Петька, ползая на четвереньках, указал товарищу на глубокий, вдавленный след:

– Давно проехал – в ямку иглы нападали.

Мальчики медленно передвигались с места на место. Следы привели их к кусту рябины. Ветки её с одной стороны были сильно примяты.

Мазин указал на коротко выщипанную вокруг траву:

– Лошадь паслась…

– Генка! – радостно шепнул Петька.

– А может, фашист?

Тревога сжала сердца мальчиков. Перебегая от дерева дереву, они осторожно подошли к лагерной полянке. Там было тихо и безлюдно. Чернело обожжённое костром место, где Синицына варила кашу. Валялись обрубленные ребятами колья Мазин и Русаков долго не могли найти яму, где были сложены продукты и вещи. Замаскированная дёрном, она была почти незаметна среди зелени. Наконец Петька вспомнил, что немного влево от этого места он воткнул кустик орешника. Кустик, уже засохший и сморщенный, был на месте. Мазин приподнял край срезанного дёрна. Под ним забелела палатка. Мальчики лихорадочно считали продукты и вещи:

– Палатка одна, а было две… Консервов мало… хлеба нет!

– Аптечка… Ящик с аптечкой! Я сам его клал. Вот тут клал! – захлёбываясь, шептал Петька. – И письма в клеёнке, которое Сергею Николаевичу оставили, тоже нет. Одинцов его над костром вешал, я сам видел!

У Мазина беспокойно бегали глаза, он что-то искал: перебрасывал вещи, вытаскивал посуду, заглядывал на дно.

– Это кто-то другой был, – мрачно заявил он на вопросительный взгляд Петьки.

Усталость и печаль овладели обоими. Мазин долго сидел задумавшись над раскрытой ямой. Митя оставил бы ребятам письмо или хоть какой-нибудь знак, что он жив. Мазин встал, обследовал поляну, спустился к реке.

Наступили сумерки. Петьке стало страшно. Он сел, пристально вглядываясь в темнеющий лес. С берега донёсся до него торжествующий крик:

– Сюда! Сюда!

Мальчик стрелой понёсся на голос товарища. Неожиданное зрелище предстало перед его глазами. Мазин плясал танец диких, высоко вскидывая ноги и выкрикивая одни и те же слова:

– Бинточки! Бинточки! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля-ля!..

В руках его болтались длинные серые бинты из полотна бабы Ивги. Петька мгновенно захватил себе другой конец и тоже пустился в пляс:

– Митины бинточки! Тра-ля-ля!

На берегу валялся пустой ящик из-под аптечки.

Через несколько минут, выкупавшись в реке, голодные, но счастливые, ребята уселись на берегу. Незаметно подкрался вечер. Костёр разводить боялись. Петька принёс банку консервов, но Мазин решительно велел положить банку обратно.

– Это Митино, а ты берёшь! Ведь он где-то в лесу блуждает, у него весь запас тут, – с укором сказал он.

Петька смутился и сейчас же предложил:

– Мазин, останемся тут навсегда! Он придёт – а мы тут!

Оба замечтались о встрече с Митей. Мазин глядел в тёмное небо и, потягиваясь, радостно бормотал:

– Эх, жизнь!

Он представлял себе, какую счастливую весть принесут они с Петькой ребятам. И, словно угадывая его мысли, Петька добавил вслух:

– А Трубачёв-то! Трубачёв прямо с ума сойдёт от радости!

– Все с ума сойдут! А мы не сошли?

– Я сошёл! – радостно уверил Петька.

Лес уже не казался страшным: где-то тут, в этом лесу, бродил Митя…

Заснули неожиданно и так же неожиданно проснулись.

Тёмный вечер сменило ясное утро. Радость стала ещё больше, ещё значительнее. Митя жив! Он где-то здесь – может быть, недалеко от них. Мазин решил пройти в глубь леса, а перво-наперво написать Мите письмо и замаскировать яму. Письмо писал Петька. Мазин, стоя над ним, диктовал, тщательно подбирая простые слова, чтобы не наделать грамматических ошибок:

– «Дорогой Митя! Ты жив, мы тоже живы. Нашли твои бинты и всё угадали. Мы живём там же. Слушаемся дядю Степана и Трубачёва тоже. Ты живи здесь, а то всюду фашисты. В Ярыжках фашисты и на станции Жуковка. Наши их бьют, а они всё лезут – Мазин вспомнил сшибленную доску с чужой надписью и продиктовал: – Мы тоже без дела не сидим и сидеть не будем».

Потом он задумался и, не зная, что ещё добавить, почесал затылок:

– Эх, жизнь!

Петька послюнил карандаш, записал последние слова и незаметно для Мазина поставил в углу четыре буквы: Р. М. З. С.

Положив письмо, они тщательно замаскировали яму и двинулись в лес.

– А Трубачёв-то! Ещё не знает, что Митя жив! – несколько раз повторяли мальчики, вспоминая Васька.

Но Васёк уже знал. В это утро в хате Степана Ильича неожиданно появился Генка. Он стоял у порога; армяк на нём был разорван, лицо осунулось, пожелтело, глаза лихорадочно блестели.

– Где конь? – тихо спросил его Степан Ильич.

Васёк Трубачёв, Саша и Коля Одинцов со страхом ждали ответа. Генка глубоко вздохнул, вытер грязной ладонью щёки:

– Отдал…

– Колхозного коня отдал? – Степан Ильич потемнел. Колхозного коня? Кому?!

Генка вскинул голову, сердито блеснул глазами:

– Мите!