– Ну и чего?

– Ну и ничего! Тогда побачишь!

– Чудак ты!

Васёк засмеялся, соскочил с гнедого жеребца и бросил поводья сердитому мальчишке в засученных выше колен штанах и в вышитой рубашке.

– Получай своего коня! Да брось злиться! А славный жеребец! – с видом знатока добавил он, поглаживая золотистую чёлку лошади. – Молодой ещё. Сколько ему?

– Сколько б ни было, так, без разрешенья, не имеешь права брать! – отрезал хлопчик, вскидывая одну бровь и глядя на Васька всё ещё сердитыми глазами. – Я его воспитываю, понял?

– Понял, – озадаченно протянул Васёк, помогая хлопчику вытащить из хвоста лошади колючки. – Да ты, может быть, Михайлов внук, Гена? – вдруг догадался он.

– Может быть, и Гена. Ну и чего?

– Да ничего. Я про тебя слышал… Так это ты его из конюшни вывел, когда пожар был? – с живостью спросил Васёк, окидывая взглядом крепкую, как лесной орех, голову Генки с тёмными завитками на ушах, тонкую загорелую шею и босые ноги. – Так это ты?

– Я.

– Молодец!

Генка усмехнулся, прищурил глаз и миролюбиво спросил:

– А ты що, московский?

– Да, мы живём недалеко от Москвы… Мы к вам в гости приехали. В школе остановились… А ты что же… где живёшь?

Генка поднял голову и задумчиво поглядел на верхушки деревьев:

– А я так… где пошлют… А сейчас до деда вертаюсь.

– А у тебя, кроме деда, никого нет?

– Никого.

Васёк глубоко вздохнул:

– У меня тоже матери нет.

– То, мабуть, плохо, – равнодушно сказал Генка, погладил лошадь и вдруг весело улыбнулся: – У меня дед бедовый!

Оба помолчали.

– Ты мне вот что скажи, – неожиданно обратился к Ваську Генка, – был ты на Красной площади в праздник?

Васёк стал с жаром, рассказывать, как в праздник проходит по Красной площади демонстрация и как он однажды прошёл близко-близко от трибуны.

Это была мечта. На демонстрации в Москве Трубачёвы были только один раз и шли в колонне железнодорожников довольно далеко от трибуны. Но Васёк, увлёкшись, повторял:

– Совсем-совсем близко, ну прямо вот так…

Он протягивал руку, касаясь Генкиной рубашки, А Генка жадно и завистливо слушал его, кивая головой и радостно вскидывая бровями.

– Ну, слухай… А трибуна? То ж высоко, мабуть? – неожиданно спросил он, что-то соображая.

– Ну да! Это, конечно, высоко всё-таки… – покраснел Васёк. – Я так, к примеру, ведь рассказываю… Мы же не одни были… Там народу тьма-тьмущая. Все хотят поближе пройти!

– Это верно… Каждому хочется… Из всех республик идут и едут… Только я ещё и одного разу не ездил! – с огорчением сказал Генка.

– Поедешь ещё, – утешил его Васёк.

– Это верно, что поеду, – вздохнул» Генка, снимая с жеребца уздечку и разглаживая на его лбу чёлку. – Сяду на Гнедка и геть!

Он засмеялся н, пригнув морду коня, прижался к ней щекой. Жеребец тихонько заржал, чёрными губами пощекотал Генкину шею и шумно вздохнул ему в ухо.

Васёк протянул руку и погладил Гнедого.

– Ох ты хороший! Глазищи-то какие! – с восторгом сказал он и, нагнувшись, сорвал пучок свежей травы. – На, ешь!

Жеребец, лениво выбирая, понюхал траву.

– Баловной! – сказал Генка с гордостью. – Ишь, перебирает! – Он легонько шлёпнул жеребца по спине: – Ну, скачи в луговину!

Конь понятливо тряхнул гривой и, обмахиваясь хвостом, пошёл прочь.

Генка сел на траву, обхватил руками коленки и, покусывая травинку, о чём-то задумался. Васёк опустился рядом и, опираясь на локоть, смотрел вслед коню.

Гнедой шёл, раздвигая высокую, густую траву, иногда останавливаясь и поворачивая назад свою умную, красивую голову.

В зелёных берегах плескалась река. Над головами мальчиков с шумом и писком пролетали птицы.

Васёк опрокинулся на спину и глядел, как по небу плывут и плывут куда-то пушистые белые облака.

– Ты вот чего… Слухай! Возьми меня в Москву, а? – тихонько тронул его за плечо Генка.

Васёк растерянно пригладил свой чуб и сел. Глаза у Генки заблестели, он облизнул языком сухие, тёмные губы.

– Чуешь? У меня одна думка есть. Хочется мне до Москвы дойти и всему поучиться там. Я бы всю мичуринскую науку перенял… Земля меня любит, и рука у меня на работу лёгкая. – Генка вскочил, вытащил из-за пояса аккуратно обёрнутую газетой книжку, послюнил палец и торопливо стал листать страницы. – Вот, смотри, что люди делают. Дывись! Это что, по-твоему?.. Слива? Нет, хлопче, то вишня! А черёмуху розовую пробовал? Нет?

– Чёрную ел… – припомнил Васёк.

– Чёрную? Ту, что рот вяжет… верно? А то розовая, гибридная. – Генка провёл пальцем по строчке: – Читай! «Даёт… замечательно красивые розовые сладкие ягоды… годные для варений… и конди… тёр… ских».

– Кондитерских изделий, – подсказал Васёк.

– Кондитерских-то нехай. То хто як хоче… Тут самое главное что? А то, что человек до такого дела додумался! Вот где работа так работа! – Он любовно погладил книжку, заткнул её за пояс и торжествующе сказал: – Вот туда меня и пошлют учиться!.. – Генка вдруг понизил голос: – Только тут одна загвоздка есть. Я кончил четыре класса в этом году, понял?

– А нужно семилетку, понял? Иначе меня не примут.

Васёк покачал головой:

– Верно, без семилетки у нас никуда не назначают. Ни одного человека теперь нет, чтобы школу не кончил!

Генка хлопнул по траве рукой и отвернулся. Васёк придвинулся к нему и обнял его за плечи:

– А ты чего же так спешишь? Учись!

– Эге! Здорово, кума! Стара песня! – сердито усмехнулся Генка, стряхивая с плеча руку Васька. – Ты что думаешь, это ты первый мне сказал? Эге! Уж до тебя и Марина Ивановна то самое говорила и дядя Степан: учись, да и всё! Я же с тобой, как с человеком, говорю! Мне практика нужна. Я арифметику и так пойму. Я способный, как чёрт! И упрямство у меня такое, что никто меня переупрямить не может. Что задумал, то сделаю! А другой раз и сам своему упрямству не рад. – Генка вдруг что-то вспомнил и нахмурился. – В эту зиму захотел я на лыжах научиться. А у нас мало кто ходит, больше на коньках бегаем. Ну, раз так мне в голову пришло, я съездил в район, достал себе лыжи и двинул с ними на речку. Ан, смотрю, не так-то просто научиться! То одна лыжа на другую наедет, то обе в сугроб врежутся. Нет, думаю себе, не пойдёт так моё дело! Встал утром, взял кусок хлеба с салом, лыжи под мышку, да и в поле! А с поля – в лес! Заночевал на хуторе – и опять за своё. Два дня домой не заявлялся! Ходил, ходил… То мокрый стану, то обмёрзну весь, а всё хожу… – Генка ударил кулаком по коленке. – Аж пока не выучился!

– Два дня? Ого! А дома-то не искали тебя?

– Как – не искали! Целая история была! – Генка легонько свистнул. – Марина Ивановна всех ребят подняла. Сама ходила меня искать, дядя Степан на Гнедом ездил по лесу. Один дед дома сидел. Дед хитрый! Он мою натуру знает. Зато когда я пришёл, вызвали нас с дедом и говорят ему: «Стыдно тебе, дед, что хлопец у тебя такой самовольный растёт! Мы его, как сироту, жалели, а он всех на ноги поднял да школу два дня пропустил…» Чуть не заплакал мой дед!

– Ну, а ты что?

– А я что? Я знал, зачем ходил… – Генка выплюнул изо рта травинку и засмеялся. Смех у него был чистый, звонкий, заливчатый.

– Ну тебя! – невольно улыбнулся Васёк, не видя ничего смешного во всей этой истории.

– Нет, ты слухай… Вот пришли мы с дедом до дому, он мне и говорит: «Ты упрямый, но я тоже упрямый. Я, каже, в бога не верую, но який-нибудь чёрт обязательно есть. Вот он в тебе и сидит!» Дывлюсь: взял мой дед верёвку, накрутил её на руку да подступает ко мне…

– Ну?

– Ну що… Вдарил меня один раз, а у самого руки трясутся, аж жалко мне его стало. На що, кажу, диду, вы себя перетомляете, вы ж, кажу, старый. Мне-то ничего, а с вас может и дух вон!»

Васёк встал:

– Да ты что же, издеваешься тут над всеми, что ли?

– Ни, я не издеваюсь! Я ничуть не издеваюсь! – запротестовал Генка.

– Да с тебя бы за это надо галстук снять! – твёрдо сказал Васёк.

– Галстук снять? – Генка перестал смеяться, пристально поглядел в глаза Трубачёву, потом скучно улыбнулся. – Догадливый ты… Может, что другое придумал бы… А галстук с меня и без тебя сняли… за мою дисциплину…

Васёк мащинально погладил на груди свой галстук.

– Надо заслужить, – сказал он, уже с сочувствием глядя на Генку.

Но Генка молча приклеивал листы подорожника к своим коричневым, блестящим от загара ногам.

– Эй, слухай! – вдруг подмигнул он Ваську и, оглянувшись, зашептал: – Что-то один ваш хлопчик с какой-то жестянкой лазит и срисовывает всё?

– Срисовывает? Малютин, верно. Какой он из себя?

– Да такой какой-то… – Генка вытянул шею, широко раскрыл глаза, устремил их вдаль и стал что-то быстро-быстро рисовать пальцем на ладони.

Васёк подпрыгнул и хлопнул себя по коленкам.

– Малютин! Малютин! Вот здорово! – Он поперхнулся от смеха. – Ой, не могу! Малютин!

– Да стой! Тихо! Ты мне скажи: а чего он такой? Просто интересный хлопец. Очень он мне понравился!

– Ну ещё бы… Он у нас художник! – похвалился Васёк.

– А-а, – вскидывая брови, протянул Генка. – Художник! Я тоже за ним это заметил. А ещё… Он каждую малую травку разглядывает, каждого жучка он так легонько берёт да распрямляет его… – Генка подул на руку и нежно сказал: – А ведь оно живое… Хиба ж ты ему крылья звяжешь, як воно летыть..

Генка старался говорить по-русски, но незаметно для себя пересыпал свою речь певучими украинскими словами. Васёк с интересом слушал его.

– Воно ж живое, – повторил Генка. Глаза у него посветлели, он всё ещё держал протянутой свою ладонь и улыбался.

В кустах громко заржал Гнедой. Мальчики оглянулись.

Жеребец лёг на спину и стал кататься по траве.

– На дождь, – пояснил Генка, щуря на солнце глаза.

– Плохо, – с сожалением сказал Васёк. – Я дождь не люблю.

– А то наплевать, что ты не любишь. Дождя треба. Нехай отавы растут. Мы траву по два раза косим. У нас земля… – Генка нагнулся, вырвал с корнем пучок травы, растёр на ладони комочек чёрной земли, – як масло! Дывись, чи такая у вас земля, як у нас?

Васёк внимательно посмотрел на Генкину ладонь, силясь припомнить, какая земля под Москвой. Но в памяти его почему-то вставали аккуратно подстриженные городские клумбы.

– Такой земли, як у нас, нигде не найдёшь!

Генка выпрямился, медленно повернул голову, окинул взглядом цветистый луг, речку, далёкое желтеющее поле, лес и с гордостью сказал:

– Вот она, наша земля!

– А я с Генкой познакомился! – сказал за обедом Васёк. – Чудной парень. Просто особенный какой-то! Ему наш Малютин понравился.

– Я? – удивился Сева. – Почему это? Да я его и не видел.

– Зато он видел! Как ты рисуешь и как жуков разглядываешь. Здорово он тебя передразнивает!

– Передразнивает? – Сева нахмурился.

– Нет, ты не думай! Он не в плохом смысле. Он по-хорошему! Это такой парень…

Васёк рассказал про свою встречу с Генкой.

Ребята слушали с любопытством.

– Да вот он придёт скоро, сами увидите. Эх, такой парень – и без галстука! – с огорчением вздохнул Васёк.

– Значит, провинился! – с уверенностью сказал Одинцов. – Иначе не наказали бы. Тут все хорошие!

Мазин сморщил лоб и недовольно засопел:

– Эх, вы! Чуть что – галстук снимать с человека!

– А ты как думаешь? Дисциплина так дисциплина, а то всех распустить можно! Заслужит Генка – вернут ему галстук.

Саша покачал головой:

– Надо разобраться. У Генки ни отца, ни матери нет. Может, его обижают?

– Ну нет! Кто его обижает? Наоборот. Игнат говорил, что его избаловали все, и дядя Степан даже. А конюх ему Гнедого в любое время даёт, уж об этом на собрании один раз ставили вопрос. Кто его обидит! – с жаром сказал Васёк.

– Игнат ещё говорил, что Генке всякие поручения доверяют, и на работу он мастер, руки у него золотые. Галстук он свой заслужит, как только начнётся работа в огороде или в поле. Я у Игната всё расспросил! – сообщил Петька Русаков.

Ребята долго не могли уснуть после обеда. Они вскакивали, заглядывали в окно – не пришёл ли Михайлов внук. Но на школьном дворе было тихо.

Из окна была видна хата деда Михайла.

Дед Михайло обычно спал на свежем воздухе под навесом, варил на железной печке обед и, сидя перед огнем на скамеечке, сапожничал.

Рядом с навесом низкая дверь вела в хату-мазанку с глиняным, крепко убитым полом и с русской печью. Под окошком стояли стол и скамья, выкрашенные в коричневую краску. Новая кепка и школьная сумка с тетрадями висели в углу, рядом с расшитым полотенцем. На подоконнике стояла чернильница. Над ней жужжали и бились мухи, падали в чернила и, отяжелев, ползли по стеклу, оставляя за собой чёрный след.

Днём Михайло суетился по двору: что-то прибирал, приколачивал, вступал в разговоры с ребятами и, подняв острую бородку, разглядывал их живыми, весёлыми глазами. Потом вдруг, словно что-то вспомнив, мелкими шажками бежал под свой навес и, не добежав до него, останавливался посреди двора, к чему-то прислушиваясь. Видимо, он привык к неожиданным появлениям внука и всегда ждал его.

Теперь Михайло сидел перед печкой и чистил картошку, сбрасывая на пол кожуру.

– Может, Генка своего Гнедого потерял да ищет в лесу, – поглядывая в окошко, гадали ребята.