Вольготно жилось Момуну, когда он приезжал на каникулы в родные края. Отец его — бай Чокмор — был несметно богат, на семью работали батраки, и жизнь Момуна протекала праздно.

— Дорогой мой Момун, — говорил ему отец, — пока жив я, жив твой брат Урбай, делай, что захочется! Там, в городе, ты ел русские щи из капусты, картошку и совсем отощал. Повеселись и окрепни! Пей водку из кумыса, закусывай барашком, ешь сколько влезет… Шашлыки, печеное мясо — что угодно! А надоест дома — поезжай к охотникам, они тебе подстрелят архара, диких коз — гуляй там на здоровье. Езди, пока это возможно, узнаешь ближе родные горы!

И не раз Момун присоединялся к охотникам, лазил с ними по скалам, забирался далеко. Он брал иногда с собою теплые одеяла и по нескольку дней не возвращался домой.

В те годы немногие киргизы учились в больших городах.

Момун редко появлялся в родном аиле, и мало кто помнил потом, что он сын Чокмора. А позднее, когда Урбаю удалось получить в сельревкоме справку, где удостоверялось, что «Момун Таштандиев по происхождению батрак», в голову никому не приходило этому не верить. А Таштандиев вовсе не было фамилией Момуна.

Момун жил во Фрунзе, когда узнал, что отца его и брата раскулачили и оба они с семьями куда-то скрылись.

Ярко светит луна. Пока бояться нечего. Среди острых валунов и снежных глыб заметить человека почти невозможно. Момун спешит, сгибаясь под тяжестью мешка. Продвигаться трудно. Когда он минует этот хребет, северная сторона которого покрыта снегом, и взойдет на другой гребень, дорога станет легче. Он знает это и поэтому торопится изо всех сил. Момун ни разу не отдыхал…

Он бегом спустился с гребня и стал пробираться по каменному склону. Взобрался на другую гряду, спрятался за большим валуном и осмотрелся.

Перед ним под лунными лучами лежали горы Кайынды, где он когда-то бродил с охотниками, странствовал с отцом. Момун узнал эти горы сразу и только теперь понял, на какое опасное дело он пошел. Преодолев страх, он двинулся дальше с большей осторожностью, подобно хитрой лисице, всячески запутывая следы.

От Урбая, уже пробиравшегося сюда, он знал, где примерно расположена застава.

К подошвам его задом наперед были прикреплены лошадиные копыта.

Спустившись к реке Сарыджаз с юга, он вошел в воду, добрался до большого плоского камня. Там натянул водонепроницаемый костюм и снова ступил в воду.

Льды Хан-Тенгри уже не таяли, ручьи не вливались в реку, и вода в ней была сравнительно спокойной. Вдоль берегов уже кое-где появлялась тонкая ледяная корка.

Момун бросился в холодную воду и, пройдя метров двести, стал держаться северного берега. Одежда его воды не пропускала, но холод хватал за сердце. Тяжесть мешка тянула ко дну.

Стало мельче. Дальше он шел временами по пояс, временами по колено в воде.

Наконец он решил выйти на скалистый, почти неприступный берег, в котором — он знал — есть пещера, где можно было спрятаться. Оттуда окрестности хорошо просматривались.

При свете луны в бинокль он увидел пограничников. Ужас охватил его.

— Они ждут меня! Не могут понять, кто здесь проехал. Дорогой мой отец, если твои духи могут меня поддержать, то пусть поддерживают сейчас, — зашептал Момун, набожно схватив себя за ворот.

Духи Чокмора будто в самом деле решили поддержать Момуна — началась пурга. Теперь нельзя было рассмотреть даже противоположный берег реки.

Поев и согревшись, Момун поблагодарил духов и решил двинуться дальше под прикрытием снежной бури. Он думал снова войти в воду и немного еще отплыть. Потом рассудил, что в такую погоду можно легко налететь на камень в воде и расшибиться насмерть.

Вдруг он прислушался — ему почудился цокот копыт. Громче… Громче… Что это? Видимо, совсем рядом проехали пограничники. Как они могли тут очутиться? Что делали? Неужели он как-то себя обнаружил?.. Момун притаился.

Снежный буран бушевал долго и затих только на рассвете.

Днем уходить из убежища было опасно.

«Пока перейдешь реку и доберешься до той горы, что на северной стороне, даже незрячий заметит, — прикидывал Момун, — да и на снегу следы будут видны издалека».

Он решил ждать до вечера, а потом уже двинуться в путь. Вдруг по противоположному берегу быстро прошли пограничники с собакой.

День тянулся, как год. Наконец стемнело. Что предпринять? И Момун снова решил ждать до утра, надеясь на какое-то чудо. Он теперь никак не мог понять, откуда — то ли со скалы над ним, то ли с противоположного берега — время от времени доносился лай собак.

Четыре дня назад, когда он рассматривал эти места в бинокль, нигде поблизости не было и признаков аила.

«Значит, это все собаки пограничников… Да что их, стая?» И Момуну снова ничего другого не оставалось — только ждать.

В полном отчаянии он обращался к духам всех своих предков. «О дорогие духи, поддержите! Аллах, сделай так, чтобы все вокруг окуталось туманом!»

Но духи предков были глухи к мольбам Момуна. Небо днем и ночью оставалось чистым.

В середине дня два пограничника с собакой остановились напротив скалы, за которой было убежище Момуна, и долго смотрели в бинокль. Отъезжая, они все время оглядывались и о чем-то переговаривались.

«Да, значит, обнаружили мой след, когда я входил в воду, и не могут найти, где я вышел…»

Только на десятый день мольбы Момуна были услышаны: под вечер горы окутались туманом и повалил снег.

Момун побрел по воде вдоль берега, а когда сгустились вечерние сумерки, вышел из реки и пошел на север. Снега выпало много, идти было трудно. Тяжесть мешка казалась непосильной, но Момун все шагал и шагал, не останавливаясь, и к полуночи добрался до каменистого горного мыса. Снегопад прекратился, поднялся сильный ветер.

Момун поднимался по хребту вверх. Начало рассветать. Он спрятался в кустарник среди больших валунов. Порой ветер доносил до него лай собак, и он ежился от холода и страха.

Он достал из мешка последнюю лепешку, разделил на четыре порции. Одну часть разжевал, проглотил, но сытости не почувствовал… Еду надо было беречь… Момун взялся за бинокль. В тех местах, откуда он пришел ночью, все было спокойно. Ветер сдул со снега его следы. Убедившись, что проскользнул он легко, Момун подумал, что и в самом деле всевышний аллах и духи предков пронесли его через опасности. На душе стало легче, но очень хотелось есть.

Вдруг он увидел, что снизу, много ниже тех камней, среди которых он прятался, в гору поднималась отара. Чабан, выйдя из-за скалы, остановился неподалеку. Овцы постепенно приближались к Момуну. Тот забеспокоился: а что, если чабан вздумает сюда подняться?! На ум пришли слова «бека»: «Границу у них охраняют не только пограничники, но и чабаны…»

Но окрик чабана повернул отару обратно. На душе у Момуна полегчало. Он стал в бинокль рассматривать чабана, пытаясь определить, мужчина это или женщина.

Его очень удивила добротная и новенькая одежда чабана: ушанка из желтой кожи, черный овчинный тулуп, перехваченный кожаным ремнем, на ногах серые валенки. Особое внимание Момун обратил на ружье.

Чабан стоял на склоне, покрытом снегом, совершенно спокойно. По тому, что он стоял так уверенно, не скользя вниз, Момун понял, что к ногам чабана привязаны железные когти.

Чабан взобрался на плоский валун, принялся отряхивать налипший на валенки снег, цокая железом о камень. Чабан приподнял ушанку — и сердце Момуна замерло. Ему показалось, что это его сестра Суксур — ведь он так хотел с ней встретиться. И теплое чувство на миг согрело душу хищника.

Он растерялся, не зная, как поступить. Хотелось подойти к ней и заговорить. Но он не осмелился на такой опрометчивый шаг.

«Вдруг окажется, не Суксур? А если даже это она, вдруг кто-нибудь наблюдает? Вдруг меня схватят, когда я стану с ней разговаривать?» — эти опасения прижали Момуна к земле, и он решил пока не покидать убежища.

В это время к камню, на котором стояла женщина, на рыжем коне, рассекавшем снег копытами, подскакал пограничник — русский. Он поздоровался.

Момуну на миг стало страшно: он решил, что пограничник знает — Момун прячется здесь в кустах и приехал за ним.

По свежему воздуху звуки разносились далеко. Момун совершенно отчетливо услышал слова человека, сидевшего на коне:

— Вот так дела, тетушка! Один злоумышленник перешел границу, оставляя за собою следы конских копыт. Он надел их задом наперед — даю голову на отсечение. Он вошел в реку Сарыджаз… Вышел из воды на этой стороне, и мы долго не могли найти следов. Обнаружили только сегодня утром. Он целых десять дней прятался в скалах, вплоть до нового снегопада. Бесспорно, что это тот самый «гость», о котором говорил Чырмаш. Его чрезвычайно важно захватить живым. Прошу быть осторожной и крепко запомнить сказанное, — пограничник пожал руку женщине, попрощался с ней и поскакал вниз к долине.

Момуну не понравился приезд русского. Он почувствовал, что кто-то, словно мечом, отсек от его сердца сестру.

А пограничник уже издали крикнул женщине:

— Э-эй! Тетушка Айкан! Когда приедет Темирболот?

— Завтра, завтра.

Когда Момун услышал имя «Айкан», он похолодел.

«Думал, что родная сестра, а оказалась вдова Медера — Айкан. Неужели в самом деле Айкан?» — спрашивал себя Момун.

Посмотрел в бинокль и сразу почувствовал, что кто-то острой пикой насквозь пронзил его с головы до самых пяток и со страшным гулом его вбивают в землю…

Земля вся затряслась, казалось, что гремит гром, сверкает молния и беспрестанно барабанит град, уничтожая все на земле. В небе воют самолеты, вокруг грохочут разрывы бомб, пролетают со свистом снаряды. Через некоторое время все утихло. Момун поднял голову из укрытия. «Товарищи, взять гранаты!» — прозвучал властный приказ.

Момун увидел Медера Минбаева. Тот полз к приближающемуся танку, сжимая в руках связку гранат. Момун посмотрел по сторонам. Сколько ночей мечтал он о таком случае?! Момун прицелился. Не оглядываясь на убитого Медера, он побежал в сторону недалекого леса…

Придя в себя, Момун снова взглянул на Айкан. И опять перед ним за один миг промелькнула вся жизнь. Богатство, которого он лишился… Бегство отца и смерть его на чужбине… Пропавший без вести Урбай… Мать, оборванная, как нищенка, жена брата… Момун потянулся рукой к пистолету. И вдруг замер.

Айкан, как бы заметив врага, соскочила с камня, сняла с плеча ружье. Сердце Момуна забилось скачками, комок застрял в горле. Он растерялся.

Прозвучал оглушительный выстрел. Момун, не помня себя от ужаса, закрыл глаза и прижался к земле. Минута… другая… все тихо…

Когда обезумевший от страха хищник открыл глаза, он увидел смеющуюся женщину, которая шла прямо на него. Получив способность соображать, Момун решил, что будет спокойнее, если он ее просто задушит, засучил рукава, напрягся, готовясь к прыжку…

Вдруг Айкан свернула в сторону и скрылась в кустарнике. Момун поджидал ее появления с минуты на минуту. Но Айкан не возвращалась. Позднее ее голос прозвучал где-то внизу. Момун осторожно высунулся из кустов и увидел ее уже довольно далеко под скалами. Перекинув через плечо убитую лису, она гнала овец, очевидно к зимовке.

Айкан убила маленького лисенка, но была очень довольна. До этого она стреляла только по мишеням — в аиле — и по воробьям…

…«Невелик, ну что ж! В хозяйстве пригодится. Пусть только лисенок, Темирболот все равно порадуется. Пока он не приехал, сниму шкуру и повешу на стене, вот он удивится», — рассуждала Айкан, улыбаясь. Она посмотрела на шоссе в надежде увидеть автомашину, на которой должен был возвратиться Темирболот с совещания чабанов из Пржевальска.