Часть первая

Детектив-инспектор Рей Стивенс стоял у окна и задумчиво созерцал свое рабочее кресло, у которого вот уже по меньшей мере год как был сломан подлокотник. До этого момента он ограничивался самым простым и прагматичным подходом — просто не облокачивался на левую сторону. Но, пока он выходил на обед, кто-то черным маркером написал на спинке «дефектив». И теперь Рей раздумывал, хватит ли у хозяйственной службы участка энтузиазма (недавно прорезавшегося с новой силой при ревизии оборудования) на то, чтобы заменить эту мебель или же ему суждено руководить Бристольским отделом криминальных расследований, ОКР, сидя в кресле, подвергающем серьезным сомнениям его профессиональные способности.

Порывшись в хаосе верхнего ящика своего стола, Рей нашел маркер и переправил «дефектив» на «детектив». В этот момент дверь его кабинета открылась, и он торопливо выпрямился, судорожно надевая на маркер снятый колпачок.

— А-а, Кейт… Я тут просто… — Он запнулся, внезапно узнав тревожное выражение ее лица еще до того, как увидел распечатку оперативной ориентировки. — Что там у тебя?

— Дорожно-транспортное происшествие в Фишпондсе, сэр. Виновник скрылся. Погиб пятилетний мальчик.

Рей протянул руку и, взяв у Кейт листок, быстро пробежал его глазами, пока она неловко мялась в дверях. Ее перевели к ним недавно, она проработала в отделе всего пару месяцев и еще не освоилась. Впрочем, работником она была хорошим — даже лучшим, чем сама об этом догадывалась.

— Номер кто-нибудь видел?

— Нет, насколько нам известно. Патруль выставил ограждение на месте происшествия, и, пока мы с вами разговариваем, старший группы записывает показания матери ребенка. Она, как вы понимаете, в глубоком шоке.

— Сможешь сегодня задержаться? — спросил Рей, и Кейт с готовностью закивала еще до того, как он закончил свой вопрос.

Они обменялись напряженными полуулыбками, как взаимным признанием в приливе адреналина, который кажется таким неуместным, когда происходят настолько ужасные вещи.

— Тогда поехали.

На выходе они кивнули группе курильщиков, толпившихся под навесом у заднего крыльца участка.

— Все в порядке, Стампи, — сказал Рей. — Я забираю Кейт в Фишпондс, на ДТП со сбежавшим водителем. Свяжись с региональным управлением и узнай, нет ли у них какой-нибудь информации по этому делу, хорошо?

— Будет сделано.

Пожилой полицейский последний раз затянулся своей самокруткой. Детектива-сержанта, или просто ДС, Джейка Оуэна звали «Стампи» настолько давно, что, когда в суде зачитывали его полное имя, это вызывало у знавших его невольное недоумение. Очень немногословный, Стампи, который побывал во множестве разных переделок, но при этом не торопился делиться с кем-то подробностями, был в управлении Рея, безусловно, лучшим его ДС. Они уже несколько лет работали вместе, и Рей был рад иметь в напарниках человека с такой физической силой, совершенно не соответствовавшей невысокому росту Стампи.

Помимо Кейт, в команду Стампи входили уравновешенный Малкольм Джонсон и молодой Дейв Хиллсдон, энергичный, но своенравный детектив-констебль, ДК, чья решимость предъявить кому-то обвинение, с точки зрения Рея, часто оказывалась на грани допустимого. Все вместе они были хорошей командой, и Кейт рядом с ними быстро училась. В ней горела страсть и желание действовать, вызывавшие в Рее ностальгические чувства по тем дням, когда и он был таким же жадным до работы ДК, пока семнадцать лет полицейского бюрократизма сильно не поубавили его пыл.

«Опель Корса» без опознавательных полицейских знаков двигался сквозь напряженное в час пик движение в сторону района Фишпондс. Кейт была нетерпеливым водителем — недовольно ворчала, когда они останавливались на светофорах, а в случае задержек на дороге вытягивала шею, пытаясь рассмотреть, что там случилось. Она все время была в движении — нервно барабанила пальцами по рулевому колесу, морщила нос, ерзала на сиденье. Когда движение транспорта возобновлялось, она всем телом подавалась вперед, как будто это могло продвинуть их быстрее.

— Тоскуешь по мигалке с сиреной?

Кейт ухмыльнулась.

— Вероятно, есть немного.

Глаза ее были слегка подведены карандашом, следов другой косметики заметно не было. На лицо беспорядочно спадали темно-каштановые вьющиеся пряди волос, хотя черепаховая заколка, по идее, должна была удерживать их.

Рей вытащил мобильный и сделал несколько звонков, дабы убедиться, что группа по оформлению ДТП в пути, что дежурный суперинтендант в курсе и что кто-то уже вызвал оперативный фургон — громыхающий драндулет, под завязку забитый тентами, аварийными огнями и горячими напитками. Все было сделано. Честно говоря, так происходило всегда, но как дежурный детектив-инспектор, ДИ, он был той инстанцией, на котором лежала вся ответственность. Сообщения от полицейского патруля частенько выводили ситуацию из состояния равновесия, и тогда работа всего управления сбивалась, но так в принципе и должно было быть. Они все прошли через это; даже Рей, который провел в форме патрульно-постовой службы минимальное время, прежде чем пошел на повышение.

Он сообщил в диспетчерскую управления, что они будут на месте через пять минут, но домой не позвонил. Он привык звонить своей Мэгс в тех редких случаях, когда собирался приехать пораньше, что представлялось гораздо более разумным и логичным, учитывая, сколько времени он проводил на работе.

Они повернули за угол, и Кейт, притормозив, поехала очень медленно. На улице в беспорядке стояло с полдюжины полицейских машин; место происшествия каждые несколько секунд освещалось голубоватым светом вспышек фотокамер. На металлических треногах были расставлены прожекторы, разрывавшие мощными лучами пелену моросящего дождя, который за последний час, к счастью, утих.

Когда они выходили из участка, Кейт задержалась, чтобы взять плащ и сменить туфли на каблуках. «Практичность превыше моды», — рассмеялась она, бросая туфли в свой шкафчик и натягивая резиновые сапоги. Рей редко задумывался о подобных вещах, но сейчас пожалел, что не прихватил хотя бы плащ.

Они припарковались в сотне метров от большой белой палатки, натянутой, чтобы защитить от дождя улики, которые могли остаться на месте происшествия. Одна сторона палатки была поднята, и внутри они увидели женщину-эксперта, которая стояла на коленях и что-то вытирала тампоном на асфальте. Чуть дальше по улице еще одна фигура в светлом бумажном костюме криминалиста изучала одно из громадных деревьев, росших вдоль дороги.

Подойдя ближе, Рей и Кейт остановились возле молоденького констебля, чья флуоресцентная куртка была застегнута на молнию так высоко, что между ее воротником и козырьком фуражки почти не было видно лица.

— Добрый вечер, сэр. Вы хотите зайти внутрь? Тогда я должен буду вас записать.

— Нет, спасибо, — сказал Рей. — Скажи-ка нам лучше, где твой сержант.

— Он сейчас в доме матери, — ответил констебль и, прежде чем вновь нырнуть в свой поднятый воротник, указал в сторону ряда домов дальше по улице. — Номер четыре, — с запозданием приглушенно добавил он.

— Боже, что за ужасная работа, — сказал Рей, когда они с Кейт отошли в сторону. — Помню, когда я был стажером, мне как-то пришлось сутки торчать на месте преступления под проливным дождем, а потом главный инспектор, который неожиданно появился там в восемь часов на следующее утро, еще и отчитал меня за то, что я после всего этого не улыбаюсь.

Кейт рассмеялась.

— Поэтому вы и стали полицейским начальником?

— Не только, — ответил Рей, — хотя, конечно, в этом тоже была своя привлекательность. Нет, в основном это было связано с тем, что мне просто надоело оставлять все большие дела специалистам и ничего не доводить до конца самому. А как было у тебя?

— Тоже что-то в этом роде.

Они дошли до ряда домов, на которые показал констебль. Пока искали номер четвертый, Кейт продолжала говорить:

— Я люблю дела посерьезнее. Но в основном это связано с тем, что мне быстро становится скучно. Мне нравятся сложные расследования, от которых голова кругом. Простым кроссвордам я предпочитаю криптические. Даже не знаю, есть ли в этом какой-то смысл.

— Смысл есть, еще какой, — сказал Рей. — Хотя при решении криптических кроссвордов от меня всегда было мало толку.

— Там есть свои уловки, — сказала Кейт. — Я вас как-нибудь научу. Вот мы и пришли, номер четыре.

Аккуратно покрашенная входная дверь была слегка приоткрыта.

Рей толкнул ее и сказал:

— Отдел криминальных расследований. Можно войти?

— Проходите в гостиную, — последовал ответ.

Они вытерли ноги и прошли по узкому коридору, протиснувшись мимо перегруженной одеждой вешалки, под которой стояла пара красных детских резиновых сапожек, аккуратно пристроившихся к паре взрослых сапог.

Мать ребенка сидела на небольшом диванчике, неподвижным взглядом впившись в синий школьный рюкзак с затягивающимся шнурком, который лежал у нее на коленях.

— Я детектив-инспектор Рей Стивенс. Примите мои искренние соболезнования по поводу вашего сына.

Она подняла на него сухие глаза и так затянула шнурок рюкзака у себя на руке, что на коже остались красные вмятины.

— Джейкоб, — тихо сказала она, — его звали Джейкоб.

Рядом с диваном на краю кухонной табуретки примостился сержант в униформе, который делал записи в лежавшем на коленях блокноте. Рей видел его в участке, но по имени не знал, поэтому взглянул на его бейджик.

— Брайан, не мог бы ты пройти с Кейт в кухню и рассказать ей все, что известно на данный момент? Если не возражаешь, я бы хотел задать свидетельнице несколько вопросов. Я недолго. И было бы неплохо приготовить для нее чашку чая.

По выражению лица Брайана было понятно, что это было последним, что ему хотелось бы сейчас делать, но он встал и вышел с Кейт из комнаты. Можно было не сомневаться, что сержант сразу же начнет ворчать насчет того, что опять ОКР давит своим авторитетом, но Рея это не смущало.

— Простите, что мне придется снова задавать вам вопросы, но сейчас крайне важно, чтобы мы собрали как можно больше информации. И как можно скорее.

Мать Джейкоба кивнула, но глаз на него не подняла.

— Насколько я понимаю, номер машины вы не рассмотрели?

— Все произошло так быстро, — сказала она, давая хоть какой-то выход эмоциям. — Он что-то говорил о школе, а потом… Я только на секунду отпустила его. — Она еще туже затянула шнурок рюкзака на руке, и Рей заметил, что пальцы ее начали белеть. — Все было так быстро… Машина выскочила слишком быстро…

Она отвечала на вопросы тихо, никак не показывая отчаяния, которое должна была испытывать сейчас. Рей ненавидел лезть людям в душу в подобные моменты, но выхода у него не было.

— Как выглядел водитель?

— Я не видела ничего внутри машины, — сказала она.

— А пассажиры там были?

— Я не видела ничего внутри машины, — повторила она все тем же унылым, безжизненным голосом.

— Хорошо, — сказал Рей.

Черт, и с чего же им тогда начать?

Женщина взглянула на него.

— Вы его найдете? Того человека, который убил Джейкоба? Вы найдете его?

Голос ее надломился, слова рассыпались, превратившись в глухой стон. Она наклонилась вперед и судорожно прижала детский рюкзак к животу. Рей почувствовал, как сдавило грудь, и набрал побольше воздуха в легкие, чтобы прогнать это ощущение.

— Мы сделаем все возможное, — сказал он, презирая себя за это затертое до дыр клише.

Из кухни появилась Кейт; за ней шел Брайан с кружкой чая в руке.

— Можно я закончу со своим протоколом, сэр? — спросил он.

Ты хотел сказать: «Хватит уже мучить мою свидетельницу», подумал Рей.

— Да, конечно, спасибо, прости, что перебил вас. Ты узнала все, что нам нужно, Кейт?

Кейт кивнула. Она казалась бледной, и Рей подумал, что Брайан чем-то расстроил ее. Где-то через год он будет знать ее так же хорошо, как других членов своей команды, но на данный момент еще не вполне раскусил. Пока что он знал только, что она человек прямой, не слишком робкий, чтобы высказывать свое мнение на совещаниях, а еще — она быстро учится.

Они вышли из дома и молча вернулись к машине.

— Ты в порядке? — спросил он, хотя было совершенно очевидно, что это не так.

Кейт шла, крепко стиснув зубы, в лице ее не было ни кровинки.

— Нормально, — ответила Кейт, но голос был таким хриплым, что Рей понял: она изо всех сил старается не расплакаться.

— Эй… — сказал он и, протянув руку, неловко обнял ее за плечи. — Это связано с работой?

За долгие годы службы Рей выработал в себе защитный механизм против последствий подобных происшествий. Этот механизм, имеющийся у большинства офицеров полиции, также позволял не обращать особого внимания на грубые и циничные шуточки, отпускавшиеся в столовой их управления, но Кейт, видимо, была другой.

Она кивнула и сделала глубокий судорожный вдох.

— Простите, обычно я иначе воспринимаю все это, честно. Я бывала на десятках ДТП со смертельным исходом, но… Господи, ему было всего пять лет! Очевидно, отец Джейкоба не хотел иметь к нему никакого отношения, поэтому они всегда были только вдвоем с мамой. Не могу себе представить, через что она прошла.

Голос ее дрогнул, а Рей почувствовал, как тяжесть в груди вернулась. Действие его защитного механизма основывалось на том, чтобы сконцентрироваться на расследовании — а расследование предстояло сложное — и не погружаться слишком глубоко в переживания вовлеченных в это людей. Если он станет задумываться над тем, каково это — видеть, как у тебя на руках умирает ребенок, от него не будет никакой пользы никому, а тем более Джейкобу и его матери. Мысли Рея невольно переключились на собственных детей, и он поймал себя на абсурдном желании позвонить домой и убедиться, что с ними все хорошо.

— Простите. — Кейт сглотнула подступивший к горлу комок и смущенно улыбнулась. — Уверяю вас, я не всегда такая.

— Эй, да все нормально, — успокоил Рей. — Мы все через это прошли.

Она удивленно приподняла бровь.

— И даже вы? Не думала, что вы можете быть чувствительным, босс.

— У меня бывают свои моменты. — Рей слегка сжал ее плечо, прежде чем опустить руку. Он не помнил, чтобы проливал слезы на работе, однако несколько раз был очень близок к этому. — Ты как, справишься?

— Спасибо, со мной все будет хорошо.

Когда они отъезжали, Кейт задержала взгляд на месте происшествия, где по-прежнему напряженно трудились криминалисты.

— Какой же это мерзавец мог сбить насмерть пятилетнего мальчика и спокойно уехать?

Хороший вопрос, подумал Рей.

Именно это им и предстояло выяснить.

Я не хочу чаю, но все равно беру его. Обхватив чашку обеими руками, я прижимаюсь к ней лицом, пока горячий пар не начинает обжигать. Боль пронзает кожу, от нее немеют щеки и покалывает в глазах. Я борюсь с инстинктивным желанием отодвинуться: мне нужно состояние оцепенения, чтобы размыть картины, возникающие перед глазами.

— Может, принести тебе чего-нибудь поесть?

Он возвышается надо мной, и я понимаю, что нужно поднять на него глаза, но я этого не перенесу. Как он может предлагать мне еду и питье как ни в чем не бывало, как будто ничего не произошло? Из желудка поднимается волна тошноты, и я сглатываю ее едкий вкус. Он винит в случившемся меня. Он не говорит этого вслух, но ему и не нужно этого делать — за него говорят глаза. И он прав: это я во всем виновата. Мы должны были направиться домой другой дорогой, я не должна была с ним разговаривать, я должна была остановить его…

— Нет, спасибо, я не голодна, — тихо говорю я.

Трагедия прокручивается у меня в голове по замкнутому кругу. Я хочу нажать кнопку паузы, но этот безжалостный ролик идет без конца: его тельце снова и снова бьется о ветровое стекло машины. Я подношу чашку к лицу, но чай уже остыл и его тепла не хватает, чтобы обжигать кожу. Я не замечаю, как к глазам подкатились слезы, но чувствую тяжелые капли, падающие мне на колени. Я смотрю, как они впитываются в ткань джинсов, а потом соскребаю ногтем пятно грязи на бедре.

Я оглядываю комнату дома, на создание которого потратила столько лет. Занавески, купленные в тон обивке дивана; разные скульптурки — что-то я сделала сама, что-то нашла в галереях, и мне оно так понравилось, что жаль было пройти мимо. Я думала, что обустраиваю домашний очаг, но на самом деле все время выстраивала только здание.

Рука болит, я чувствую, как в запястье быстро и легко бьется пульс. Я радуюсь этой боли. Я хочу, чтобы она была сильнее. Хочу, чтобы это меня сбило машиной.

Снова слышится его голос:

— Полиция повсюду ищет эту машину… газеты просят отозваться свидетелей… все это будет в новостях…

Комната вертится вокруг меня, и я цепляюсь взглядом за журнальный столик, стараясь кивать, когда мне это кажется уместным. Он ходит взад-вперед: два шага к окну, два — обратно. Мне хочется, чтобы он наконец сел, — это заставляет меня нервничать. Руки у меня дрожат, и я ставлю свой нетронутый чай на стол, пока не уронила чашку на пол, при этом фарфор громко звякает о стеклянную столешницу. Он бросает на меня раздраженный взгляд.

— Прости, — говорю я.

Во рту появился металлический привкус, и я понимаю, что прикусила губу. Я просто сглатываю кровь, не желая привлекать к себе внимание просьбой подать салфетку.

Все изменилось. В тот миг, когда автомобиль заскользил по мокрому асфальту, изменилась вся моя жизнь. Я все вижу очень четко, как будто стою на обочине. Так для меня продолжаться не может.

Когда я просыпаюсь, то какой-то миг не могу понять, что это за ощущение. Все то же самое — и тем не менее другое. И тут — еще до того, как я открываю глаза, — в голове резко возникает громкий шум, как от проезжающего поезда метро. Затем все возвращается: перед глазами те же яркие сцены, которые я не могу ни остановить, ни стереть. Я сжимаю виски ладонями, как будто грубой силой можно унять эти видения, но они никуда не пропадают, красочные и быстрые, словно без них я могла бы забыть о происшедшем.

На тумбочке рядом с кроватью стоит латунный будильник, который Ева подарила мне, когда я поступила в университет («Иначе тебе никогда не попасть на лекции!»), и я с ужасом замечаю, что уже половина одиннадцатого. Боль в руке заглушает головную боль, от которой меркнет в глазах, если я делаю резкие движения, и когда я поднимаюсь с постели, в моем теле ноет каждая мышца.

Я надеваю вчерашнюю одежду и иду в сад, даже не остановившись, чтобы сделать себе кофе, хотя во рту у меня так пересохло, что трудно глотать. Я не могу найти туфли, и холод жалит мои ступни, когда я босиком иду по траве. Садик у меня небольшой, но зима в разгаре, и к тому времени, когда добираюсь до его дальнего конца, пальцев на ногах я уже не чувствую.

Студия в саду была моим убежищем в течение последних пяти лет. Она чуть больше обычного сарая, как может показаться постороннему наблюдателю, но это место, куда я прихожу, чтобы подумать, чтобы поработать и чтобы спрятаться. Деревянный пол забрызган пятнами от капель глины, которые разлетаются с моего гончарного круга, стоящего в центре студии, где я могу подойти к нему с любой стороны, чтобы критическим взглядом оценить свою работу. Вдоль трех стен моего сарайчика стоят стеллажи, на полках я в упорядоченном беспорядке, принцип которого понятен только мне, расставляю свои скульптуры. Здесь незаконченные работы; здесь вещи обожженные, но не раскрашенные; работы, ожидающие своих покупателей, — тоже здесь. Здесь сотни разных изделий, и все же если я закрою глаза, то по-прежнему чувствую под пальцами форму каждого из них и прикосновение влажной глины к своим ладоням.

Я беру ключ из потайного места под планкой окна и открываю дверь. Здесь все хуже, чем я ожидала. Пола не видно под толстым слоем черепков, половинки разбитых кувшинов ощетинились острыми зазубринами неровных краев. Деревянные полки стеллажей пусты, с рабочего стола все сметено на пол, а от крошечных статуэток на подоконнике, которые теперь невозможно узнать, остались лишь груды осколков, поблескивающих на солнце.

У двери лежит небольшая статуэтка женщины. Я вылепила ее в прошлом году как часть серии фигурок, которые делала для магазина в Клифтоне. Я тогда хотела создать что-то подчеркнуто реальное, что-то максимально далекое от совершенства, но чтобы при этом оно все равно оставалось прекрасным. Я сделала десять таких женщин, и у каждой из них были отличительные линии изгибов, свои выпуклости, шрамы и прочие недостатки. Я лепила их со своей матери, с сестры, с девочек, с которыми училась гончарному делу, с женщин, которых видела, гуляя в парке. А эту фигурку я делала с себя. Очень неопределенно, так что никто другой никогда не смог бы узнать в ней меня, — но тем не менее это все же была я. Грудь, пожалуй, слишком плоская, бедра уж очень узкие, ступни слишком большие. Пучок волос завязан в узел на затылке. Я нагибаюсь, чтобы поднять ее. Я думала, что она не пострадала, но, когда я прикасаюсь к ней, глина под пальцами распадается и я остаюсь с двумя половинками. Я тупо смотрю на них, а затем со всей силы швыряю в стену, отчего они разлетаются вдребезги, покрывая мелкими осколками мой рабочий стол.

Я набираю в легкие побольше воздуха и очень медленно выдыхаю.

Я точно не знаю, сколько дней прошло с того трагического случая, как пережила ту неделю, когда двигалась так, будто переставляла ноги в густой патоке. Я не знаю, что заставило меня решить, что именно сегодня — тот день. Но это случилось. Я беру только то, что помещается в вещевой мешок, понимая, что если не уеду прямо сейчас, то, возможно, не смогу уехать никогда. Я бесцельно брожу по дому и пытаюсь представить себе, что больше никогда сюда не вернусь. Эта мысль пугает, но одновременно от нее веет избавлением. Смогу ли я это сделать? Можно ли просто так уйти от одной жизни, чтобы начать новую? Я должна попробовать: это единственный мой шанс пережить все целой и невредимой. В кухне лежит мой ноутбук. В нем фотографии, адреса, разная важная информация, которая может мне однажды понадобиться и которую я в свое время не додумалась сохранить где-нибудь еще. Мне некогда думать о том, как сделать это сейчас, и, хотя компьютер тяжелый и громоздкий, я отправляю его в вещевой мешок. Места там остается мало, но я не могу уехать без еще одного предмета из своего прошлого. Я вытаскиваю свитер и ворох футболок и на их место кладу деревянную шкатулку, в которой под кедровой крышкой спрятаны мои воспоминания. Внутрь я не заглядываю — нет необходимости. Там набор дневников, которые я беспорядочно вела в подростковом возрасте, с некоторыми отсутствующими страницами, выдранными в порыве раскаяния; пачка билетов на концерты, перехваченная эластичной повязкой; диплом об образовании; газетные вырезки о моей первой выставке. И фотографии сына, которого я любила, казалось, с немыслимой силой. Драгоценные для меня фотографии, но их слишком мало для человека, которого так любили. Такой маленький след в окружающей действительности, но при этом весь мой мир вращался именно вокруг него.

Не в силах противиться искушению, я открываю шкатулку и беру верхнюю фотографию. Этот снимок «Полароидом» сделала очень любезная акушерка в день его рождения. Здесь он просто крошечный розовый комочек, которого едва видно из-под белого больничного одеяла. На фото руки мои застыли в неуклюжем жесте новоиспеченной мамаши, изможденной родами, но утопающей в любви. Все было так стремительно, так пугающе и так не похоже на то, как об этом пишут в книгах, которые я буквально глотала в период беременности, но любовь к своему ребенку, которую я должна была ощутить, не задержалась и на миг. Внезапно мне становится трудно дышать, я кладу снимок обратно в шкатулку и сую ее в вещевой мешок.

Смерть Джейкоба кричит и взывает ко мне с первых страниц газет из палисадника перед гаражом, который я прохожу, из магазинчика на углу, из очереди на автобусной остановке, где я стою так, будто не отличаюсь от всех остальных. Как будто я не сбегаю отсюда.

Все говорят об этой катастрофе. Как такое могло случиться? Кто мог это сделать? Каждый подъехавший к остановке автобус приносит очередные новости, и над головами пассажиров волнами прокатываются обрывки сплетен, от которых мне никак не убежать.

— Это была черная машина…

— Машина была красная…

— Полиция вот-вот арестует виновного…

— У полиции нет никаких зацепок…

Рядом со мной сидит женщина. Она открывает газету, и возникает ощущение, будто кто-то сдавил мне грудь. На меня смотрит лицо Джейкоба. Его глаза упрекают меня в том, что я не уберегла его, что позволила ему умереть. Я заставляю себя не отводить взгляда, и к горлу подкатывает тугой комок. Перед глазами все расплывается, и я уже не могу прочесть слова, но мне это и не нужно: различные варианты этой статьи я видела в каждой газете, мимо которой проходила сегодня. Высказывания ошеломленных школьных учителей, записки на букетах цветов у края дороги, расследование — открытое, а затем отложенное. На втором снимке венок из желтых хризантем на немыслимо маленьком гробике. Женщина сокрушенно охает и говорит — себе, как мне кажется, но, возможно, она чувствует, что я тоже смотрю на это:

— Ужасно, не правда ли? Да еще и перед самым Рождеством.

Я молчу.

— И сразу уехал, даже не остановился. — Она снова вздыхает. — Причем заметьте, — продолжает она, — мальчику всего пять лет. Ну какая мать может позволить ребенку в таком возрасте самому переходить дорогу?

Я не могу сдержаться, всхлипываю и начинаю плакать. Горячие слезы сами собой льются по моим щекам на салфетку, осторожно засунутую мне в руку.

— Бедняжка… — говорит женщина, как будто успокаивает малое дитя. Непонятно, кого она при этом имеет в виду, Джейкоба или меня. — Вы просто не можете себе такое представить, верно?

Но я-то как раз могу. И мне хочется сказать ей, что, какими бы она ни представляла эти ощущения, на самом деле все в тысячу раз хуже. Она находит для меня еще одну бумажную салфетку, смятую, но чистую, и переворачивает страницу газеты, чтобы почитать, как в Клифтоне зажигают рождественскую иллюминацию.

Я никогда не думала, что сбегу. Никогда не думала, что мне это будет необходимо.

Рей поднялся на четвертый этаж, где напряженный ритм полицейского участка в режиме «двадцать четыре часа/семь дней в неделю» сменялся спокойными офисами отдела криминальных расследований, с ковровыми дорожками на полу и рабочими часами с девяти до семнадцати. Больше всего ему здесь нравилось по вечерам, когда можно было без помех поработать с никогда не иссякающей стопкой файлов на рабочем столе. Через просторный зал со свободной планировкой он прошел в угол, где перегородками был отгорожен кабинет ДИ.

— Как прошло совещание?

Неожиданно прозвучавший в тишине голос заставил его вздрогнуть. Обернувшись, он увидел Кейт, которая сидела за своим рабочим столом.

— Как вы знаете, я раньше работала в четвертой бригаде. Надеюсь, они хотя бы делали вид, что им интересно. — Она зевнула.

— Все было хорошо, — ответил Рей. — Они неплохая команда, и это, по крайней мере, освежило их восприятие.

Рею удалось сохранить вопрос о ДТП с бегством виновника с места происшествия в повестке дня совещаний в течение недели, но затем его, как и должно было в конце концов произойти, оттеснили другие текущие дела. Он изо всех сил старался достучаться до каждой дежурной смены, чтобы напомнить им, что они по-прежнему нуждаются в их помощи.

Он выразительно постучал пальцем по часам на руке.

— А ты что тут делаешь в такое время?

— Изучаю ответную реакцию на обращения в прессе, — сказала она, проведя большим пальцем по торцу стопки компьютерных распечаток. — Но толку от всего этого немного.

— Ничего заслуживающего внимания?

— Ноль, — ответила Кейт. — Замечено несколько машин, водители которых ехали неуверенно, есть одно самодовольное рассуждение насчет невнимательности безответственных родителей и обычный ворох заявлений от всяких психов и чокнутых, включая типа, предсказывающего Второе пришествие. — Она вздохнула. — Необходимо сделать перерыв — нужно за что-то зацепиться, чтобы ситуация сдвинулась с места.

— Я понимаю, что это унылое занятие, — сказал Рей, — но не бросай его, все обязательно произойдет. Так всегда бывает.

Кейт застонала и отодвинулась в кресле от горы бумаг на столе.

— Непохоже, чтобы Бог наградил меня терпением.

— Мне знакомо это чувство. — Рей присел на край стола. — Это как раз муторная часть расследования — та, которую не показывают по телевидению. — При виде страдальческого выражения на ее лице он усмехнулся. — Но результаты того стоят. Только подумай: среди всего этого вороха бумаг может лежать ключ к раскрытию дела.

Кейт с сомнением перевела взгляд на стол, и Рей расхохотался.

— Держись, сейчас сделаю тебе чашку чая и помогу.

Они тщательно просмотрели каждый печатный листок, но не нашли даже намека на информацию, на которую рассчитывал Рей.

— Ладно, по крайней мере, можно вычеркнуть еще один пункт из списка того, что нужно сделать, — сказал он. — Спасибо, что задержалась и проработала все это.

— Думаете, мы найдем водителя?

Рей решительно кивнул.

— Мы обязаны в это верить, иначе как кто-то еще сможет верить в нас? Через меня прошли сотни дел, не все из них я раскрыл — это в принципе невозможно! — но я всегда был убежден, что ответ рядом, прямо за углом.

— Стампи сказал, что вы дали команду выступить с обращением по телевидению в программе «Краймуотч».

— Да. Это стандартная практика для ДТП, когда виновник исчезает с места события, особенно если в этом как-то участвует ребенок. Но боюсь, что в результате вот этого будет намного больше. — Он указал на кипу бумаги, пригодной только в машинку для уничтожения документов.

— Все нормально, — сказала Кейт. — Я могу работать сверхурочно. В прошлом году я купила свою первую квартиру, и, честно говоря, с деньгами напряженно.

— Ты живешь одна?

Рей не был уверен, позволительно ли задавать девушке такие вопросы. Во времена, когда он был патрульным, политкорректность достигла такого уровня, что не допускалось ничего, даже отдаленно намекавшего на личные отношения. Если бы так пошло и дальше, люди вскоре вообще не смогли бы разговаривать.

— В основном одна, — сказала Кейт. — Квартиру я купила самостоятельно, но там часто живет мой парень. По мне, самый лучший на свете.

Рей забрал пустые кружки.

— Ну, тогда тебе лучше двигать домой, — сказал он. — А то твой парень будет ломать голову, где это ты ходишь.

— Да все нормально, он у меня шеф-повар, — сказала Кейт, но тоже встала. — Он работает еще больше моего. А вот вы как? Ваша жена не сокрушается по поводу того, что вас не бывает дома?

— Она уже привыкла, — сказал Рей, которому пришлось говорить громче, потому что он прошел в свой кабинет за курткой. — Она тоже служила в полиции, тут мы и познакомились.

В тренировочном центре по подготовке полицейских в Ритон-он-Дансморе было немного мест для развлечений, но одним из них, безусловно, оставался местный недорогой бар. Именно здесь в один из самых мучительных вечеров с караоке Рей увидел Мэгс, которая сидела со своими одногруппниками и, откинув голову, заразительно смеялась над тем, что рассказывал кто-то из ее друзей. Когда он увидел, как она встает, чтобы пропустить еще стаканчик в баре, то мгновенно опорожнил свою почти полную кружку — и все только ради того, чтобы присоединиться к ней у стойки, где он стоял, словно воды в рот набрал. К счастью, Мэгс оказалась не такой неразговорчивой, и остаток своего шестнадцатинедельного курса подготовки они были неразлучны. Рей усмехнулся, вспомнив, как пробирался из женского общежития к себе в комнату в шесть утра.

— Сколько вы уже женаты? — спросила Кейт.

— Пятнадцать лет. Мы расписались сразу после того, как закончился испытательный срок.

— Но она уже больше не работает?

— Когда родился Том, Мэгс взяла отпуск по уходу за ребенком, из которого так и не вышла, потому что потом родилась наша младшенькая, — пояснил Рей. — Люси сейчас девять, а Том в этом году уже пошел в среднюю школу, так что Мэгс начинает подумывать о том, чтобы вернуться на работу. Ей хочется пройти переподготовку в качестве преподавателя.

— А почему она сделала такой большой перерыв в работе?

В глазах Кейт Рей заметил искреннее любопытство и вспомнил, что Мэгс тоже была настроена очень скептически по этому поводу в те времена, когда они только начинали службу. Когда начальница Мэгс, сержант из ее подразделения, ушла в отпуск по беременности, Мэгс сказала Рею, что не видит смысла начинать карьеру полицейского, чтобы потом все бросить.

— Она захотела быть дома с детьми, — сказал Рей и вдруг почувствовал угрызения совести. А действительно ли Мэгс хотела этого? Или просто посчитала, что так будет правильно? Нанять кого-то для присмотра за ребенком было так дорого, что уход Мэгс с работы казался им очевидным выходом из положения, и он знал, что ей нравится водить детей в школу и забирать их оттуда, нравятся школьные спортивные праздники и праздники урожая. Но Мэгс была таким же способным и сообразительным копом, как и он сам, — а может быть, и получше, если уж на то пошло.

— Думаю, когда берешь в супруги работу, нужно смириться со всеми вытекающими из этого паршивыми условиями.

Кейт погасила настольную лампу, и они на мгновение погрузились в темноту, пока Рей не вышел в коридор и не включил автоматическое освещение.

— Профессиональный риск, — согласился Рей. — А сколько вы уже вместе?

Они шли по коридору в сторону двора, где стояли их машины.

— Всего около шести месяцев, — сказала Кейт. — Впрочем, для меня это уже отличный результат — обычно я бросаю парня через несколько недель. Мама говорит, что я слишком привередничаю.

— А что не так с твоими парнями?

— О, да что угодно, — бодро отозвалась она. — То слишком пылкий, то пылкий недостаточно. То чувства юмора нет, то вообще полный клоун…

— Жесткие требования, — заметил Рей.

— Возможно, — наморщила нос Кейт. — Но найти своего единственного — это ведь очень важно, разве не так? Мне в прошлом месяце стукнуло уже тридцать, у меня не так много времени.

На тридцать она не выглядела, впрочем, в вопросах определения возраста Рей всегда ориентировался очень слабо. Он смотрел на себя в зеркало и по-прежнему видел там человека, каким он был в расцвете молодости, хотя черты его лица говорили совершенно о другом.

Он полез в карман за ключами от машины.

— И все же не стоит слишком торопиться с окончательным выбором. Знаешь, розы под дверью — это еще не все.

— Спасибо за совет, папаша…

— Послушай, не такой уж я старый!

Кейт рассмеялась.

— Спасибо, что помогли мне сегодня вечером. Утром увидимся.

Выезжая со стоянки из-за служебного полицейского «Опеля Омега», Рей усмехнулся про себя. Это ж надо — папаша. Нахалка!

Когда он приехал доимой, Мэгс, по-детски поджав под себя ноги, сидела на диване в гостиной перед включенным телевизором. На ней были пижамные штаны и одна из его старых футболок с длинными рукавами. Диктор новостей в который раз перебирал подробности наезда на ребенка, на случай если кто-то из местных жителей еще не был охвачен широкой кампанией в СМИ, длившейся всю прошлую неделю.

Мэгс подняла глаза на Рея и сокрушенно покачала головой.

— Все смотрю и не могу остановиться. Бедный мальчишка!

Он сел рядом и взял пульт дистанционного управления, чтобы выключить звук. В сюжете показывали кадры с места событий, и Рей даже заметил собственный затылок, снятый, когда они с Кейт отходили от своей машины.

— Я знаю, — сказал он, обнимая жену. — Но мы его найдем.

Камера переключилась, и экран заполнило лицо Рея, который отвечал на вопросы корреспондента, находящегося за кадром.

— Ты вправду так думаешь? Есть какие-то зацепки?

— С этим плохо. — Рей вздохнул. — Никто не видел, как это произошло, — или видел, но говорить не хочет, — так что мы полагаемся только на криминалистов и собственную сообразительность.

— А мог водитель каким-то образом не понять, что он сделал?

Мэгс выпрямилась и села к нему лицом, нетерпеливым жестом заправив прядь волос за ухо. Сколько Рей знал ее, у Мэгс всегда была эта прическа: длинные прямые волосы без челки, такие же темные, как и у Рея, но, в отличие от него, без каких-либо признаков седины. Вскоре после рождения Люси Рей пробовал отрастить бороду, но через три дня отказался от этой затеи, когда выяснилось, что для его бороды цвет «соль с перцем» не получится — соли намного больше. Теперь он ходил гладковыбритым и старался не обращать внимания на проседь на висках, хотя Мэгс говорила, что это придает его лицу «изысканности».

— Исключено, — сказал Рей. — Удар пришелся прямо в капот.

При этих словах Мэгс даже не дернулась. Все эмоции на ее лице, которые он заметил, придя домой, сменились выражением полной концентрации, которое он помнил по временам, когда они работали вместе в одной смене.

— Кроме того, — продолжил Рей, — машина остановилась, затем сдала назад и развернулась. Водитель, может, и не знал, что Джейкоб погиб, но никак не мог не знать, что сбил его.

— А по больницам ты никого не посылал? — спросила Мэгс. — Возможно, водитель при этом тоже пострадал, и тогда…

Рей улыбнулся.

— Мы сделаем это, обещаю. — Он встал. — Послушай, не пойми меня неправильно, но день у меня был тяжелый, и теперь я хотел бы просто выпить пива, посидеть немного перед телеком и лечь спать.

— Конечно, — сдержанно сказала Мэгс. — Просто старые привычки и все такое… ну, ты понимаешь.

— Понимаю. И обещаю, что мы достанем этого водителя. — Он поцеловал ее в лоб. — Мы всегда так делаем.

Только сейчас Рей понял, что обещает Мэгс то, чего не мог пообещать матери Джейкоба, потому что никаких гарантий не было и быть не могло. Ей он сказал: «Мы сделаем все возможное». Оставалось только надеяться, что этого «возможного» окажется достаточно.

Он пошел в кухню, чтобы взять себе пиво. Мэгс расстроилась из-за того, что пострадал ребенок. Вероятно, рассказывать ей о подробностях этого дела было не самой удачной идеей — в конце концов, если ему трудно сдерживать эмоции, мог бы и догадаться, что Мэгс будет чувствовать что-то похожее. Нужно было приложить усилие к тому, чтобы попридержать язык. Взяв пиво, Рей вернулся в гостиную, сел рядом с ней на диван и принялся смотреть телевизор, переключив его с новостей на одно из телевизионных реалити-шоу, которое, как он знал, нравилось Мэгс.

Придя в кабинет с пачкой файлов, полученных в комнате почтовых отправлений, Рей свалил эту кучу бумаг на свой и без того перегруженный письменный стол, отчего вся пачка тут же соскользнула на пол.

— Вот блин! — пробормотал он, бесстрастно оглядывая свое рабочее место.

Здесь уже побывала уборщица, которая освободила корзину для мусора и предприняла жалкую попытку вытереть пыль в этом хаосе, оставив на краях пластмассового лотка для документов ворсинки тряпки. Рядом с клавиатурой стояли две кружки с недопитым холодным кофе, а на мониторе компьютера были прилеплены самоклеющиеся листки для заметок с телефонными сообщениями разной степени важности. Рей снял их и приклеил на обложку своего ежедневника, где уже и так красовалось неоново-розовое напоминание провести аттестацию в команде. Как будто всем им больше делать нечего! Рей постоянно вел внутреннюю борьбу с бюрократией повседневной работы. Он не мог открыто восстать против нее — особенно, когда манящее очередное звание было уже на расстоянии вытянутой руки, — но никогда и не приветствовал ее. Час, потраченный на обсуждение плана личного развития, он считал временем, потерянным впустую, — в особенности, когда нужно было расследовать гибель ребенка.

Ожидая, пока загрузится компьютер, он раскачивался в кресле и смотрел на фотографию Джейкоба на противоположной стене. Он всегда вывешивал снимок главного фигуранта расследования, после того как в самом начале его службы в ОКР сержант резко заметил ему, что задержания и аресты — это все, конечно, очень хорошо, но нельзя забывать, «ради кого они разгребают все это дерьмо». Эти фотографии раньше стояли у него на столе, пока однажды, много лет назад, в кабинет не зашла Мэгс. Она что-то ему принесла — забытый дома файл или пакет с бутербродами, сейчас он уже не мог этого вспомнить. Зато он помнил чувство раздражения, что его отвлекают от работы, когда она позвонила с проходной, чтобы сделать ему сюрприз; но раздражение быстро сменилось угрызениями совести, когда он понял, как она старалась, чтобы увидеть его. Они остановились по дороге в кабинет Рея, чтобы Мэгс могла поздороваться со своим бывшим начальником, ныне суперинтендантом.

— Держу пари, ты чувствуешь себя здесь непривычно, — сказал Рей, когда они дошли до его кабинета.

Мэгс тогда рассмеялась.

— Такое впечатление, будто я никуда не уходила. Девушку можно выдернуть из полиции, но выдернуть полицию из девушки не получится.

Она прошлась по его кабинету, слегка касаясь кончиками пальцев поверхности рабочего стола; лицо ее светилось от возбуждения.

— А это что у тебя за женщина? — насмешливо спросила Мэгс, беря снимок, прислоненный к фотографии в рамке, где была снята она с детьми.

— Жертва, — ответил Рей и, аккуратно забрав фото из ее рук, положил его снова на стол. — Она получила семнадцать ножевых ранений от своего бойфренда за то, что не вовремя принесла чай.

Мэгс была шокирована и не скрывала этого.

— Почему ты не держишь это в папке?

— Я люблю, чтобы такие снимки были там, где я могу их все время видеть, — ответил Рей. — Чтобы я не мог забыть, чем занимаюсь, почему столько работаю и ради кого все это делается.

Она согласно кивнула. Иногда она понимала его даже лучше, чем он мог себе это представить.

— Но, пожалуйста, Рей, только не рядом с нашей фотографией.

Мэгс взяла фото со стола и огляделась по сторонам в поисках более подходящего места. Взгляд ее остановился на запасной демонстрационной доске с пробковым покрытием, стоявшей в дальнем конце комнаты, и она, взяв кнопку из баночки на столе, приколола улыбающуюся фотографию погибшей женщины в самом ее центре.

Там она и осталась.

Бойфренд той улыбающейся женщины был давно уже осужден за убийство, и с тех пор на этом месте побывала длинная вереница снимков последующих жертв преступлений. Старик, забитый до смерти малолетними грабителями; четыре женщины, подвергшиеся нападению на сексуальной почве со стороны таксиста; и вот теперь Джейкоб, сияющий в своей новой школьной форме. Все они рассчитывали на Рея.

Готовясь к утреннему совещанию, он пробежал глазами заметки, которые сделал в ежедневнике накануне вечером. Из ранее запланированного основное было выполнено. Компьютер издал писк, сигнализируя, что загрузка закончена, и Рей мысленно встрепенулся. У них, возможно, было не так уж много ниточек, но все же оставалась работа, которая должна быть исполнена.

Незадолго до десяти Стампи и его команда толпой вошли в кабинет Рея. Стампи и Дейв Хиллсдон разместились в двух низких креслах рядом с кофейным столиком, тогда как остальные остались стоять в конце комнаты или прислонились к стене. Третье кресло было оставлено пустым в молчаливом порыве галантности, и Рей с удивлением отметил, что Кейт отказалась от такого джентльменского предложения и присоединилась к Малкольму Джонсону, стоявшему позади всех. Их команда получила временно усиление в лице двух офицеров из дежурной смены, которые чувствовали себя неуютно в наспех подобранных им штатских костюмах, и констебля Фила Крокера из отдела по расследованию ДТП.

— Всем доброе утро, — сказал Рей. — Надолго я вас не задержу. Хочу представить вам Брайана Уолтона из Бригады 1 и Пата Бриса из Бригады 3. Мы рады вам, ребята, работы у нас много, так что присоединяйтесь.

Брайан и Пат приветственно кивнули.

— О’кей, — продолжил Рей. — Цель этого совещания — подбить итоги того, что нам известно о наезде в Фишпондсе, и определить, куда двигаться дальше. Как вы догадываетесь, начальство нас все время подгоняет. — Он заглянул в свои записи, хотя и без того знал их наизусть. — В понедельник двадцать шестого ноября в 16:28 операторам службы 999 поступил звонок от женщины, проживающей по Энфилд-авеню. Она слышала удар, а потом крик. К моменту, когда она выскочила на улицу, все уже было кончено и мать Джейкоба сидела на дороге, склонившись над телом. Скорая помощь, приехавшая через шесть минут, констатировала смерть ребенка на месте происшествия.

Рей выдержал паузу, давая аудитории возможность проникнуться серьезностью расследования. Он взглянул на Кейт, но выражение ее лица было нейтральным, и он так и не решил для себя, испытывает облегчение или печалится, что ей так успешно удалось спрятать свои чувства. Впрочем, она была здесь не единственной, полностью лишенной проявления эмоций. Посторонний, заглянувший сейчас в эту комнату, мог бы решить, что полицию абсолютно не волнует смерть маленького мальчика, хотя Рей точно знал, что она задела за живое их всех. И он продолжил совещание.

— В прошлом месяце, вскоре после того как Джейкоб поступил в школу Святой Девы Марии, ему исполнилось пять лет. В день аварии Джейкоб был в группе продленного дня, пока его мать находилась на работе. Согласно ее показаниям, они шли домой и болтали о прошедшем дне, когда она отпустила руку Джейкоба и тот побежал через улицу к их дому. По ее словам, он и раньше делал такое — у него не было чувства опасности по отношению к транспорту, и мать всегда держала его за руку, когда они находились рядом с дорогой.

За исключением этого случая, мысленно добавил он. Одна-единственная короткая потеря концентрации, и она уже никогда не сможет себе этого простить.

Рей невольно содрогнулся от этой мысли.

— Что она запомнила по машине? — спросил Брайан Уолтон.

— Немногое. Она утверждает, что машина не тормозила, когда сбивала Джейкоба, а, наоборот, ускорилась, и что сама она тоже едва не попала под колеса. Она действительно упала и ушиблась. Врачи скорой помощи обратили внимание на ее повреждения, но от медицинской помощи она отказалась. Фил, что ты можешь нам сказать по поводу места происшествия?

Фил Крокер, единственный из присутствующих человек в форме, был специалистом по расследованию дорожно-транспортных происшествий, имел за плечами громадный опыт работы в дорожной полиции и для Рея был надежной инстанцией, к которой тот обращался по всем вопросам, связанным с транспортом.

— Рассказывать особо нечего, — пожал плечами Фил. — Асфальт был мокрый, и на нем не осталось следов от шин, так что я не могу оценить скорость автомобиля и даже сказать, тормозил ли он вообще до столкновения. Примерно в двадцати метрах от места наезда мы подобрали обломок пластмассового корпуса, и наш эксперт сделал заключение, что это фрагмент противотуманной фары с «вольво».

— Звучит обнадеживающе, — заметил Рей.

— Все подробности я передал Стампи, — сказал Фил. — Но кроме этого, боюсь, сказать мне больше нечего.

— Спасибо, Фил. — Рей снова заглянул в свои записи. — Результаты вскрытия тела Джейкоба показывают, что он умер от травмы, вызванной ударом тупого предмета. У него обнаружены многочисленные переломы и разрыв селезенки.

Рей лично присутствовал на вскрытии, и даже не от необходимости получения своего целостного представления, а потому что ему была невыносима мысль о Джейкобе, который лежит один в холодном морге. Он смотрел, но не видел, старался отводить глаза от лица мальчика и сосредоточиться на отрывистых, словно лай гончего пса, заключениях, которые делал патологоанатом министерства внутренних дел. Когда все это закончилось, оба испытали большое облегчение.

— Судя по точке удара, мы имеем дело с небольшим автомобилем, так что можно исключить машины с тремя рядами сидений и внедорожники. Патологоанатом извлек из тела Джейкоба осколки стекла, но, насколько я понимаю, невозможно как-то связать это с конкретным автомобилем. Я прав, Фил?

Рей вопросительно взглянул в сторону следователя по ДТП, который утвердительно кивнул.

— Само стекло одинаково для разных автомобилей, — сказал Фил. — Если бы у нас был преступник, на его одежде могли бы находиться такие же частицы стекла — избавиться от них практически невозможно. Но на месте происшествия мы стекла не обнаружили; это говорит о том, что при ударе ветровое стекло треснуло, но не рассыпалось. Найдите автомобиль, и мы сравним его стекло с частицами на жертве, но без этого…

— Однако это, по крайней мере, подтверждает, что на машине могли быть повреждения, — сказал Рей, пытаясь внести хоть какую-то позитивную ноту в те немногие направления расследования, которые у них фактически имелись. — Стампи, расскажи нам, что было сделано на данный момент.

Детектив-сержант взглянул на стену кабинета Рея, где ход расследования отображался набором карт, схем и плакатов, каждый из которых был снабжен списком мероприятий.

— Поквартирный обход был сделан в тот же вечер, а затем в течение следующего дня дежурной сменой. Несколько человек слышали, как они выразились, «громкий удар», за которым следовал крик, но машины никто не видел. Выставили полицейских общественной поддержки на путях следования детей из местной школы, чтобы поговорить с родителями, разложили в почтовые ящики по обеим сторонам Энфилд-авеню письма с просьбой откликнуться свидетелей. На обочинах дороги в том месте до сих пор стоят наши таблички, а Кейт отслеживает немногочисленные звонки, которые поступили к нам в результате всех этих мероприятий.

— Есть что-то полезное?

Стампи покачал головой.

— Выглядит глухо, босс.

Рей не обратил внимания на его явный пессимизм.

— Когда выйдет обращение в «Краймуотч»?

— Завтра вечером. Там будет схема воспроизведения происшествия, и они еще приложат несколько хитрых слайдов, показывающих, как могла выглядеть та машина, после чего дадут интервью ведущего в студии с главным инспектором.

— Я бы хотел, чтобы кто-то остался после работы, чтобы отвечать на серьезные звонки, которые могут поступить после выхода передачи в эфир, — сказал Рей, обращаясь к группе. — Все остальное мы обработаем постепенно. — В наступившей паузе он вопросительно обвел глазами аудиторию. — Кто-то же должен это сделать…

— Я могу. — Кейт подняла руку, и Рей с благодарностью посмотрел на нее.

— А что насчет противотуманки, о которой нам говорил Фил? — продолжил он.

— В компании «Вольво» нам дали каталожный номер этой запчасти, и у нас есть список всех станций обслуживания, куда эта деталь была выслана за последние десять дней. Я дал задание Малкольму связаться со всеми, начиная с местных, и получить номера машин, на которые эти фары были установлены после нашего ДТП.

— О’кей, — сказал Рей. — Делая запросы, давайте все-таки не забывать, что это всего лишь косвенная улика и мы не можем быть полностью уверены, что ищем именно «вольво». Кто занимается камерами наружного наблюдения?

— Мы, босс, — поднял руку Брайан Уолтон. — Мы собрали все, до чего смогли добраться: записи с муниципальных камер, а также камер на частных фирмах и заправочных станциях. Брали небольшой отрезок времени, начиная за полчаса до ДТП и заканчивая через полчаса после него. Но даже при этом нужно просмотреть несколько сотен часов съемки.

Рей поморщился, подумав об имеющемся у него бюджете на сверхурочные.

— Дайте мне взглянуть на список всех камер наблюдения, — сказал он. — У нас нет возможности смотреть все подряд, так что я хочу, чтобы вы сосредоточились на приоритетных точках.

Брайан кивнул.

— Сделать, как видите, нужно еще много, — сказал Рей и уверенно улыбнулся, несмотря на мучившие его дурные предчувствия. Прошло уже почти две недели с «золотого часа» для расследования, начинающегося непосредственно после преступления, когда шансы раскрытия самые высокие, но за это время они ни на шаг не продвинулись вперед, хотя группа делала все, что могла. Он выдержал паузу, прежде чем озвучить плохие новости. — Не удивляйтесь, если услышите, что все отгулы и отпуска отменяются до особого распоряжения. Мне очень жаль, и я постараюсь сделать все возможное, чтобы у вас было время побыть на Рождество с семьями.

Когда они выходили из кабинета, в воздухе висел недовольный ропот, но открыто никто не жаловался — и не пожалуется, Рей был в этом уверен. Хоть вслух этого никто и не сказал, все думали о том, каким в этом году будет Рождество для матери Джейкоба.

Моя решимость начинает таять практически сразу после того, как мы выезжаем из Бристоля. Я не подумала заранее, куда могла бы поехать. Я просто еду на запад, прикидывая, что можно было бы двинуться в Девоншир или в Корнуолл. Я с тоской вспоминаю о каникулах в детстве, о том, как мы с Евой, липкие от мороженого на палочке и крема для загара, строили замки из песка на пляже. Воспоминания тянут меня к морю, ведут подальше от усаженных деревьями улиц Бристоля и интенсивного дорожного движения. Я испытываю почти физически ужас перед машинами, которые ждут не дождутся, когда автобус подъедет к остановке, чтобы обогнать его. Некоторое время я просто бесцельно бреду вперед, а затем сую десять фунтов мужчине в кассе междугородних автобусных рейсов «Грейхаунд», которому еще в большей степени все равно, куда я поеду, чем мне самой.

Мы проезжаем по мосту через Северн, и я смотрю вниз на бурлящие серые воды Бристольского канала. В автобусе тихо, никто не читает здесь «Бристол пост». Никто не говорит о Джейкобе. Я откидываюсь на спинку кресла. Я измождена, но не смею закрывать глаза. Когда я засыпаю, на меня наваливаются картины и звуки аварии, а также сознание того, что, приди я на несколько минут раньше, ничего бы этого не произошло.

Автобус «Грейхаунд» направляется в Суонси, и я украдкой оглядываюсь по сторонам на компанию, в которой оказалась. Это большей частью студенты, уткнувшиеся в свои журналы и слушающие музыку через наушники. Женщина моего возраста просматривает газеты и делает заметки на полях. Кажется смехотворным, что я никогда не была в Уэльсе, но сейчас я рада, что там у меня нет никаких связей. Идеальное место, чтобы начать новую жизнь.

Я выхожу последней и остаюсь ждать на станции, пока автобус не уезжает. Адреналин моего отъезда в далеком прошлом. Теперь, когда я добралась до Суонси, я понятия не имею, куда дальше. Рядом со мной на тротуаре падает какой-то мужчина. Он поднимает на меня глаза и бормочет что-то несвязное, и я шарахаюсь от него. Оставаться здесь я не могу, куда идти — не знаю, поэтому просто бреду куда глаза глядят. Я играю с собой в игру: на этом повороте пойду налево, и неважно, куда это меня приведет; на следующем — направо; затем на первом перекрестке — прямо. Я не читаю таблички на домах, а просто на каждом перепутье выбираю улицу поуже, где меньше людей. У меня голова идет кругом, я на грани истерики. Что я делаю? Куда иду? Я думаю о том, что, наверное, именно так сходят с ума, но потом понимаю, что мне все равно. Для меня все это больше не имеет значения.

Я иду долго, много миль, и Суонси остается далеко позади. Каждый раз, когда мимо проезжает машина, я жмусь к живой изгороди вдоль дороги, хотя теперь, с приближением вечера, это происходит все реже. Вещевой мешок болтается у меня на спине, как рюкзак, и его ручки впились мне в плечи, но я продолжаю неуклонно двигаться вперед без остановок. Я ничего не слышу, кроме собственного дыхания, и чувствую, что успокаиваюсь. Я не позволяю себе думать о том, что произошло или куда я направляюсь, — просто иду себе и все. Вытащив из кармана мобильный и даже не взглянув, сколько там пропущенных звонков, я швыряю его в ближайшую канаву, где он плюхается в лужу. Это последнее звено, соединяющее меня с прошлым, и я мгновенно чувствую себя свободнее.

Ноги начинают болеть, и я понимаю, что если сейчас остановлюсь и лягу здесь, на обочине, то больше уже никогда не встану. Я замедляю шаг и сразу же слышу за собой шум автомобиля. Я ступаю на траву и отворачиваюсь от дороги, когда машина проезжает мимо, но вместо того, чтобы скрыться за поворотом, она притормаживает и останавливается в пяти метрах передо мной. Я слышу легкий скрип тормозов и чувствую запах выхлопа. В ушах моих начинает громко стучать кровь, и я, не задумываясь, разворачиваюсь и бегу, а мешок бьет меня по спине. Я бегу тяжело и неуклюже, ботинки болтаются на моих растертых ногах, а вдоль позвоночника и по груди текут струйки пота. Машины я больше не слышу, а когда неловко, едва не потеряв равновесие, оборачиваюсь через плечо, она уже скрылась.

Я тупо стою на пустой дороге. Я так устала и проголодалась, что туго соображаю. Я не знаю, была ли там машина или же это воображение спроектировало на пустынную дорогу писк резины по асфальту, который постоянно звучит в моей голове.

Опускаются сумерки. Я знаю, что сейчас я недалеко от побережья: на губах я чувствую привкус морской соли и слышу шум волн, бьющихся о берег. На дорожной табличке написано «Пенфач»; здесь так тихо, что я чувствую себя незаконно проникнувшей на чужую территорию, когда иду через деревню и поглядываю на занавески на окнах, плотно задернутые, чтобы не впустить в дома холод зимнего вечера. В блеклом белом свете луны все вокруг кажется двухмерным, а передо мной стелется моя длинная тень, отчего я кажусь себе намного выше, чем есть на самом деле. Я иду через городок, пока взору моему не открывается залив, где прибрежные скалы окружают полоску песка, словно защищая ее собой. Я начинаю спускаться по извилистой тропе, но вечерние тени обманчивы, и это пустынное место вызывает во мне панику — нога моя скользит на глине, и я вскрикиваю. Из-за своего импровизированного вещевого мешка я теряю равновесие и, упав, скатываюсь вниз. Подо мной хрустит влажный песок, и я перевожу дыхание, ожидая, не появится ли боль. Но со мной все в порядке. У меня даже мелькает мысль насчет собственного иммунитета к физической боли: типа, что человеческое тело не предназначено для того, чтобы страдать эмоционально и физически одновременно. Моя рука по-прежнему болезненно пульсирует, но все это как-то издалека, как будто она принадлежит кому-то другому.

Внезапно я ощущаю острую потребность что-то почувствовать. Неважно что. Я снимаю ботинки, несмотря на холод, и чувствую, как в подошвы ног давят песчинки. Безоблачное небо по цвету напоминает густые синие чернила, над морем тяжело повисла полная луна, отражаясь в неспокойной воде мерцающими полосками. Я не дома. Это самое важное. И я не чувствую себя как дома. Запахнув пальто, я сажусь на вещевой мешок, прижимаюсь спиной к твердой скале и жду.

Когда наступает утро, я понимаю, что, видимо, заснула; обрывки моей усталости разбиваются грохотом волн, накатывающих на берег. Я потягиваюсь, болезненно распрямляя замерзшие конечности, и встаю. Передо мной горизонт, который заливает ярко-оранжевым румянцем рассвет. Уже светло, но в лучах солнца не чувствуется тепла, и я начинаю дрожать. Мой план никак нельзя назвать хорошо продуманным.

При свете дня узкую тропинку преодолеть проще, и теперь я вижу, что скалы эти совсем не пустынные, как мне показалось вчера. В полумиле отсюда стоит невысокое строение, приземистое и практичное, а рядом рядами расставлены снятые с колес трейлеры. Начинать новую жизнь в этом месте ничем не хуже, чем в любом другом.

— Доброе утро, — говорю я, и мой голос в магазинчике на стоянке трейлеров звучит тонко и высоко. — Я ищу место, где можно было бы остановиться.

— Вы на выходные приехали? — Пышная грудь женщины за стойкой покоится на открытом номере журнала «Тейк э брейк». — Странное время года для таких вещей.

Улыбка сглаживает едкую подколку в ее словах, и я пытаюсь улыбнуться в ответ, но лицо меня не слушается.

— Думаю со временем переехать сюда, — выдавливаю я из себя.

Я понимаю, что должна выглядеть дико: немытая и нечесаная. Зубы у меня стучат, и я начинаю бешено дрожать — такое ощущение, что холод проник внутрь меня до самого мозга костей.

— А-а, ну тогда ладно, — бодро отзывается женщина, которую, похоже, мой внешний вид нисколько не смущает. — Так значит, вы хотите снять какое-то жилье? Но мы закрыты до конца зимы. До марта тут работает только этот магазин. Выходит, вам нужен Йестин Джонс — он вместе со своим коттеджем. Так я позвоню ему? Но для начала — как насчет чашки хорошего чая? С виду вы наполовину превратились в ледышку.

Она провожает меня к табурету за стойкой и исчезает в соседней комнате, продолжая болтать без умолку под звуки закипающего чайника.

— Я Бетан Морган, — говорит она. — Я управляю этим местом, в смысле Пенфачским парком трейлеров, а мой муж Глинн держит ферму. — Она заглядывает в комнату и улыбается мне. — Во всяком случае, так было задумано, хотя, знаете, сейчас заниматься сельским хозяйством очень непросто. Ой! Я же собиралась позвонить Йестину, верно?

Бетан не делает паузы для моей реплики и исчезает на несколько минут, в течение которых я сижу и кусаю нижнюю губу. Я пытаюсь продумать, что буду отвечать на ее вопросы, пока мы будем здесь пить чай, и невидимый воздушный шар в моей груди надувается все больше и сильнее.

Но когда Бетан возвращается, она меня вообще ни о чем не спрашивает. Ни когда я приехала, ни почему выбрала именно Пенфач, ни даже откуда я. Она просто протягивает мне облупленную кружку со сладким чаем, а сама усаживается в кресло. На ней надето столько одежек, что трудно понять, какая у нее фигура, но подлокотники так глубоко погружаются в ее мягкие руки, что это никак не может быть удобно. Думаю, Бетан где-то за сорок; у нее гладкое круглое лицо, которое делает ее моложе; длинные темные волосы завязаны на затылке в конский хвост. Она одета в черную юбку, из-под которой видны ботинки со шнуровкой, и в несколько футболок одновременно, поверх которых натянут длиннющий, до щиколоток, кардиган, который своими полами метет грязный пол, когда она сидит. Позади нее на подоконнике лежит полоска пепла от полностью сгоревшей ароматической палочки, и в воздухе чувствуется давнишний сладковатый запах восточных специй. К старомодному кассовому аппарату на стойке липкой лентой приклеена гирлянда мишуры.

— Йестин уже направляется сюда, — говорит Бетан.

На прилавок рядом с собой она поставила третью кружку чая, так что, думаю, Йестин — кто бы он ни был — в нескольких минутах пути отсюда.

— А кто он такой, этот Йестин? — спрашиваю я.

Я думаю, не допустила ли ошибки, когда приехала туда, где все друг друга знают. Мне следовало бы ехать в город, где чувствуешь себя более анонимно.

— У него тут ферма рядом с дорогой, — отвечает Бетан. — Она на другой стороне Пенфача, но он гоняет своих коз сюда, на холмы и вдоль берега. — Она неопределенно машет рукой в сторону моря. — Мы будем с вами соседями, если вы у него поселитесь, но предупреждаю: это не дворец.

Бетан заразительно смеется, и я тоже не могу сдержать улыбки. Своей непосредственностью и прямотой она напоминает мне Еву, хотя, подозреваю, моя изящная и стройная сестра была бы в ужасе от такого сравнения.

— Мне много и не нужно, — говорю я ей.

— На светские беседы с ним не рассчитывайте, — говорит Бетан таким тоном, будто это может меня разочаровать, — но мужик Йестин в общем-то довольно славный. Он пасет своих овец рядом с нашими, — она махнула рукой куда-то в сторону, противоположную морю, — и, как и все мы здесь, нуждается в источниках дохода. Как это там правильно называется? Диверсификация? — Бетан насмешливо фыркает. — Как бы там ни было, но у Йестина есть в деревне летний домик и еще Блаен Седи — коттедж там, дальше по дороге.

— И вы думаете, что мне нужно его снять?

— Если вы решитесь, то будете первой за довольно продолжительное время.

Мужской голос звучит неожиданно. Я вздрагиваю и, обернувшись, вижу в дверях худощавую фигуру.

— Да он вовсе не так плох! — ворчит Бетан. — А теперь пей свой чай, а потом бери Дженну и веди посмотреть жилье.

Лицо у Йестина такое смуглое и морщинистое, что глаз почти не видно. Поверх одежды надета темно-синяя спецовка, грязная и со следами от жирных рук на боках. Он, причмокивая, пьет чай через седые усы, местами пожелтевшие от никотина, и оценивающе оглядывает меня.

— Блаен Седи находится слишком далеко от дороги для большинства людей, — говорит он с сильным акцентом, поэтому мне непросто его понять. — Не хотят так далеко тащить свои вещи, понимаете?

— Можно взглянуть на него?

Я встаю — мне хочется, чтобы этот удаленный коттедж, который никто не хочет, сам ответил за себя.

Йестин продолжает неторопливо пить чай, процеживая каждый глоток через зубы, прежде чем проглотить. Наконец он удовлетворенно вздыхает и выходит из комнаты. Я вопросительно смотрю на Бетан.

— А я вам что говорила? Мужик немногословный, — смеется она. — Догоняйте — он ждать не будет.

— Спасибо за чай.

— Не за что. Приходите в гости, когда устроитесь.

Я автоматически обещаю, хотя сразу понимаю, что не сдержу слова, и торопливо выхожу на улицу, где обнаруживаю Йестина, сидящего верхом на квадрацикле, заляпанном грязью.

Я невольно отступаю. Не хочет же он, чтобы я села на это позади него? Притом что я знаю его меньше пяти минут?

— Это единственный способ попасть туда! — сообщает он, перекрикивая шум мотора.

Голова у меня идет кругом. Я пытаюсь соизмерить практическую необходимость увидеть этот дом с испытываемым мною первобытным страхом, из-за которого мои ноги приросли к земле.

— Если едете, тогда садитесь.

Усилием воли я заставляю ноги сдвинуться с места и робко усаживаюсь позади него. Никакой рукоятки передо мной нет, но я не могу отважиться на то, чтобы обхватить Йестина руками, поэтому, когда он жмет на газ и мотоцикл устремляется по ухабистой тропе вдоль моря, я просто вцепляюсь в свое сиденье. В заливе, который тянется рядом, сейчас прилив, и волны яростно бьют в скалы, но когда тропа начинает уходить вверх от берега, Йестин сворачивает в сторону от моря. Он что-то кричит мне через плечо и показывает, чтобы я посмотрела вперед. Мы перемахиваем через очередную неровность рельефа, и я ищу глазами то, что, как я надеюсь, станет моим новым пристанищем.

Бетан назвала это коттеджем, но на самом деле Блаен Седи недалеко ушел от хибарки пастуха. Слой штукатурки, некогда белой, давно проиграл свою схватку со стихией, и теперь домик выглядит грязно-серым. Деревянная дверь кажется непропорционально большой по сравнению с двумя крошечными окошками, выглядывающими из-под свеса крыши, в которой есть застекленный люк; это указывает на то, что, по идее, тут должен быть второй этаж, хотя места для него вроде как и нет. Теперь мне понятно, почему Йестин пытался представить это как домик для пикников, сдаваемый на выходные. Даже у самых изобретательных агентов по недвижимости были бы большие проблемы при попытке объяснить потенциальным клиентам сырость, карабкающуюся по наружным стенам, или покосившийся шифер на крыше.

Пока Йестин отпирает дверь, я стою спиной к коттеджу и смотрю в сторону побережья. Мне казалось, что отсюда я увижу парк трейлеров, но проселочная дорога здесь уходит от берега вниз, оставляя нас в неглубокой ложбине, прячущей линию горизонта. Залива отсюда я тоже не вижу, хотя могу слышать грохот волн, бьющихся о скалы, — каждый следующий удар доносится на мысленный счет «три». Над головой кружат чайки, их крики напоминают мяуканье котят; меня непроизвольно передергивает, и почему-то вдруг очень хочется зайти в дом.

Помещение на первом этаже имеет в длину меньше двенадцати футов. Шероховатый деревянный стол отделяет жилое пространство от кухонной зоны, приютившейся под мощными дубовыми стропилами.

Верхний этаж разделен на спальню и крохотную ванную комнату, где стоит сидячая ванна. Зеркало от возраста покрыто мутными пятнами; испещренная мелкими трещинками поверхность искажает мое отражение. У меня вообще бледное лицо, что часто встречается у рыжих, но из-за скудного освещения кожа кажется еще более прозрачной и очень белой по сравнению со спадающими до плеч темно-рыжими волосами. Я снова спускаюсь на первый этаж, где Йестин складывает дрова рядом с очагом. Закончив с этим, он пересекает комнату и останавливается напротив плиты.

— Она довольно темпераментная, такое уж это устройство, — говорит он и распахивает духовку. От этого резкого металлического звука я вздрагиваю.

— Так я могу снять этот коттедж? — спрашиваю я. — Пожалуйста! — В моем голосе звучат нотки безысходности, и я не знаю, что он может обо мне подумать.

Йестин подозрительно косится на меня.

— Но деньги-то у вас есть, да?

— Да, — твердо отвечаю я, хотя понятия не имею, на сколько хватит моих сбережений и что я стану делать, когда они подойдут к концу.

Мой ответ его не убеждает.

— У вас есть работа?

Я вспоминаю о своей студии со слоем глиняных черепков на полу. Боль в руке уже не такая сильная, но чувствительность пальцев очень ослабла, и я боюсь, что вообще не смогу больше работать. Если я больше не скульптор, тогда кто же я?

— Я художница, — в конце концов заявляю я.

Йестин хмыкает, как будто это все объясняет.

Мы договариваемся об аренде, и хотя плата смехотворно мала, вскоре она все равно съест все деньги, которые я откладывала. Но этот крошечный каменный коттедж на ближайшие несколько месяцев мой, и у меня вырывается вздох откуда-то взявшегося облегчения.

Йестин извлекает из кармана квитанцию и на обратной ее стороне коряво нацарапывает номер своего мобильного.

— Если хотите, занесите плату за этот месяц к Бетан.

Он кивает мне и, выйдя на улицу, с ревом запускает двигатель своего квадрацикла.

Я смотрю Йестину вслед, когда он уезжает, а потом запираю дверь и задвигаю неподатливый засов. Несмотря на зимнее солнце, я бегу наверх, чтобы задернуть занавески в спальне и закрыть окно в ванную, которое было оставлено распахнутым. Внизу кольца штор, которые явно не привыкли к тому, чтобы их задергивали, застряли на металлическом стержне карниза, и я, потянув за них, поднимаю клубы пыли, собравшейся в складках ткани. Стекла дребезжат под напором ветра, и шторы мало помогают в том, чтобы остановить ледяной холод, пробирающийся в дом через плохо прилегающие оконные рамы.

Я сажусь на диван и прислушиваюсь к звуку собственного дыхания. Моря я не слышу, но жалобный крик одинокой чайки кажется мне похожим на плач ребенка, и я судорожно закрываю уши ладонями.

Усталость берет свое, и я сворачиваюсь клубочком, обхватив руками колени и прижав лицо к грубой ткани джинсов. Хоть я и знала о ее приближении, волна эмоций захлестывает меня, прорываясь наружу с такой неистовостью, что становится трудно дышать. Свое горе я ощущаю физически с немыслимой силой и удивляюсь тому, что до сих пор жива, что сердце мое продолжает биться после того, как было разорвано на части. Я хочу восстановить в голове образ моего мальчика, но, когда закрываю глаза, вижу лишь его тело у себя на руках, неподвижное и безжизненное. Я отпустила его и никогда не прощу себя за это.

— Босс, есть время поговорить насчет того ДТП со сбежавшим водителем?

Стампи просунул голову в дверь, позади него стоит Кейт.

Рей поднял глаза. За последние три месяца это расследование постепенно отошло на второй план, уступив место более неотложным делам. Рей по-прежнему пару раз в неделю прорабатывал со Стампи и его командой комплекс разыскных действий, но телефонные звонки иссякли, и вот уже несколько недель не было никаких свежих идей.

— Конечно.

Они вошли и сели.

— Мы не можем связаться с матерью Джейкоба, — сказал Стампи, сразу переходя к делу.

— Что ты имеешь в виду?

— Это и имею. Телефон ее умер, дом пуст. Она исчезла.

Рей посмотрел на Стампи, потом на Кейт, которая явно чувствовала себя неловко.

— Пожалуйста, скажите мне, что это шутка.

— Если это и шутка, то мы, по крайней мере, не знаем, где нужно смеяться, — сказала Кейт.

— Она же была нашим единственным свидетелем! — взорвался Рей. — Не говоря уже о том, что она мать жертвы! Как, черт побери, вы могли ее упустить?

Кейт густо покраснела, и Рей заставил себя поубавить пыл.

— Расскажите подробно, что произошло.

Кейт вопросительно посмотрела на Стампи, и тот кивнул, предоставив это право ей.

— После той пресс-конференции у нас не было особого повода обращаться к ней, — сказала она. — У нас было ее заявление, она была допрошена, так что мы оставили ее на попечение ОСРП, офицера по связям с родственниками потерпевших.

— И кто это был? — спросил Рей.

— Констебль Диана Хит, — после паузы сказала Кейт, — из дорожной полиции.

Рей сделал пометку в своем синем ежедневнике и взглянул на Кейт, ожидая продолжения.

— На следующий день Диана поехала посмотреть, как дела у матери Джейкоба, но нашла ее дом пустым. Та съехала.

— Что говорят соседи?

— Немногое, — ответила Кейт. — Она была с ними недостаточно близко знакома, чтобы оставить свой новый адрес, а как она уезжала, никто не видел. Такое впечатление, что она просто растаяла в воздухе.

Она искоса взглянула на Стампи, и Рей подозрительно прищурился.

— Чего-то недоговариваете?

Наступила пауза, после которой заговорил Стампи:

— Похоже, на местном вэб-форуме по поводу катастрофы была бурная реакция, типа она плохая мать и разные такие вещи.

— Что-то порочащее ее?

— Потенциально. Теперь все это уже удалили, но я попросил наших компьютерных спецов попробовать восстановить файлы. Но это еще не все, босс. Судя по всему, когда патрульный наряд опрашивал ее сразу после происшествия, они, видимо, перегнули палку. Проявили некоторую бестактность и черствость. Похоже на то, что мать Джейкоба подумала, будто мы перекладываем всю ответственность за случившееся на нее, и, как следствие, решила, что мы не станем особо стараться, разыскивая того водителя.

— Боже… — простонал Рей и подумал, каковы шансы, что его начальница еще ничего об этом не узнала. — А она как-то намекала на то, что недовольна действиями полиции?

— Мы впервые услышали об этом от ОСРП, — сказал Стампи.

— Поговорите еще в школе, — распорядился Рей. — Кто-то должен поддерживать с ней контакт. И запросите практикующих врачей. В ее районе их не может быть больше двух-трех, а с ребенком она обязана была зарегистрироваться у кого-то из них. Если удастся, выясните, кто это: он мог переслать ее медицинскую карточку по новому месту жительства.

— Сделаем, босс.

— И ради всего святого, не допустите, чтобы в «Пост» пронюхали, что мы ее упустили! — Он криво усмехнулся. — Незачем устраивать праздник на улице Сьюзи Френч.

Никто даже не улыбнулся.

— Если отбросить в сторону потерю ключевого свидетеля, — сказал Рей, — есть что-то еще, о чем мне следовало бы знать?

— Я принесла бланк с результатами запроса по пересечению границы, — сказала Кейт, — и, в принципе, там есть несколько машин, подпадающих под наше описание, но все они уже взяты на заметку. Я проработала список машин, снятых автоматическими камерами превышения скорости, побывала в каждой автомастерской и каждом магазине запчастей в Бристоле. Никто не припоминает ничего подозрительного — по крайней мере, никто мне ничего такого не сказал.

— А как Брайан и Пат разбираются с записями камер видеонаблюдения?

— У них уже глаза на лоб лезут, — отозвался Стампи. — Они просмотрели записи с полицейских и муниципальных камер, сейчас занимаются заправками. У них есть кадры одной и той же, как им кажется, машины, которая выехала со стороны Энфилд-авеню через несколько минут после ДТП. Она предприняла несколько попыток опасного обгона, а потом скрылась из виду, и больше мы ее нигде не видели. Они пытаются установить марку автомобиля, хотя нет никаких указаний на то, что он имеет какое-то отношение к этому делу.

— Хорошо, спасибо, что ввели в курс. — Рей посмотрел на часы, чтобы скрыть разочарование отсутствием продвижения. — Почему бы вам, ребята, не отправиться в паб? Я должен сделать звонок суперинтенданту, а через полчасика подтянусь к вам.

— Заметано, — тут же отозвался Стампи, которого никогда не приходилось уговаривать выпить лишнюю пинту пива. — Как ты, Кейт?

— Почему бы и нет? — сказала она. — Особенно, если вы угощаете.

Прошел, похоже, скорее час, прежде чем Рей добрался в «Голову лошади», и все пили уже по второму заходу. Рей завидовал их способности отключиться: его разговор с суперинтендантом оставил в душе неприятный осадок. Начальница была с ним довольно любезна, но выразилась недвусмысленно: это расследование идет к концу и вскоре будет закрыто. В пабе было тепло и спокойно, и Рей пожалел, что не может хоть на час абстрагироваться от работы, чтобы поговорить о футболе, погоде, о чем угодно, только не о погибшем пятилетнем мальчике и исчезнувшей с места происшествия машине.

— Вы появились как раз тогда, когда я только пришел с кружками от стойки, — проворчал Стампи.

— Намекаешь, что забыл дома бумажник? — ответил Рей, подмигнув Кейт. — Чудеса продолжаются.

Он заказал себе в баре пинту горького и вернулся, бросив на стол три пакетика чипсов.

— Как прошел разговор с суперинтендантом? — спросила Кейт.

Пропустить ее вопрос мимо ушей он не мог, а врать не хотелось. Чтобы выиграть немного времени, Рей сделал глоток пива. Кейт смотрела на него, надеясь услышать, что им будут приданы дополнительные ресурсы или выделен больший бюджет. Очень не хотелось ее разочаровывать, но в любом случае рано или поздно она сама бы обо всем узнала.

— Хреново, честно говоря. Брайана и Пата забирают обратно в их команду.

— Что? Почему?

Кейт с такой силой поставила свой бокал на стол, что едва не расплескала пиво.

— Нам и так повезло, что они столько времени проработали с нами, — ответил Рей, — и к тому же проделали титаническую работу с записями камер видеонаблюдения. Но им нет замены в их дежурной смене, и суровая правда такова, что мы больше не можем оправдать расходы на это расследование. Мне очень жаль, — добавил он извиняющимся тоном, как будто нес личную ответственность за это решение; однако это никак не повлияло на реакцию Кейт.

— Мы не можем просто так сдаться!

Она взяла подставку под пивную кружку и начала нервно отрывать кусочки картона с ее краев.

Рей вздохнул. Это всегда тяжело: соизмерять расходы на расследование с ценой жизни — ценой жизни ребенка. Ну как можно повесить на такие вещи какой-то ценник?

— Мы и не сдаемся, — сказал он. — Ты ведь продолжаешь прорабатывать это направление, с противотуманными фарами, верно?

Кейт кивнула.

— За неделю после аварии было проведено двадцать три замены таких комплектующих, — сказала она. — Все, что было сделано по страховке, не вызывает никаких вопросов, и сейчас я через зарегистрированных владельцев частных мастерских отслеживаю тех, кто заплатил наличными.

— Вот видишь? Как знать, чем это может обернуться на выходе? Все, что мы делаем, понемногу продвигает нас к цели.

В поисках моральной поддержки Рей взглянул на Стампи, но ничего от него не дождался.

— Начальство заинтересовано в быстрых результатах, Кейт, — сказал Стампи. — Если нам не удается распутать дело в течение нескольких недель, — или нескольких дней, в идеале, — тема эта выпадает из списка приоритетов, а ее место занимает что-то другое.

— Да я знаю, как все это работает, — раздраженно сказала Кейт, — только ситуация от этого правильнее не становится, правда? — Она сгребла обрывки подставки в горку посредине стола. Рей обратил внимание, что ногти у нее обкусаны, без маникюра. — Понимаете, у меня такое ощущение, что последний кусочек этого пазла находится совсем близко, за следующим поворотом.

— Понимаю, — ответил Рей, — и вполне возможно, что ты права. Но на данный момент будь готова работать по этому ДТП в перерывах между другими заданиями. Время медового месяца подошло к концу.

— Я тут подумала, что можно было бы сделать запрос в Королевскую больницу, — сказала Кейт. — Возможно, при столкновении водитель тоже получил какие-то повреждения: хлыстовую травму шеи или что-нибудь в этом роде. В тот вечер мы посылали патрульную машину в отделение скорой помощи, но нужно бы отследить подобные травмы за некоторый период, на случай если он обратился за помощью не сразу.

— Хорошая идея, — похвалил Рей. Это предположение расшевелило какую-то смутную догадку в глубине его сознания, но уловить ее он не смог. — Не забудь также проверить госпитали Саусмид и Френчей. — Его телефон, лежавший монитором вниз, завибрировал, сигнализируя о приходе СМС, и он поднял его, чтобы прочесть сообщение. — Блин.

Остальные дружно посмотрели на него: Кейт вопросительно, а Стампи с ухмылкой.

— Вы забыли что-то сделать? — сказал он.

Рей скорчил гримасу, но объяснять ничего не стал. Он допил свою кружку и, вытянув из кармана десять фунтов, отдал их Стампи.

— Возьми еще выпивки для вас двоих — мне нужно домой.

Когда он вошел, Мэгс загружала посудомоечную машину, засовывая туда тарелки с такой злостью, что Рей вздрогнул. Волосы ее были заплетены в косу, одета она была в брюки от спортивного костюма и его старую футболку. Он подумал, когда это она перестала следить за тем, что носит, и тут же возненавидел себя за эту мысль. Не ему замечать подобные вещи.

— Прости меня, — сказал он. — Совершенно из головы вылетело.

Мэгс уже открыла бутылку красного вина. Рей заметил, что при этом она достала только один бокал, но решил, что неумно с его стороны сейчас заострять на этом внимание.

— Я очень редко, — начала она, — прошу тебя сделать что-то в какое-то определенное время. Я знаю, что иногда работа должна оказываться на первом месте. Я могу это понять. Правда. Но об этом собрании у тебя в дневнике было записано еще две недели назад. Две недели! И ты мне обещал, Рей.

Голос Мэгс предательски задрожал, и Рей осторожно обнял ее одной рукой.

— Еще раз прости. Это было ужасно?

— Это было нормально. — Она сбросила руку Рея и, сев за кухонный стол, сделала большой глоток вина. — Я имею в виду, что ничего страшного они не сказали, только то, что Том, похоже, не вполне освоился в этой школе, — так же, впрочем, как и другие дети, — и они немного обеспокоены этим.

— И что по этому поводу делают учителя? — Рей достал из шкафа бокал для себя, налил вина и присоединился к Мэгс за столом. — Вероятно, они беседовали с ним?

— Очевидно, Том сказал им, что все в порядке, — пожала плечами Мэгс. — Миссис Хиксон пыталась что-то сделать, чтобы мотивировать его и как-то вовлечь в занятия, но он все время молчит. Она сказала мне, что думает, может, он просто такой тихий ребенок.

Рей фыркнул.

— Тихий? Наш Том?

— Вот именно. — Мэгс взглянула на Рея. — Мне тебя там правда очень не хватало.

— Как-то совершенно вылетело из головы… Извини меня, Мэгс. Это был еще один длинный, напряженный день, а потом я зашел в паб пропустить кружку пива.

— Со Стампи?

Рей кивнул. Мэгс питала слабость к Стампи, который был крестным у их Тома, и прощала их с Реем пиво после работы с терпимостью жены, признающей потребность мужа в «мужской компании». Про Кейт он решил не упоминать, сам толком не поняв, почему так поступает.

Мэгс вздохнула.

— И что нам делать?

— С ним все будет хорошо. Послушай, это ведь новая школа, а для детей переход из младшеклассников в среднюю школу — большое событие. Долгое время он был крупной рыбой в маленьком пруду, а теперь он плавает бок о бок с акулами. Я поговорю с ним.

— Только не нужно читать ему одну из твоих лекций…

— Не собираюсь я читать ему никаких лекций!

— …этим ты только хуже сделаешь.

Рей прикусил язык. Они с Мэгс были неплохой командой, но во всем, что касалось родительского воспитания, их подходы совершенно разнились. Мэгс держалась с детьми намного мягче, была склонна баловать их, вместо того чтобы позволять им самим твердо становиться на ноги.

— Я не буду читать ему лекций, — пообещал он.

— В школе предложили понаблюдать за ситуацией месяц-другой, а через пару недель после каникул встретиться и еще раз поговорить на эту тему. — Мэгс выразительно посмотрела на Рея.

— Назови мне точную дату, — сказал он. — Буду там как штык.

Отражение фар на мокром асфальте, яркие блики, которые слепят их каждые несколько секунд. Прохожие торопятся по скользким тротуарам, проезжающие машины обдают их тучей мелких брызг. Вдоль заборов лежат промокшие кучи упавших листьев, постепенно меняющих яркую осеннюю раскраску на унылый коричневый цвет.

Пустая улица.

Джейкоб бежит.

Визг мокрых тормозов, глухой удар, когда его тело бьется в ветровое стекло и переворачивается в воздухе, прежде чем упасть на дорогу. Забрызганное ветровое стекло машины. Лужица крови, разливающаяся под головой Джейкоба. Одинокое облачко от дыхания в холодном воздухе.

Я кричу во сне и просыпаюсь от этого крика. Солнце еще не встало, но в спальне горит свет: мне трудно переносить темноту вокруг себя. Гулко стучит сердце в груди, и я сосредоточиваюсь на том, чтобы успокоить дыхание.

Медленный вдох-выдох.

Вдох-выдох.

Тишина действует на меня угнетающе, а не успокаивающе; ногти впиваются в ладони, оставляя отметины в виде полумесяцев, пока я жду, когда уляжется паника. Мои сны становятся все более интенсивными, более яркими и реалистичными. Я вижу его. Я слышу леденящий душу стук, когда его голова бьется об асфальт…

Эти ночные кошмары начались не сразу, но сейчас они со мной, и они не прекращаются. Каждую ночь я лежу в постели, борюсь со сном и проигрываю в голове разные сценарии, как в детских книгах, где читатель сам может выбрать, чем закончится эта история. Я крепко зажмуриваю глаза и проживаю альтернативное окончание. То, в котором мы стартуем на пять минут раньше или на пять минут позже. То, в котором Джейкоб жив и даже сейчас спит в своей кроватке, а его густые темные ресницы спокойно лежат на округлых щечках. Но ничего не меняется. Каждую ночь я заставляю себя просыпаться затемно, как будто, переживая раз за разом этот кошмар, могу как-то изменить реальность. Однако это кажется уже устоявшейся системой поведения, и я на протяжении многих недель просыпаюсь по нескольку раз за ночь от глухого удара бампера в маленькое детское тельце и своего бессмысленного крика, когда оно переворачивается в воздухе и падает на мокрую дорогу.

Я превратилась в затворницу, замкнутую в каменных стенах этого коттеджа, отваживающуюся лишь на короткие походы в деревенский магазин за молоком и питающуюся практически только тостами и кофе. Трижды я принимала решение навестить Бетан в парке трейлеров и трижды передумывала. Я бы очень хотела заставить себя пойти к ней. У меня уже очень давно не было подруги — ровно столько, сколько прошло с тех пор, как я в последний раз нуждалась в друзьях.

Я сжимаю левую руку в кулак, а затем разжимаю пальцы, которые одеревенели во сне. Боль теперь уже редко беспокоит меня, но чувствительность в ладонь не вернулась, и два пальца остаются онемевшими. Я сжимаю кисть, чтобы разогнать покалывания невидимых иголочек. Мне, конечно, нужно бы обратиться в больницу, но все это кажется таким несущественным по сравнению с тем, что произошло с Джейкобом, и эта боль кажется мне справедливо заслуженной. Поэтому я просто забинтовываю руку, как могу, а потом каждый день, стиснув зубы, снимаю повязку с поврежденной кожи. Постепенно она заживает: теперь линия жизни на моей ладони навечно пропала под слоем шрамов.

Я высовываю ноги из-под груды одеял на кровати. Наверху отопления нет, и стены блестят от сконденсировавшейся на них влаги. Я быстро натягиваю тренировочные брюки и спортивный свитер, не вытаскивая волосы из-под воротника, и шлепаю вниз. От холода плитки на полу захватывает дыхание, и я быстро натягиваю кроссовки, после чего отодвигаю засов, чтобы открыть входную дверь. Я всегда вставала рано, с восходом солнца, чтобы работать в студии. Без работы я чувствую себя потерянной, как будто топчусь на месте в поисках своего нового «я».

Летом, думаю, тут будут туристы. Не в это время и, наверное, не так далеко от моря, как мой коттедж, но на пляже — определенно будут. Однако пока что все здесь мое, и это утешает. Тусклое зимнее солнце пробивается из-за верхушки утеса, и тропинка, бегущая вокруг залива, отмечена ледяным блеском гальки. Я начинаю бежать, оставляя за собой облачка влажного тумана. В Бристоле я никогда не бегала трусцой, но тут заставляю себя пробегать по нескольку миль.

Я вхожу в ритм с биением сердца и размеренно бегу в сторону моря. Мои кроссовки топают по каменистому грунту, но благодаря ежедневным пробежкам двигаюсь я уверенно и не спотыкаюсь. Ведущая к берегу дорога знакома мне настолько хорошо, что я могла бы пройти по ней даже вслепую, и я, спрыгнув вниз, через последние несколько футов тропы оказываюсь наконец на влажном песке пляжа. Держась поближе к скале, я медленно бегу вдоль залива, пока каменная стена не подталкивает меня вплотную к воде.

Сейчас отлив, и море отошло, оставив за собой полоску мусора и плáвника, которая напоминает линию в ванне, когда из нее спустили грязную воду. Свернув от скал, я ускоряюсь и бегу по обнажившемуся морскому дну, чувствуя, как намокают ноги в песке. Нагнув голову под обжигающим ветром, я убегаю от прилива и во весь опор мчусь вдоль берега. Легкие начинают гореть, а в ушах громко стучит кровь. Когда я подбегаю к краю песка, надо мной нависает следующий утес, но вместо того, чтобы притормозить, я ускоряюсь. Ветер хлещет волосами мне по лицу, и я мотаю головой, чтобы отбросить их назад. Я еще разгоняюсь, но за долю секунды до того, как врезаться в ожидающую меня скалу, выставляю руки и бьюсь ладонями о холодный камень. Я жива. Я окончательно проснулась. Ночной кошмар позади.

Адреналин постепенно рассасывается, и я, начиная дрожать, возвращаюсь обратно, туда, откуда пришла. Мокрый песок уже поглотил отпечатки моих ног, оставленные во время спринта между скалами. Мне попадается обломок ветки, я поднимаю его и очерчиваю круг вокруг себя. Но еще до того, как я отрываю деревяшку от земли, жидкий песок смыкается за ней, не оставляя следа. Разочарованная, я отхожу на несколько шагов дальше от моря и черчу еще один круг. Получается уже лучше. Внезапно мне хочется написать на песке свое имя, как ребенку, приехавшему к морю с родителями, и я улыбаюсь этой детской причуде. Палка у меня тяжелая и скользкая, но я все же вырисовываю все буквы, а потом отхожу назад, чтобы полюбоваться своей работой. Мне кажется странным увидеть собственное имя таким бесстыдно обнаженным. Я столько времени оставалась невидимой, что уже не знаю, кто я теперь. Скульптор, который ничего не лепит. Мать без ребенка. Но буквы эти очень даже видимые. Они кричат, и они достаточно большие, чтобы их можно было рассмотреть с вершины прибрежной скалы. Я ощущаю трепет от страха и возбуждения. Я иду на риск, но это приятное чувство.

На вершине скалы стоит невпечатляющее ограждение, которое должно предостерегать путников от того, чтобы слишком близко подходить к растрескавшемуся краю обрыва. Я игнорирую предупреждающую табличку и, переступив через проволоку, оказываюсь в считаных дюймах от пропасти. По мере того как поднимается солнце, полоска песка из серой становится золотистой, а мое имя красуется посредине пляжа — я еще успеваю увидеть его сверху, прежде чем оно исчезнет.

Нужно сфотографировать эту картину, пока прилив не поглотил надпись, решаю я, чтобы увековечить момент, когда я ощущала себя полной отваги. Поэтому я бегу в коттедж за своей камерой. Бежать мне легче, и я вдруг понимаю, что это происходит потому, что я бегу к чему-то, а не от чего-то.

Первая фотография не удалась. Рамки кадра выбраны неправильно — буквы слишком далеко от берега. Я отбегаю по пляжу, покрывая именами людей из моего прошлого гладкую полоску мокрого песка за собой, который вскоре поглощает их. Другие надписи я делаю дальше от воды: это имена персонажей книг, которые я читала в детстве или которые просто понравились мне из-за содержащихся в них звукосочетаний. Затем я вытаскиваю фотоаппарат и, склонившись к песку, начинаю играть с углами обзора, сочетая написанные мною слова сначала с прибоем, потом со скалами, а затем с яркой синевой неба. В конце я взбираюсь на вершину скалы, чтобы сделать последние снимки, необоснованно рискованно балансируя на краю и умышленно пренебрегая приступом страха, который это занятие у меня вызывает. Берег внизу покрыт надписями разных размеров, которые напоминают бессвязные каракули сумасшедшего, но я уже вижу, как начавшийся прилив слизывает отдельные буквы, дюйм за дюймом наползая на песок пляжа. К вечеру, когда вновь наступит отлив, песок снова будет чист, и я смогу начать все сначала.

Я понятия не имею, который теперь час, но солнце стоит высоко и у меня в фотоаппарате теперь не меньше сотни снимков. Моя одежда перепачкана мокрым песком, а когда я прикасаюсь к волосам, они на ощупь жесткие от соли. Перчаток у меня нет, и заледеневшие пальцы ноют от холода. Сейчас я вернусь домой и приму горячую ванну, после чего перегружу фотографии на свой ноутбук и посмотрю, есть ли среди них что-нибудь стоящее. Я ощущаю прилив энергии: впервые со времени аварии мой день имеет какую-то цель.

Я направляюсь в сторону коттеджа, но, дойдя до развилки тропы, в нерешительности останавливаюсь. Воображение рисует мне Бетан в парке трейлеров и то, как она напоминает мне мою сестру. Я испытываю укол тоски по дому и, прежде чем успеваю передумать, сворачиваю на тропинку в сторону парка трейлеров. Какую причину прихода мне назвать в магазине? Денег со мной нет, так что я не могу сделать вид, что пришла за хлебом или молоком. Думаю, я могла бы задать какой-нибудь вопрос, но мучительно стараюсь придумать что-то более правдоподобное. С чем бы я ни явилась к Бетан, та все равно поймет, что это просто отговорка. И найдет это умилительным.

Не успеваю я пройти и сотни ярдов, как моя решимость постепенно улетучивается, и, дойдя до парка трейлеров, я останавливаюсь. Я бросаю взгляд на магазинчик и вижу в окне какую-то фигуру. Я не знаю, Бетан это или нет, но не собираюсь это выяснять. Я просто разворачиваюсь и бегу обратно в свой коттедж.

Добежав до Блаен Седи, я вытаскиваю из кармана ключ, но, положив руку на дверь, вдруг чувствую, что она не заперта. Дверь старая, и механизм замка ненадежен: Йестин показал мне, как надо притягивать дверь к себе и под каким углом вставлять ключ, чтобы замок сработал, но иногда на эти попытки у меня уходит по десять минут. Он оставил номер своего мобильного, не зная, что свой телефон я выбросила. В коттедж протянут телефонный провод, но самого аппарата нет, так что мне придется идти в Пенфач и искать там телефонную будку, чтобы попросить его починить этот замок.

Я нахожусь в доме всего несколько минут, когда в дверь стучат.

— Дженна? Это Бетан.

Я рассматриваю вариант того, чтобы затаиться, но любопытство берет верх, и, испытывая порыв возбуждения, я открываю дверь. Хотя я сама хотела сбежать, я чувствую себя одинокой здесь, в Пенфаче.

— Я принесла тебе пирога.

Она приподнимает блюдо, накрытое посудным полотенцем, и заходит, не дожидаясь приглашения. Блюдо она ставит в кухне рядом с плитой.

— Спасибо.

Я ищу тему для разговора ни о чем, но Бетан только улыбается. Она снимает свое тяжелое шерстяное пальто, и это подталкивает меня к действию.

Назад: Пролог

Дальше: Часть вторая