Глава 14 Первая звезда
Быков не помнил, что было после посадки.
Все накатывало и отходило – не разберешь, то ли сон, то ли явь.
Иногда он выплывал из разлива немощи, наблюдал за деловитой суетой медсестричек и сурового военврача и снова тонул, не в силах слова вымолвить.
Но молодой, крепкий организм брал свое – Григорий пошел на поправку.
«Если бы из меня столько кровищи вылилось на «Граче», – подумал он, – то похоронили бы, что осталось, а так…»
И лишь теперь, уловив связную мысль, Быков понял, что сохранил зыбкое равновесие и не свалился в мир иной.
Григорий разлепил глаза, увидел белый потолок.
По нему бежала извилистая трещина, кое-где оголявшая доски.
Наверное, бомбежки расшатали дом.
Дом? Скорее, госпиталь…
Быков повернул голову, ощущая подушку, и оглядел, как мог, маленькую палату.
У противоположной стены стояла еще одна койка, пустая, застеленная одеялом, а в узкие окна лился свет, пригашенный плотными зелеными шторами.
Форточка была открыта, и задувавший ветерок колыхал штору, отчего кольца на гардине тихонько позвякивали.
Неподалеку, на венском стуле, сидела пожилая медсестра.
Она вязала носок и, смешно шевеля губами, считала петли.
Отняв руку от спиц, чтобы поправить очки, медсестра заметила пробуждение Быкова.
Охнув, она живо отложила вязанье и поспешила прочь из палаты, переваливаясь на ходу и шаркая тапками.
«Благую весть понесла…»
Вскоре из коридора донеслись голоса и торопливые шаги.
Дверь распахнулась, и в палату стремительно вошел огромный человек в белом халате и шапочке.
Человек-гора приблизился к Григорию, взял его за руку и стал считать пульс, сверяясь с часами.
– Вам бы Саваофа играть, – проговорил Быков. – Уж больно вид грозный…
– Шутите, шутите, – улыбнулся врач. – Стало быть, точно поправляетесь. А то приезжали тут, метали громы с молниями…
– Небось, расстрелять обещали, ежели помру…
– Не без этого, – хмыкнул человек-гора и присел на жалобно скрипнувший стул.
Казалось невозможным, чтобы тонкие ножки не сломались и не разъехались. Нет, крепкая мебель…
– А вы б гнали всяких громовержцев…
– Чем и занят был! – хохотнул врач. – А потом руки тряслись, и тетя Вера меня все травками своими отпаивала… А помереть вы могли легко, уж слишком много крови потеряли. И кость задета, и сухожилие пострадало… Считайте, что долетели вы на одной силе воли.
– И отключился.
– А чего ж вы хотите? У организма резервы велики, но и они исчерпаемы. Ну-с, отдыхайте. Тетя Вера вас бульончиком покормит. Соков побольше пейте…
– А нога как? Не оттяпаете?
– Не оттяпаем, – улыбнулся военврач. – Ну, с палочкой придется немного походить…
– Ну, это не самое страшное…
Успокоительно похлопав Быкова по руке, человек-гора воздвигся и стремительно покинул палату.
Голоса в коридоре зазвучали еще громче, в забавной просительно-нагловатой тональности, после чего в палату на цыпочках вошли Володя Орехов, Андрей Котов и Степа Микоян.
Все трое были в чистой форме, на плечи накинуты больничные халаты.
Кадр из фильма «про войну». Сцена: «Однополчане посещают раненого товарища».
Впрочем, как бы ни ерничал (про себя) Быков, а приятно ему все равно было.
– Ну, наконец-то, командир! – громким шепотом сказал Орехов. – А то лежишь тут, как мумия, и нос в потолок!
Микоян первым занял стул и спросил заботливо:
– Что врач говорит?
– Жить буду, – растянул губы Григорий.
– Начпрод разрешил тебе целую банку компота передать, – сказал Котов, доставая емкость. – За заслуги, говорит. Как орден вручил!
Орехов с Микояном переглянулись, и Орехов оскалился:
– Ну, вручение мы тебе тоже обещаем! Ты нам такую жирненькую куропатку приволок, что все командование от восторга кудахтало!
Быков отмахнулся, как ему показалось, а на самом деле едва шевельнул рукой.
– Это все пустяки. Число сегодня какое?
– Восемнадцатое.
– Июля?
– Ну, да!
– Твою медь… – уныло протянул Григорий.
– А, я понял! – развеселился Микоян. – Он боится, что мы войну без него выиграем!
– Да нет, командир! Есть еще кого сбивать!
– Ну, я газет не читаю… – насупился Быков.
Друзья хором стали выкладывать новости, из которых явствовало, что наступление продолжается, войска Центрального, Брянского и Западного фронтов давят немцев, засевших под Орлом, и скоро выдавят-таки, как гнойный прыщ.
А 32-й полк перебазировался на аэродром Задняя Поляна, что рядом с городом Новосиль.
– Мужики! – хлопнул себя по лбу Орехов. – Мы ж про подарок забыли!
– Точно!
Микоян торжественно достал некий продолговатый, весьма продолговатый предмет, завернутый в бумагу, и вручил Быкову.
Хмыкнув, Григорий развернул подарок – это была довольно-таки элегантная трость из черного дерева, с ручкой, отделанной серебром и костью.
– Нам Генрих Карлович сказал, что тебе палочка потребуется на первое время. Так что… вот!
– Спасибо… – протянул Быков, вертя трость в руках.
– Это не нам спасибо, это Стельмашук расстарался. Трость вещдоком была, реквизировали ее у немецкого шпиона. Так что ты поосторожнее, палочка с секретом!
– Выдвижной стилет?
– Что? А, нет! Бери выше. Вот эта пипочка – предохранитель, а сюда можно нажимать, как на спусковой крючок. Девять патронов, парабеллумских!
– Хм. Не хило…
Тут в палату заглянула тетя Вера и металлическим голосом приказала посетителям удалиться, что летчики и проделали со всей возможной поспешностью, опасаясь репрессий в виде веника.
Быков вздохнул и закрыл глаза.
Болеть – это так скучно…
Но выздоравливать еще скучнее.
Неделю спустя Григорий стал выходить на прогулки.
С палочкой, разумеется.
Не слишком приятно было шкандыбать в тапочках и казенной пижаме, но тут все так ходили.
Рана заживала и начала чесаться. Ходить было больновато, но надо же разрабатывать жилы, приучать их тянуться так, как нужно ему, Григорию Алексеевичу, а не глупому организму.
Постепенно боли стихали, да и хромота выправлялась.
Дело шло на лад.
Быков выходил вечером во двор, послушать сообщение Совинформбюро и досадливо морщился, когда Левитан объявлял о новых победах Красной армии.
Его мучал простой.
Да, силы у него еще не те, Григорий это понимал – умом.
А душа рвалась на передовую.
В один из дней «на больничном» к Быкову явился особист и аккуратно запротоколировал показания о драме на «свободной охоте».
Потом был обед, а еще через часик, когда Григорий раздумывал, поспать ли ему или пойти прогуляться, в палату зашла молоденькая медсестра, «очень даже ничеге».
Правда, до этого Быков ее ни разу не встречал – и насторожился.
Было неприятно подозревать, но случай с «Марленом» не шибко настраивал на доверчивость.
– Ложитесь на живот, товарищ полковник, – прощебетала она, держа в руке шприц. – Сделаю вам укольчик!
На Григория будто холодком подуло.
Какой еще укольчик?
Генрих Карлович никаких уколов не назначал!
– А не больно? – притворно обеспокоился он.
– Ну, что вы! У меня легкая рука!
С кряхтеньем укладываясь, Григорий спросил на немецком:
– Как звать милую фройляйн?
– Ева, – скокетничала девушка.
В следующее мгновенье она осознала свой провал и бросилась на Быкова, стремясь уколоть его шприцем.
Однако Григорий больше кряхтел по привычке – за неделю он здорово окреп.
Действуя ногами, он ухватил медсестру и повалил ее на кровать. Вывернулся и отобрал шприц.
Недолго думая, вколол снадобье в мягкое место девицы.
Та, за секунду до этого ожесточенно сопротивлявшаяся, вдруг успокоилась и поникла.
– Что в шприце? – резко спросил Быков.
– Снотворное, – пролепетала «медсестра».
– Сколько вас?
Но зелье уже подействовало – девушка спала.
Григорий отволок ее на соседнюю койку и вернулся на свою.
Упражнения вымотали его, он тяжело дышал, а на лбу выступил пот.
Ничего, потерпишь.
Девица тут не одна, нужны еще, как минимум, двое – для выноса тела.
Дверь тихонько приоткрылась, и Быков издал слабый стон.
В палату вошел «санитар» в белом халате, за ним еще один – с носилками.
Ничего особо нордического в этой парочке не наблюдалось.
Однако в госпитале вообще не имелось санитаров, сплошь санитарочки.
Застонав, Григорий сделал вид, что хочет сесть, дрожащей рукой уперся тростью в пол…
Один из «санитаров» ухмыльнулся.
Быков, будто в изнеможении, опрокинулся на койку.
– Хватай его, Франц, – прогудел тот, что держал носилки.
Франц замедленно кивнул, делая шаг в направлении «больного».
Григорий поднял трость, словно отмахиваясь, и нажал на спуск.
Отдача была не сильной, а звук выстрела – приглушенным.
Пуля вонзилась «санитару» в грудь.
Франц будто споткнулся, а Быков схватился левой рукой за шафт и вогнал пулю в голову громиле.
Второй из «санитаров» не мог сразу оказать сопротивление – руки у него были заняты.
Когда же пуля вышибла затылочную кость Францу, тот живо среагировал, живо, но поздно – пока он лез под халат за оружием, Григорий выстрелил навскидку.
Убивать «санитара» Быков не хотел, сначала надо было кое-что выяснить.
Пуля угодила немцу в плечо.
Остановить напор не остановила, но развернула вражину.
«Санитар» даже потерял равновесие, отшагнул, и Григорий тут же прострелил ему опорную ногу.
Верзила с грохотом выстелился, рыча: «Hure!»
Тяжело дыша, Быков приблизился и уткнул трость в шею немцу.
– Имя? Звание? – резко спросил он.
– Ганс-Ульрих, – просипел его визави, судорожно глотая, – обершарфюрер СС.
– Кто послал?
– Большой человек. Из самого Берлина. Я не знаю, кто он.
– Кто еще в вашей группе?
– Пилот…
Не отнимая трости, Григорий полапал Ганса-Ульриха и вытащил у того «Вальтер».
– Задолбали вы меня уже… – пробурчал он.
Покачав пистолет в руке, Быков подумал, как же ему вызвать подмогу.
Пожал плечами, прицелился в угол и нажал на спусковой крючок.
Грохот выстрела сработал, как сигнал «Тревога!».
На счет «три» распахнулись двери, и на пороге нарисовался Ховаев собственной персоной.
– Т-товарищ полковник… – выдохнул он, обозревая побоище.
– Спите на посту, – буркнул Григорий, вставая и опираясь на трость. – Это эсэсовец, по мою душу.
– Забирать? – глупо спросил энкавэдэшник.
– Сделай одолжение. И там еще их девка.
– Убита?
– Спит.
Прибежал Кадыров, вскоре и сам Стельмашук нарисовался.
– Опять?! – воскликнул майор.
– А что вы хотите? – развел руками Быков. – Не любит меня Главный буржуин!
После попытки похищения замполит и особист проявили трогательную солидарность и приставили к Григорию Ховаева с Кадыровым – в качестве телохранов.
Быков терпел этих простых, бесхитростных парней, тем более что близилось время его выписки из госпиталя.
Однако возвращение в полк снова откладывалось – Григория вызывали в Москву.
Зачем именно, он догадывался и не сказать, что шибко расстраивался.
Просто не хотелось затягивать нежданный-непрошенный «отпуск».
Пока он тут отлеживался, парни из его эскадрильи били фашистов. Оттого и на душе было неспокойно.
Быков чувствовал себя так, словно увиливал от исполнения воинского долга.
Понимал, что все это ерунда, что всякий мог попасть под пулю, которая, как известно, дура, но понимал опять-таки умом…
Вечером его предположения подтвердились – главврач лично передал Григорию телеграмму из дивизии:
«Командование поздравляет полковника Сталина В.И. с высоким званием Героя Советского Союза. Желает ему доброго здоровья и новых успехов в боевой и политической подготовке. Ухов, Бабков».
На следующее утро – 24 июля – Быков, при полном параде, был усажен в «Дуглас-Дакоту» и отправлен в Москву.
Места не в слишком комфортабельном салоне делили с ним несколько раненых танкистов, которых решено было отправить в столицу, а еще повсюду были свалены тюки с почтой.
Сел «Дуглас» на поле Центрального аэродрома имени Фрунзе, первом аэропорту Москвы.
В 20-х годах он был назван в честь Троцкого, а еще раньше его знали, как Ходынский аэродром.
На поле Быкова уже ждал черный «ЗИС» – церемония награждения должна была состояться сегодня же, а самолет еще и запоздал чуток, обходя тучи – болтанка для раненых могла бы стать последним, что они пережили.
Григорий распрощался с танкистами, молча пожал руку водителю «ЗИСа» и лощеному офицеру, приданному для сопровождения, после чего забрался на заднее сиденье, вместе со своей тростью.
Он так привык к ней, что ходить просто так, без палочки-выручалочки, было даже боязно.
Москва показалась Быкову чуть более оживленной, чем весной.
Немецкие бомбардировщики уже не прорывались к столице СССР, зато множество москвичей, ранее убывших в эвакуацию, вернулось.
А вот и Кремль.
Гордо вознесшиеся шпили упрямо держали рубиновые звезды.
«ЗИС» плавно въехал в ворота Спасской башни и замер у отделения комендатуры.
Добродушного вида офицер тщательно проверил документы, отдал честь и сказал слегка доверительно:
– Награды вручать вам будет Михаил Иванович Калинин. Он не совсем здоров, и к вам есть просьба – не выражайте свою радость очень сильным рукопожатием.
– Постараюсь, – улыбнулся Григорий.
В приемном зале Кремля было людно – человек тридцать или больше, в парадных мундирах и в штатском.
Быков составил им компанию.
В первый ряд он не полез, скромно пристроился в третьем, с краю – Григорий терпеть не мог пробираться, мешая сидящим.
Ожидание не затянулось – бесшумно отворилась дверь, и в зал вошел Калинин со своим помощником и секретарем.
Михаил Иванович выглядел именно так, как на своих фотографиях в учебнике истории, – черный костюм, седые волосы, бородка и усы.
Калинина встретили аплодисментами, но когда явился Сталин, рукоплескания резко усилились.
Все встали.
Иосиф Виссарионович, по-доброму улыбаясь, успокоил приглашенных.
– Товарищи! – сказал он, продолжая стоять около трибуны, словно подчеркивая – речей не будет. – Третий год идет Великая Отечественная война. Нам было трудно, очень трудно, но мы выстояли. Рабочие и колхозники все силы отдают фронту, наша героическая Красная армия одерживает все новые победы. Недалек тот день, когда советский солдат войдет в Берлин победителем!
Переждав шквал аплодисментов, вождь продолжил:
– Помнится, Гитлер всенародно заявлял, что в его задачи входит расчленение Советского Союза и отрыв от него Кавказа, Украины, Белоруссии, Прибалтики и других областей. Он прямо заявил: «Мы уничтожим Россию, чтобы она больше никогда не смогла подняться!» Если бы не наш великий народ, человеконенавистнические планы фашистов могли бы воплотиться. Но этому не бывать, товарищи! Советский государственный строй доказал свою жизнеспособность, а сегодня в этом зале собрались те, чьим ратным трудом и попечением здравствует и процветает наша Родина!
После того, как буря аплодисментов переросла в овацию и общий подъем снизил свой накал, настало время награждений.
Быков не слишком внимательно следил за теми, кто был внесен в наградной список.
Он оглядывался в поиске знакомых лиц и не раз примечал тех, кого видел в старом кино.
Романа Кармена, например.
Впрочем, с этим человеком Василий Сталин был в размолвке – он, помнится, увел у Кармена его невесту…
А вон Алексей Толстой.
Совсем молоденькая Майя Плисецкая.
Повернувшись в другую сторону, Григорий обнаружил на соседнем месте смутно известного человека.
Это был Туполев.
– Андрей Николаевич? Здравствуйте.
– Приветствую, Василий Иосифович, – чопорно ответил конструктор.
– Да бросьте вы, – поморщился Быков.
Туполев смягчился.
– Извините, конечно. Просто я обидчив и злопамятен. Но как раз вам я обязан нынешней своей реабилитацией. Спасибо.
– Не стоит, – усмехнулся Григорий. – Просто фронту нужен ваш «Ту-2».
Андрей Николаевич фыркнул насмешливо.
– Говорите, что хотите, – сказал он, – все равно я благодарен и рад. Когда обвиняемого оправдывают – это такое счастье!
– Согласен. Тогда ускорьте выпуск своего бомбера! Хочется поскорее «обрадовать» немцев…
– Василий Иосифович! – прервал его Туполев. – Вас!
Быков встрепенулся, встал и пошагал к Калинину.
«Всесоюзный староста» издали кивал ему ласково.
Четко печатая шаг, Быков вышел к трибуне и отдал честь.
– Полковник Сталин по вашему приказанию прибыл!
«Всесоюзный староста» вручил Григорию грамоту красного цвета с золотым тиснением – «Герою Советского Союза» – и две небольшие, такого же цвета коробочки с орденом Ленина и Золотой Звездой.
– Поздравляю вас, – сказал Михаил Иванович.
– Служу Советскому Союзу!
Уже вернувшись на свое место, Григорий выдохнул.
Что бы он там ни говорил и ни выдумывал, а волнение в нем жило.
Быков с интересом прочитал титульный лист грамоты:
«Союз Советских Социалистических Республик Президиум Верховного Совета Герою Советского Союза
За Ваш героический подвиг, проявленный при выполнении боевых заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета своим указом от 13 июля 1943 года присвоил Вам звание Героя Советского Союза.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР: М. Калинин
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР: А. Горкин»
Туполев помог Быкову прицепить к кителю орден Ленина и Золотую Звезду.
После награждения Михаил Иванович пригласил всех сфотографироваться.
В первом ряду сидели Герои Советского Союза, а с ними Сталин и Калинин.
Сразу расходиться никому не хотелось, было желание продлить чарующие минуты, да никто никого и не торопил особенно.
Прохаживаясь по кремлевской галерее, Григорий неожиданно услышал:
– Василий Иосифович!
Не сразу, но Быков обернулся на зов – порой он не обращал внимания на «чужое» имя-отчество.
Его догонял Поликарпов.
За недолгое время Николай Николаевич будто помолодел. Понурость сменилась энергичностью, а выправка совершенно затушевала прежний усталый надлом.
– Здравствуйте, Василий Иосифович! Поздравляю вас!
– Спасибо. Как успехи?
– О-о! – конструктор закатил глаза. – Все инженеры вернулись ко мне, все до единого! А это чуть ли не самое главное. Что я могу один? А вместе мы – сила! На саратовском авиазаводе работы идут буквально день и ночь, я вчера только вернулся с Волги. Готовимся к массовому выпуску «По-7». Малые партии уже идут в войска, но настоящий поток начнется ближе к осени. Скорее просто нельзя, все и так на пределе человеческих сил и возможностей!
– Да что вы оправдываетесь? Все равно же – победа!
– Да! – просиял Поликарпов. Посерьезнев, он сказал: – Ваш отец предложил мне пост заместителя наркома авиапромышленности, который занимает… занимал Яковлев.
– То есть вы согласились?
– Ну-у… да…
– Ну, и отлично!
– Вы полагаете?
– К этому посту кое-что «прилагается»…
– Что?
– Должность советника.
– Да, Иосиф Виссарионович сказал, что надеется прежде всего на мою честность и бескорыстность… Он имел в виду мои предполагаемые консультации в отношении новой техники. Я, правда, не понял насчет честности…
– Это как раз понятно, – серьезно сказал Быков. – Вы не станете писать доносы.
– Господи! Ну, конечно же, нет!
– О том и речь.
До конструктора стало доходить.
– Вы думаете, Яковлев…
– Не думаю. Знаю.
Поликарпов нахмурился.
– Это ужасно…
– Такова жизнь.
Попрощавшись с конструктором, Григорий покинул Кремль.
Самолет ждал его завтра утром, так что время было.
Весь день Быков бродил по Москве, узнавая в ней то, что будет знакомо в детстве, когда родители проезжали с ним через столицу, направляясь в родную деревню матери.
Казанский вокзал, метро, Красная площадь!
В пять или семь лет это было, как сказка. Теперь-то детские впечатления стерлись.
Машин на улицах было мало, автобусы с трамваями тоже попадались редко, зато людей хватало.
На лицах почти не мелькало беспокойство, страха и вовсе не было.
Да и то сказать – последняя воздушная тревога в Москве прозвучала две недели назад!
Все, больше ни одна немецкая бомба не грянет с неба.
Аллес капут!
В парке Горького работала выставка трофейного оружия.
Билет стоил 1 рубль, для красноармейцев, инвалидов войны и детей – 20 копеек.
Скоро сюда и «Тигра» приволокут, «пойманного» на Курской дуге.
Быков пил газ-воду с двойным сиропом, продаваемую с лотков на колесах, покупал удивительное мороженое – брикетик между пары вафель, но не брусочком, а кругляшом.
Гулял по зоопарку и скормил уткам булочку за семь копеек.
Покопался на книжном развале у Кузнецкого Моста.
Отдыхал.
При всем, при том Григорий не терял бдительности, все держал под контролем.
Немецких агентов он не ждал, а «своих», доморощенных…
Эти пока не давали о себе знать.
Затаились? Не хотят поднимать лишний шум?
Похищать Героя Советского Союза, да еще в день награждения – это явный моветон…
Когда стало вечереть, Быков доехал на метро до станции «Площадь Свердлова» и вышел в город.
Остановиться в гостинице «Москва»?
Григорий оглянулся на солидное серое здание. Можно…
Быков перевел взгляд на знакомый дом у начала улицы Горького.
Или «дома» переночевать?
А что? Он же обещал навещать…
И вообще как-то он соскучился, что ли…
Странно? Возможно, именно в этом проявляется «полиментализм» его натуры?
То, что осталось в нем от Василия Сталина, притягивается к родному и близкому? А что?
Если уж даже татушка на плече проявилась, отчего бы в нем не задержаться кусочку сталинского сознания, маленькой дольке души?
Наверное, он никогда не узнает, куда девалась «бессмертная субстанция, нематериальная сущность» Василия Иосифовича. Перенесло ли ее в будущее, осуществляя этакую межличностную рокировку? Бог весть…
Слушай, Григорий Батькович, а не ищешь ли ты оправдания своему интересу к Гале Бурдонской?
Хорошенькая женщина с великолепной фигурой.
Даже талия на месте, несмотря на двух детей.
А у тебя давно уже секса не было…
Быков поморщился. «А в СССР секса нет!»
Да при чем тут это?
Он реально скучает по детям Василия Сталина, хотя никогда не был замечен в чадолюбии.
Но они такие милые, забавные. Беззащитные.
Быть может, стоит даже говорить о том, что это отныне его долг – помогать жене и детям Василия, не лишать их «отца».
Малышня-то не виновата в том, что случилась эта дурацкая «рокировка».
Дурацкая?
А что? Много ли приятного в том, чтобы тебя принимали за другого?
Вот, у него на кителе сияет, переливается Золотая Звезда.
Он ее заслужил.
Он! Гриша Быков!
А вручили орден, получается, Василию Сталину… Обидно-с!
Хотя… Тут сложно.
Если разобраться, ему интересно не быть Сталиным, а прожить за того жизнь по-новому. По-своему.
Коли уж не получилось у него исправить ошибки в Гришином житии, то хоть Васино выправить.
Не допустить житейских ляпов, выровнять, выпрямить кривую «мировую линию» Василия Иосифовича.
И тут уж никак не обойти семью.
Развестись с Галиной проще простого, вот только развод – это всегда проигрыш. Для обоих.
А для детей – это крушение мира…
Вздохнув, Быков направился вверх по улице Горького.
Ничего еще не решив для себя, он уже действовал. И ощущал при этом облегчение.
Стало быть, верным путем идет товарищ…
Немного робея и злясь на себя за это, Григорий поднялся на знакомую лестничную площадку и постучал.
Еле слышный топоток, и дверь открылась.
На пороге стояла Галина.
Слегка встрепанная, в халатике и тапках со смешными помпонами, она выглядела очень хорошенькой, а румянец и блеск в глазах придавали ей еще больше живости.
– Ты пришел! – негромко воскликнула она.
– Да, вот…
Быков шагнул в прихожую, и Галя порывисто обняла его, прижалась…
Наверное, Григорий смог бы совладать с собой, но вот беда – он этого не хотел.
Близость женщины кружила голову, и все те сложные умопостроения, которые одолевали его совсем недавно, рассыпались, упростились, потеряли былое значение.
Быков тискал шелковистое, тугое, податливое, горячее, и ничего ему больше не надо было…
…Они лежали в постели, затихшие и довольные жизнью.
Григорий обнимал Галю, а девушка положила ему голову на плечо и дышала в шею, иногда ласково проводя ладонью по груди.
Тогда Быков улыбался, не раскрывая глаз.
Хоть Москва и отвыкала от воздушных тревог, режим светомаскировки никто не отменял – на улице было темно, ни единого огонька.
И в спальне царила тьма.
Глаза смутно различали тени, угадывая за ними шкаф или трюмо – в большом овальном зеркале отражалась звезда.
Девушка…
Может, это было и не верно – называть девушкой мать двоих детей, но, глядя на Галю, такую молоденькую и радующуюся жизни, язык не поворачивался назвать ее женщиной.
Вот, когда станет взрослой теткой… Да нет, не станет.
Наверное, все-таки миф о прекрасной парижанке вовсе не выдумка. Галльская кровь Бурдонэ придавала Галине некий особый шарм, незримую ауру.
Легчайший, не нарочитый изгиб тела, изящный жест, лукавая улыбка, взмах ресниц – это возбуждало куда сильней, чем «гоу-гоу» в стрип-клубе.
И этому нигде не научишься, с этим надо родиться.
Галя была именно такой, полной опасной женской силы.
– Знаешь, – прошептала она, – я чувствую себя странно… Будто я изменила Василию с тобой. Этого никому не расскажешь, сразу в Кащенко упекут…
– Понимаю, – вздохнул Быков. – Самому трудно.
– Со стороны, – подумал он, – это, наверное, похоже на утонченное извращение – соблазнять женщину, принадлежавшую тому, чье тело ты занял.
– Муж соблазнил свою жену…
– Вот-вот! – подхватила девушка. – Соблазнил! Ты был такой кова-арный, а я такая слабая… Ну, что я могла? Только отдаться…
Знаешь, у меня до сих мелькают всякие мыслишки… Они нехорошие, и я ничего не могу с ними поделать. Очень трудно вовсе отбросить сомнения.
– Никогда не сомневается только дурак.
– Вот-вот. Я тебе поверила тогда, правда-правда. Это было совершенно невероятно, то, что ты рассказал, но строго логично. Ты не представил никаких доказательств, но я сама их видела, слышала… А теперь и ощутила. Ты – другой, совсем другой.
То, что было между нами, было именно между мной и тобой, Гриша. В темноте я не видела лица, но твои руки гладили не так, и губы не так целовали… Все так сложно, запутанно… Но хорошо.
Я, наверное, влюбилась.
– В кого? – улыбнулся Григорий.
– В тебя… Знаешь я всегда хотела, чтобы Василий был таким, как ты, – сильным, смелым, твердым, уверенным. У него это не получалось, хоть он и пытался, но лишь срывался, то в запой уходя, то… вообще… А тебе не надо стараться, тужиться – ты именно такой, каким должен быть. Знаешь, как девчонки рассуждают: вот, если бы взять Колю, да ему мозги Игоря, да решительность Славки… Идеальный получился бы парень! Но эти глупые девчоночьи мечты сбылись – для меня одной.
– Ты меня не знаешь…
– Узнаю…
– Я вредный…
– Да и я не ангел.
– Холодный…
– А я тебя согрею…
Прошушукавшись допоздна, они заснули в первом часу.
День удался. Ночь – тоже…
Из мемуаров С.М. Исаева «Страницы истории 32-го гвардейского Виленского орденов Ленина и Кутузова III степени истребительного авиационного полка»:
«17–18 июля в полосе Брянского фронта готовилась к наступлению 3-я гвардейская танковая армия. 1 гиак обеспечивал прикрытие развертывания и ввода в бой танкистов генерала Рыбалко.
32-й гвардейский авиаполк осуществлял поддержку танкистов и обеспечивал действия штурмовиков и бомбардировщиков в районе Желябуга – Паниковец – Головинка.
17 июля бомбардировщики противника большими группами под сильным истребительным прикрытием пытались наносить удары по колоннам 3-й гвардейской танковой армии.
В воздушном бою лейтенант Калинин сбил «ФВ-190» в районе Трехолетово.
В эти дни летчики полка не допустили ни одного самолета противника к районам сосредоточения наших танкистов.
19 июля 3-я гвардейская танковая армия перешла в наступление. Летчики полка непрерывно патрулировали в районе ввода танковой армии в прорыв.
Бомбардировщики противника – «Ю-88», «Хе-111», «Ю-87» – большими группами под сильным истребительным прикрытием пытались нанести удары по наступающим советским танкам.
Группы «Ла-5», ведомые Иваном Холодовым и Владимиром Гараниным, не позволяли противнику прицельно бомбить наступающие танки.
20 июля десять «Ла-5», ведомые штурманом полка майором Холодовым, продолжали прикрывать боевые порядки 3-й танковой армии.
В районе Спасское – Сомово группа встретила 12 «ФВ-190» и вступила с ними в бой. Вскоре подошла еще одна группа истребителей противника.
Несмотря на численное преимущество, гвардейцы добились большого успеха и заявили о пяти сбитых самолетах противника – майор Холодов, командир звена старший лейтенант Федоров и младший лейтенант Боровик сбили по одному, а лейтенант Макаров – два самолета противника.
В этом бою старший лейтенант Федоров со своим ведомым оказался лицом к лицу с пятью «Мессершмиттами».
Завязался тяжелый бой, во время которого Александр Федоров сбил один самолет противника, но и его «Ла-5» был подбит.
Тяжело раненый летчик смог выпрыгнуть с парашютом, но приземлился на нейтральной полосе.
И только ночью раненого Александра Федорова смогли вынести к своим.
20 июля десятка «Ла-5», ведомая командиром полка, почти сразу после взлета вступила в бой.
21 июля в воздушных боях отличились летчики Келейников, Михайлов и Тукин, сбившие по одному истребителю противника.
22 июля летчики 32-го гвардейского авиаполка активно противодействовали бомбардировщикам противника: летчики Боровик и Рысков сбили по одному «Ю-88», а Келейников, Тукин и Шишкин уничтожили по одному «Хе-111».
В этот же день младший лейтенант Рысаков уничтожил в районе Ольховца «ФВ-190», еще один «фоккер» сбил старший лейтенант Шульженко.
23 июля три шестерки истребителей 32 гиап, эшелонированные по высоте: группа, ведомая капитаном Савельевым, на высоте 1800–2000 м, группа капитана Шишкина на высоте 2800 м и группа старшего лейтенанта Орехова на высоте 3500 м встретили до 30 бомбардировщиков под прикрытием 12 истребителей противника.
Несмотря на превосходство противника, гвардейцы вступили в бой.
Группа Орехова связала боем истребители противника и не допустила их к бомбардировщикам, группы Савельева и Шишкина атаковали бомбардировщики.
Бой закончился поражением противника – было сбито пять «Хе-111» и четыре «ФВ-190».
Всего в этот день летчики полка сбили 12 самолетов противника, которые были записаны на счет капитанов Луцкого и Шишкина; лейтенантов Батова, Калинина, Михайлова и Разуванова; младших лейтенантов Вишнякова, Рысакова и Тукина; старшего сержанта Кузьменкова.
Старший лейтенант Красавин сбил в этот день один бомбардировщик и один истребитель противника.
23 июля полки 1-го гвардейского авиакорпуса посетил командующий ВВС Красной Армии маршал авиации А.А. Новиков, который наградил многих авиаторов орденами и медалями.
За две недели тяжелых боев советские войска, взломав оборону противника, нанесли ему большие потери.
25 июля войска Брянского и Центрального фронтов перешли в наступление на Орел.
Части 1 гиак патрулированием прикрывали наступающие войска.
После напряженных боев 12–23 июля сопротивление противника в воздухе было сломлено.
25 июля авиаполки корпуса произвели 93 самолетовылета, но ни одной встречи с противником не произошло.
Только три дня спустя, 28 июля, майор Холодов в районе Клеменово одержал в воздушном бою победу над «ФВ-190».
