ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Они собрались второго же марта в одном из эксептских отелей, девятнадцать членов Дискуссионной комиссии Атавского Союза Предпринимателей, и постановили:

А. Война с Полигонией при любых обстоятельствах должна идти своим чередом. Ее прекращение, даже ослабление неминуемо открыло бы дорогу кризису чудовищной силы и социальным потрясениям катастрофического порядка;

Б. Немедленно использовать опыт некоторых «правительств сильной руки», всячески избегая, конечно, в пропаганде и агитации малейших аналогий с режимами Гитлера и Муссолини;

В. Добиться немедленного самороспуска обеих партий (имелись в виду либеральная и националистическая), а взамен их организовать новую, не дискредитированную связями с ведущими предпринимательскими кругами, способную увлечь широчайшие слои атавского народа на беспощадную и тотальную борьбу с подрывными элементами и возглавляемую человеком из народа, достаточно твердым, лишенным интеллигентских предрассудков и вполне реалистически мыслящим;

Г. В однодневный срок добиться от сената и палаты депутатов внесения в конституцию Республики Атавии поправки, предусматривающей учреждение во главе государства дополнительного государственного поста прокуратора Атавии на равных правах с президентом республики и наделенного на время, пока не прекратится таяние атмосферы, диктаторскими правами во всем касающемся внутреннего порядка как на предприятиях, так и во всей стране в целом;

Д. Атавия не отказывается и никогда не откажется от ответственности, которую она возложила на себя с начала второй мировой войны за судьбы Земли. При первой же возможности торжественно предупредить об этом все земные правительства;

Е. Констатировать, что промыслом божьим Атавия превратилась в гигантский космический остров, что с точки зрения военной дает ей неоценимые преимущества и возможности атомной войны, на полное уничтожение всего живого на Земле, если упомянутые правительства не проявят достаточного благоразумия, признав раз и навсегда полное понимание руководящей роли Атавии;

Ж. Просить президентов «Атавия. Мотор», «Всеобщей Центральной Электрической компании» и «Розового грифа» поручить своим научно-исследовательским учреждениям срочно разработать опытные образцы астропланов как транспортного, так и, в первую очередь, военного назначения;

З. Так как нет никаких оснований планировать что-либо в Атавии на время, превышающее сроки исчезновения атмосферы, считать целесообразным в целях наилучшей координации национальных усилий свернуть все те отрасли промышленности и сельского хозяйства, учебные, культурные, а также всякие другие заведения и учреждения, без которых можно обойтись в войне с Полигонией и в подготовке к решительному атомному и термоядерному тотальному наступлению на земные государства.

Еще несколько газетных заголовков и «шапок» той недели.

В то время, когда вооруженные револьверами и дубинками «мальчики Паарха» впервые ворвались в квартиры мало-мальски независимо мыслящих атавских граждан и «учили их уму-разуму», с примерной твердостью и решительностью было приступлено к закрытию учебных заведений, оказавшихся «излишними» по приговору Дискуссионной комиссии. Предлог: все должно быть брошено на нужды армии, авиации и флота. Место молодых людей – в рядах вооруженных сил. Истинная причина: на пятнадцать лет с лихвой хватит и тех специалистов, которые уже имеются. К чему тратить средства, готовить новых агрономов, историков, зоологов, композиторов, ветеринаров, педагогов, философов, врачей, музыкантов, металлургов, когда и тем, которые уже имеются в наличии, предстоит потерять работу? К тому же высшие учебные заведения при известном стечении обстоятельств могут стать центрами противоправительственной смуты.

Освободилось несколько сот тысяч молодых людей, которых тотчас же призвали в армию. С профессорско-преподавательским составом получилось сложней: это были в большинстве своем люди уже непризывного возраста. Очень немногие из них имели кое-какие сбережения или право на пенсию. Над остальными и их семьями нависла угроза нужды и голодной смерти.

И вот тут-то развернулся во всю ширь тот самый бизнес, который коснулся своим могучим крылом и известного нам Онли Наудуса.

Запомнил ли читатель за множеством лиц и событий, описанных в нашем повествовании, коммивояжера Науна, того самого элегантного человечка с мышастой шевелюрой, который на другой день после неудачного залпа генерала Зова передал тогда еще никому не известному (боже, как давно это было!) доктору Дугласу Расту письмо и привет от его родителей? Ну, того самого Науна, который разъезжал по юго-западному району Атавии на темно-малиновой машине, продвигая к потребителю самые совершенные озонаторы современности. Так вот именно этот самый Наун, его имя было Кеннет, поймал-таки за хвост свою капризную фортуну.

Был поздний сырой мартовский вечер, когда Наун, ориентировавшийся в затемненном Эксепте, как летучая мышь, подкатил к освещенному единственной темно-синей лампочкой подъезду одного из самых солидных рекламных агентств. В эти горячие дни работа во многих конторах не прекращалась до глубокой ночи. Науна принял один из директоров. Не сразу, понятно. Обеспечив путем не очень длительных, но весьма обдуманных переговоров свои авторские права на идею, которую он собирался предложить на усмотрение директора, и вызвав этим со стороны последнего вполне законные чувства уважения и любопытства, Наун еще более сжато изложил сущность замысла, поразительно простого, как и все истинно гениальные деловые начинания.

Исходная его идея была такова: раз дело идет к тому, что через полтора десятка лет всех атавцев, в том числе и самых обеспеченных, ждет удушье и смерть, то на этом толковому человеку можно неплохо заработать. Естественно, что у всех, за исключением патологических скряг, возникает вполне понятное желание, раз уж дело идет к концу, получше, наиприятнейшим образом израсходовать денежки, прожить оставшиеся полтора десятка лет в полное свое удовольствие. Следовательно, спрос на удовольствия неминуемо и стремительно возрастает. Причем чем острее и изысканней это удовольствие, тем дороже за него будут платить. Но может возникнуть вполне законный вопрос: разве не пользовались уже и до сих пор богатые атавцы всем, что только можно было приобрести за деньги? На это господин Наун отвечает: и да и нет. Пользовались всем, что можно было купить за деньги до сегодняшнего дня, точнее – до сегодняшнего вечера. С сегодняшнего вечера на рынке удовольствий появляется новый товар, обещающий покупателю необычайно острое наслаждение и удовлетворение. Товар этот называется «самолюбие». Господин Наун имеет в виду самолюбие ученых людей, высоколобых джентльменов, которые в подавляющем своем большинстве, как правило, в глубине души, конечно, смотрят на деловых людей с неизменным чувством собственного превосходства. С сегодняшнего вечера все эти профессора, доценты, преподаватели, ассистенты остались на улице без куска хлеба. Идея Науна состоит в том, чтобы комплектовать из этих высоколобых штаты прислуги для любящих острую шутку обеспеченных людей. Согласитесь, что нет ничего эффектней, чем камердинер – бывший профессор столичного университета, лакей, который еще несколько дней тому назад был доцентом по кафедре политической экономии, горничная, только вчера возглавлявшая женский колледж, швейцар, преподававший право или историю философии. Думаете, не согласятся? Согласятся. Не сразу, конечно. Поломаются для собственного утешения, но пойдут, если их пригласят к достаточно богатому человеку и сохранят им их прежние оклады. А какое острое удовольствие представит любому жизнерадостному человеку, понятно обеспеченному, сказать лакею: «Опять вы. Франк, из рук вон плохо почистили мои брюки!» А этот Франк – и в этом вся штука! – еще несколько дней назад был каким-нибудь академическим светилом и смотрел на тебя с чувством умственного превосходства!

Предложение Науна было оценено по достоинству. Заседание директоров этого рекламного агентства было созвано немедленно, несмотря на поздний час. Науна утвердили управляющим вновь созданным отделом Интеллигентного труда, с окладом, о котором он еще за два часа до этого не мог и мечтать. Утром он разослал несколько десятков своих бывших коллег во все крупные университетские города для переговоров с оставшимся не у дел профессорско-преподавательским составом. Комплектование из них штатов прислуги и переговоры с любящими шутку нанимателями взяли на себя на первых порах директора агентства и, разумеется, господин Наун.

К исходу следующего дня отдел Интеллигентного труда был завален заказами. С «высоколобыми» дело оказалось несколько сложней. Впрочем, это было понятно с самого начала. Здесь требовалась некоторая выдержка со стороны агентов-вербовщиков. Надо было дать людям подумать на досуге над предложением, освоиться с мыслью, что это единственная возможность по-прежнему вращаться в приличном обществе, сохранить свой заработок на приличном уровне, да и вообще получить работу. Было интересно и в высшей степени поучительно наблюдать, как профессора, доктора наук, люди, всю жизнь самозабвенно пресмыкавшиеся перед богатыми людьми, служившие им верой и правдой в прежнем своем качестве, более или менее искренне возмущались, когда им предлагали служить лакеями капиталистов не на университетской кафедре, а в уютной домашней обстановке. Несколько десятков профессоров покончили с собой, несколько сот пренебрегло высокими окладами, которые им сулили агенты Кеннета Науна и пошли наниматься продавцами, журналистами, рабочими, клерками, бухгалтерами, кое-кто собрался торговать вразнос газетами, кое-кого взяли в аппарат Союза Обремененных Семьей. Многие преподаватели музыкальных учебных заведений нанялись таперами в разные злачные места. Но основная масса, как и предполагал Наун, в конце концов сумела увидеть привлекательную сторону в легкой и в значительной мере символической работе в качестве обслуживающего персонала богачей, тем более, что таких ученых оказалось столь много, что почти некого было стыдиться.

Один только Фред Патоген-младший – сын главы фирмы и племянник профессора Патогена – отказался от услуг отдела Интеллигентного труда. Он решил набрать себе штат из людей, которые в качестве прислуги чувствовали бы себя еще более несчастными и униженными, чем бывшие ученые. Он имел в виду оказавшихся не у дел иностранных дипломатов и атавцев, которые в свое время были или чуть не стали знаменитостями. Так нашел свое счастье и Онли Наудус. Наудусу предстояло помогать молодому Патогену в утреннем туалете. Но так как официально его новая должность называлась секретарь-камердинер, то она вполне его устроила. Жалованье было положено Онли Наудусу более чем достаточное, общество в лакейской ему было обеспечено исключительно интересное, питание и обмундирование шло бесплатное и доброкачественное, работа была легкая, хорошеньких девчонок в Боркосе оказалось невпроворот, и многие из них были бы счастливы выйти за него замуж. Свою бывшую невесту Энн он вспоминал все реже и реже. Выкупить мебель он мог сейчас легко и без особого напряжения. На фронт идти не надо было. О чем еще мог мечтать молодой человек, получивший хорошее атавское воспитание?

В дополнение ко всему Онли Наудусу, как одному из первых добровольцев атаво-полигонской войны, присвоили чин старшего капрала. Не в армии, конечно, а в самом аристократическом боркосском отряде СОС. Теперь уж пускай на кларнете в оркестрах играют другие. А старший капрал войск СОС Онли Наудус сейчас (с разрешения капитана войск СОС Фреда Патогена) досыта помарширует впереди своего взвода и досыта натешится, громя в полнейшей безопасности «красных» и прочих врагов Атавии в тылу.

У Национального сыскного агентства Пилька за долгие десятилетия его существования было очень много удач – малых, средних и крупных, – в тайной, жестокой и очень хорошо оплачиваемой борьбе против рабочего движения. Но наибольшей и редчайшей его удачей, бесспорно, был Ликургус Паарх… Увидеть своего рядового агента в качестве диктатора, управляющего Атавией, согласитесь, это было достойно гордости и такой прославленной фирмы. Но, увы, бесспорное достижение агентства имело по крайней мере два существенных недостатка. Прежде всего, нечего было и думать о том, чтобы хвастать им. Диктаторы этого не любят. Во-вторых, и самое добросовестное молчание о прежней тайной деятельности нынешнего прокуратора Атавии не обеспечивало покоя руководителям этого известного треста провокаторов. Господин прокуратор был заинтересован, чтобы все осведомленные о его работе у Пилька никогда об этом не проговорились. Было нетрудно догадаться, что он примет для этого все доступные ему меры, а сейчас ему были доступны все мыслимые меры.

К сожалению, бежать было некуда. Президент агентства достопочтенный Артур Пильк первым делом послал прокуратору поздравление, туго нафаршированное комплиментами, добрыми пожеланиями и заявлениями о полнейшей лояльности. Затем он добросовестно изъял из дел агентства все, содержавшее упоминание о сотрудничестве Ликургуса Паарха и, сфотографировав на всякий случай эти документы, из рук в руки и без всяких свидетелей передал их прокуратору во время личной аудиенции.

Паарх отнесся к этому красивому жесту его бывшего шефа в высшей степени растроганно, долго жал ему руку, сказал, что и не мыслит себе своей новой деятельности без постоянной консультации с таким тонким знатоком социальных проблем, как господин Артур Пильк. А Пильк слушал эти топорно разыгрываемые восторги, все больше убеждаясь, что прокуратор и на грош ему не верит, и сожалел, что сфотографировал эти чертовы документы, потому что если ко всему прочему Паарх вдруг под каким-либо предлогом прикажет обыскать его эксептскую квартиру, то ему не сносить головы.

– Кстати, – сказал прокуратор, когда разговор уже подошел к концу, услуга за услугу. Мне звонили из Эксепта. Кое-кто из опэйкских «красных» собирается отомстить вам за разгром прошлогодней стачки. Я уже распорядился, чтобы вашу квартиру взяли под неослабную охрану. А вам в охрану я дам трех проверенных и храбрых парней, которые будут отвечать за вас головой. Надеюсь, у вас найдется для них удобное помещение рядом с вашей спальней… – прокуратор сделал небольшую паузу и добавил, ласково заглянув в мутноватые глазки Пилька: – или фотолабораторией?

Единственное, что несколько скрасило последние минуты Артура Пилька, было сознание, что и не сфотографируй он расписки своего опэйкского агента Ликургуса Паарха, его жизнь все равно не стоила бы и ломаного гроша. Пильк был достаточно бывалым провокатором, чтобы понять, что Паарх не мог оставлять в живых человека, знающего его прошлую деятельность. На месте Паарха он бы поступил точно так же.

Конечно, он согласился на великодушное предложение прокуратора с изъявлениями самой сердечной благодарности. Он вышел на улицу, с трудом волоча ноги, сопутствуемый тремя бравыми парнями из личной гвардии прокуратора, специально отобранными для него господином Эмброузом, уселся с ними в машину и спустя четверть часа вместе с ними был насмерть раздавлен шалой машиной, наскочившей на них на полном ходу уже у самого подъезда гостиницы.

О катастрофе было немедленно доложено прокуратору. Прокуратор был потрясен. У него сразу появилось сильнейшее подозрение, что тут не обошлось без опэйкских «красных». Возможно, что их сообщники сидели в опэйкских отделениях агентства Пилька, а кое-какие их следы могли быть обнаружены в переписке на эксептской квартире покойного. И в Опэйк и в Эксепт были срочно, на самолетах снаряжены две группы боевиков из отряда СОС, возглавляемые двумя старшими сыновьями прокуратора, постоянно находящимися при его особе. Обыск на квартире Пилька ничего не дал, кроме некоторых материалов, хранившихся в его сейфе и не представлявших, как было официально объявлено, ничего интересного для семьи погибшего. Что же касается опэйкского отделения агентства, то неизвестными злоумышленниками были брошены в окна этого почтенного учреждения четыре бомбы как раз в тот самый час, когда самолет, привезший посланцев прокуратора, шел на посадку на местном аэродроме. Помещение было разрушено, вся картотека и бухгалтерия сгорели, большинство находившихся в нем сотрудников погибло.

Спустя несколько часов прокуратор Атавии выступил по радио с сообщением: остатки подрывных элементов, окопавшиеся еще по сей день во многих профсоюзных организациях страны, перешли к террористическим действиям. Первой их жертвой пал один из виднейших борцов с иностранным засильем в рабочем движении, рыцарь атавизма, крупнейший борец с преступностью Артур Пильк. «Союз Обремененных Семьей не для того возложил на себя бремя ответственности за мир и порядок в стране, чтобы терпеть „красных“ профсоюзных террористов, – многозначительно закончил свое выступление прокуратор. – Пусть полигонские агенты, засевшие в профсоюзах, содрогнутся перед лицом неминуемой мести лояльных атавцев, объединившихся в рядах СОС для защиты своих домашних очагов и святых принципов нашей святой конституции!»

Лишь только отзвучали в эфире эти зловещие слова, сосовцы, вооруженные огнестрельным оружием, гранатами и прочими средствами их агитации и пропаганды, одновременно во всей Атавии бросились громить помещения профсоюзных организаций, ловить и убивать профсоюзных активистов, в том числе и самых желтых, самых реакционных, ненавидевших коммунистов не менее самого Паарха. Это были, так сказать, накладные расходы нового государственного строя, воцарившегося в Атавии с приходом к власти прокуратора.

Достойно внимания, что в очень многих случаях сосовцы остались с носом Они громили помещения, из которых уже успели уйти все, кто мог подвергнуться опасности. Кто-то, видимо, заблаговременно их предупредил, хотя никто, даже полиция, не знал до самого момента налета о том, что он готовится.

Впрочем, в тот день, в горячке массовых убийств и охоты на уцелевших «красных», никто над этим обстоятельством как следует не задумался.

Назавтра газеты были полны восторженных отчетов о славных патриотических делах сосовских парней и теплых некрологов, посвященных павшему от рук «красных» террористов Артуру Пильку.

Как ни был занят важнейшими и неотложнейшими текущими делами прокуратор республики, он все же нашел время, чтобы продиктовать секретарю несколько прочувствованных слов о «незабвенном Пильке, посвятившем весь свой незаурядный ум, огромный опыт и большое сердце бескорыстной борьбе за свободу, демократию, порядок и вызвавшем всей своей плодотворной и многолетней деятельностью уважение друзей и ненависть врагов порядка».

Несколько иначе высказался о покойном специальный заместитель министра юстиции, командующий боевыми отрядами СОС и заместитель Ликургуса Паарха по руководству Союзом Обремененных Семьей Эмброуз («Сырок»). В подписанном им некрологе, опубликованном во всех газетах сразу за высказыванием прокуратора Атавии, было, между прочим, написано:

«Я знал его давно. Это был превосходный семьянин, добрый прихожанин, суровый и неподкупный охотник на „красных“. Он был замечательнейшим штрейкбрехером из всех, кого мне приходилось когда-нибудь встречать. Штрейкбрехерство было его бизнесом, и на его текущем счету нет ни одного кентавра, который не был бы им добросовестно заработан в поте лица. Это был труженик, чернорабочий классового мира. И еще я утверждаю: Артур Пильк был порядочней и честней любого профсоюзного босса в Атавии. Он никогда не разглагольствовал о демократии или правах человека. Он делал деньги. Остальное его не касалось. То, что он обещал заказчику, он всегда честно выполнял. Это был настоящий деловой человек, настоящий атавец, атавец с самой большой буквы».

Бросавшееся в глаза расхождение в оценке характера работы и политического лица покойного следует отнести за счет той свободы печати, которая всегда существовала в Атавии и которую и сейчас Паарх не собирался отменять. И прокуратор республики и президент синдиката преступников имели одинаковое право выступать в печати с любыми, пусть и самыми разноречивыми похвалами безвременно почившему руководителю крупнейшего штрейкбрехерского треста всего «свободного» мира.

Чем ближе к закату, тем длиннее, гуще и внушительней тени. В несколько дней совместными усилиями прессы, радио, телевидения, церкви и мириадов наемных и добровольных проповедников и агитаторов тщедушная фигура провинциального провокатора Ликургуса Паарха была раздута до фантастических размеров. Его имя гремело во всех углах и перекрестках, его именем арестовывали, назначали на доходнейшие посты, убивали, увенчивали лаврами, вели в бой, разоряли, обогащали, призывали в армию. Его мнение решало, перед его взглядом трепетали, каждый его шаг комментировался в печати и кулуарах парламента, каждое его слово отражалось на настроении фондовой биржи. Его речи в палате депутатов и сенате тотчас же обретали плоть и кровь полновесных законов. Все, что он предлагал, единогласно принималось. Десяток членов палаты депутатов и те немногие сенаторы, которые, возможно, осмелились бы кое в чем пойти против течения, позволили себе голосовать против учреждения поста прокуратора Атавии и были тогда же исключены из сената и палаты депутатов. Для оставшихся слово прокуратора было и директивой и откровением.

Вчерашний мелкий опэйкский провокатор, человек вообще далеко не глупый и по-своему даже самокритичный, очень легко дал себя убедить, что он богом данный, прирожденный повелитель экономической и политической стихий. Но он, конечно, как и было в свое время задумано, был и оставался всего лишь говорящей тенью действительных хозяев страны. Правда, в политике тень, стоящая у власти, иногда будто бы подчиняется и не совсем тем законам, которыми управляются тени в явлениях оптических. Случается, что он вдруг несколько отклоняется от того направления, в котором ей следовало бы падать, и это дает ее апологетам призрачные доказательства якобы независимости ее от породивших и управляющих ею реальных сил. Но стоит только хорошенько поразмыслить над подобными случаями, и приходишь к убеждению, что законы образования и поведения теней, как бы длинны и жутки они ни были, как бы причудливо ни двигались они, все равно всегда и полностью подчиняются незыблемым законам политического тенеобразования.

Ликургус Паарх, равно как Гитлер, Муссолини и многие другие еще уцелевшие большие и малые фюреры и дуче, не был в этом отношении исключением. И когда он вдруг арестовал нескольких видных дельцов по обвинению в государственной измене, то вызвал этим не только простодушные восторги многих атавцев, усмотревших в этих действиях чуть ли не долгожданное притеснение толстосумов, но и отнюдь не громогласное, но зато куда более продуманное одобрение всех восьми основных финансовых групп, крепко зажавших в своих руках экономическую и политическую жизнь Атавии.

Как мы уже знаем и из истории второй мировой войны и из истории возникновения и развития атаво-полигонской войны, ведущие атавские монополии сами были далеко не безупречны по части государственной измены. Вина арестованных была значительно серьезней: их фирмы не принадлежали ни к какой из основных восьми финансовых групп и непокорностью своей показывали плохой пример остальным «диким» фирмам.

В тот день прокуратор Атавии прибыл на совместное заседание палаты депутатов и сената для особо важного заявления. Это заявление, которое он, не доверяя своей памяти, сначала читал по бумажке, прозвучало для слушателей откровением, потому что никто из них не знал, да и не мог знать о решениях Дискуссионной комиссии. Десятки миллионов радиослушателей во всех уголках страны были предупреждены о том, что прокуратор выступит с сообщением чрезвычайной важности и что заседание будет транслироваться по радио. Балконы для публики были переполнены, и если бы капитан войск СОС Довор мог из зачумленного города Кремпа чудом пробраться в Эксепт и еще большим чудом проникнуть в зал заседаний палаты депутатов, на что он в тот день не имел бы, как слишком ничтожная личность, почти никаких шансов, то он бы лопнул от возмущения, увидев на балконе для публики в самом первом ряду одного из самых ничтожных граждан Кремпа. Мы имеем в виду Онли Наудуса – старшего капрала войск СОС и камердинера-секретаря капитана СОС Фреда Патогена, с которым они прибыли в Эксепт по делам боркосской организации СОС. То есть прибыл по делам, собственно говоря, лишь Патоген, Онли Наудус, собственно говоря, прибыл только для того, чтобы помогать своему хозяину-капитану в утреннем и вечернем туалете. Но был он одет в мундир с иголочки и сидел он в первом ряду, тогда как Довор только и делал, что бегал от бомб в убежище, а в остальное время возился со своими сосовцами, с которыми хлопот полон рот. И даже мундира форменного у Довора еще не было, а была только самодельная нарукавная повязка с эмблемой, похожей не столько на перекрещенные брандспойты, сколько на перекрещенные клистирные трубки. Их так и звали в Кремпе, этих сосовцев (за глаза, конечно), – «клистирные трубки».

Но если бы капитан СОС Довор все же попал в тот день на это заседание и даже увидел выряженного и блещущего самодовольством Онли Наудуса, он вряд ли долго переживал бы чувство обиды на капризы коварной фортуны. Его вниманием сразу и на все время заседания целиком овладел бы прокуратор. Да и не только его вниманием. Вот это была речь!