Глава 11
С трепетом и замиранием сердца подхожу я к избе Лены. Федя что-то говорит мне, я стараюсь понять и переспрашиваю, но отвечаю невпопад. Федя искоса посматривает на меня. Он догадывается о моем состоянии, предлагает:
— Если так… немножко пройдемся.
— Пожалуй, давай.
И мы тихо шагаем по улице. Поравнявшись с избой Лены, я взглянул на нее. Как все знакомо! И крыльцо, на котором я стоял зимой, страшно волнуясь, и дверь, ведущая с крыльца в сени, и четыре окна с синими наличниками, соломенная, видавшая дожди и жару крыша. И, наконец, покосившаяся труба с молочным горшком, воткнутым наверху.
Посмотрел на мазанку, в которой прошлым летом мать Лены Арина показывала мне пестрое недошитое одеяло. Его Лена готовила для своего замужества.
Дверь мазанки открыта. Может быть, сейчас кто-нибудь там и есть. Вот-вот выйдет Лена или мать.
«Нет, нет! Поскорее мимо! Не хочу, чтобы меня видели». И я прибавил шагу.
— Ты что… боишься кого-то? — спросил меня Федя.
— Видишь ли, пожалуй, да… боюсь.
— Это… спросить… кого же?
— Ведь я год ее не видел.
— Что же?
— Потом с мужем Федоры такая штука получилась…
— А тебе на Егора… плевать.
— И… отказная мне была.
— Тут, я понимаю… тебе обида… Доведись и мне…
Навстречу едут подводы, не спеша идут люди. Проходя мимо, они здороваются с Федей, он им отвечает. А я стараюсь не смотреть на них. Особенно на женщин. Им обязательно надо разглядеть и узнать, что за незнакомый человек идет.
— Федя, — вдруг спрашиваю его, — ты женат?
— Пока нет. А ты жениться… вздумал?
Не дождавшись ответа, он заявил:
— Не к спеху.
— Я тоже так думаю.
— Надо переждать… Женишься, а вдруг на фронт.
— Ты уже воевал?
— Было. Ранен. Выздоровел. Начали удирать, я впереди.
— Но сейчас-то не удрал бы? Теперь не за Временное, а за Советскую власть.
Осмотревшись, он как бы сам себе проговорил:
— Наладим с комитетом… выгребем излишки… Уйду воевать.
Помедлив, поучительно посоветовал:
— Тебе не надо… о ней думать.
— Я и не думаю.
— Такая работа. Свяжешься… спутаешь себя. Размаху не будет… Дите появится — совсем беда.
«Вон о чем Федя». Видя, что я молчу, спросил:
— Все любишь ее?
— Как сказать… Есть немного. Только в работе забываешь. Год ее не видел. Может, она другая стала. И за год много воды утекло.
Мы свернули в прогал между избами и межой пошли вниз, к реке. С этой стороны на берегу речушки — огороды. Тут серые листья капусты. Гряды лука, свекла, морковь, а у многих огурцы, огороженные от кур старыми снопами конопли. Вода близко.
Над речушкой склонились старые ивы, касаясь ветвями воды. Мы шли по направлению к огороду Лены.
Солнце уже опускалось, лучи его почти но доходили сюда, тянулись гигантские тени изб.
От окраины села доносились удары бичей. Это гнали домой стадо.
— Вот их усадьба, — указал Федя и межой повернул к дому. — Решил повидаться с ней?
По правде говоря, я еще не решил, но повидаться очень хотелось. И робко, словно маленький, предложил:
— Если… мы только… вместе пойдем.
Федя засмеялся. Ему-то что? Она всего-навсего ему двоюродная сестра.
— Не думал, что ты… такой пугливый. На собранье вон как, а тут… боишься. Не робей, — он похлопал меня но плечу, — со мной не пропадешь. И птица невелика.
— Кто птица?
— Да все она. Ты разгляди ее получше. Правда, на лицо она… Впрочем, ничего не говорю.
«Тоже на что-то намекает», — подумал я.
Полуветхий двор. Возле плетня куча кизяков, рядом хворост и три ветловых, коротких бревна. Со двора на огород калитка.
«Сколько раз выходила из нее Лена в огород!» — мелькнуло в голове. И мне вдруг нестерпимо захотелось видеть ее, хотя бы издали.
Стадо овец приблизилось к селу. Затем стремительно, с гулом, блеяньем, мелким, дробчатым стуком ног, похожим на обрушившийся град, ворвались они в улицу. Неслись так, будто за ними гналась стая волков. Раздались женские голоса, манящие овец. Кто-то выбежал из переулка, от избы Лены, и звонко принялся кричать:
— Барь-барь! Кать-кать!
— Это Санька, — пояснил Федя. — Огонь-девка. Сейчас пойдем или когда коров пригонят?
— Когда коров, — быстро согласился я и уселся на ветловое бревно. — Закурим, Федя.
Послышался тот же звонкий голос, когда пригнали коров. Заскрипели ворота, корова, мыча, тяжело зашагала во двор. Через некоторое время Федя сказал:
— Пора! — и затоптал недокуренную цигарку.
Прогалом между избами мы вышли к дому Лены. Возле крыльца стояла женщина. Она пристально смотрела в противоположную от нас сторону. Федя окликнул ее:
— Тетка Арина!
— Ой! — Вздрогнув, она обернулась. — Никак, Федя?
— Угадала. А это гость к вам. — И Федя озоровато толкнул меня к ней. — Получай, тетка Арина.
— Кто такой?
— Совсем, старая, ослепла. Разгляди.
Наверное, она видела плохо, а у меня как будто язык отнялся. Молча подаю ей руку, она с опаской подает свою. Наконец еле выговариваю чужим голосом:
— Здравствуй, тетка Арина!
Она пристально всмотрелась в меня, затем чуть отступила и с удивлением прошептала:
— Никак, Петя?
— Я, я, тетка Арина… Зашел навестить вас… по старому знакомству. Как живете?
— Спасибо, ничего. Живем — хлеб жуем. Ты как?
— Поманенечку, тетка Арина.
— И то слава богу. Давно не был.
— Все дела и дела.
Вглядываясь в ее когда-то родное мне лицо, я по голосу стараюсь понять, изменилась ли она ко мне или все по-прежнему приветлива. Но понять это с первых слов невозможно. Только невольно вспомнилось, как она, когда их отчитала Федора и мне отказали, тихо сказала: «Ин, как хотите».
— Санька-а! — вдруг порывисто и так громко, что я вздрогнул, крикнула Арина.
— Что-о? — раздался со двора звонкий голосок.
— Иди, дура, скорей. Тебя зовут.
— Кто-о?
— Иди-и! Сама увидишь кто.
И, обращаясь ко мне голосом, в котором чувствовалась любовь к дочери, промолвила:
— Ералашная.
Тут отозвался Федя, который сидел на телеге и курил. Он вступился за Саньку:
— Чем же ералашная? Она боевая.
— Солдат, не девка, — согласилась мать. — А Ельки со снохой Анной все нет. Пора бы. Они полоть-то, чай, кончили.
— Небось к подруге забежала, — бросил догадку Федя, — а с ней на улицу.
— Не ужинавши?
Скрипнули ворота. Я оглянулся и увидел под навесом белую фигуру Саньки. Она, видимо заинтересовавшись, кто же такой пришел, издали старалась распознать. Но в сумерках лица моего ей не видно.
— Иди, иди, — заметив ее, позвала Арина.
Санька, всматриваясь, медленно зашагала к нам. Саньку, этого «солдата», я не видел столько же, сколько и Лену. Значит, ей теперь восемнадцатый пошел. Она моложе Лены на два года.
— Шагай смелей! — прикрикнул на нее Федя. — Ишь крадется, как… тигра какая.
Я повернулся к Саньке спиной. Она подошла совсем близко, уже слышны ее шаги. А вот и совсем остановилась. Я нарочно молчу. Узнает или нет? Санька зашла сбоку. Я повернулся лицом к Феде. Зашла с другой стороны от Феди, который захохотал. Я отвернулся к крыльцу. Мать тоже смеялась. Пыталась Санька зайти со стороны матери, но я нахлобучил кепку.
— Да кто такой? — засмеялась и она.
— Узнавай, узнавай! — крикнул Федя.
— А вот сразу и узнаю.
Она зашла сзади, сдернула с меня кепку и так сильно повернула к себе, что я чуть не упал. Этакая силища! Верно, что солдат-девка.
— Легче! — посоветовал Федя. — Так человека изувечить можно.
Санька, оторвав от моего лица ладони, которыми я закрылся, всмотрелась в меня.
— Петя?! — удивленно спросила она.
— Здрасте, Саня! — Я низко, до пояса, наклонился перед ней.
Она тут же крепко ударила меня по спине. Я выпрямился.
— Петя! — вновь воскликнула она и вдруг, чего я совсем не ожидал, повисла у меня на шее.
— Озорница! — укоризненно крикнула на нее мать. — Что делаешь?
— А он сам что надо мной озорует?
— Э-эх ты бессовестная! Ведь ты уже невеста.
— Без места. А что мне стыдиться. Тебя, что ль, аль Федю?
— Пети постыдись. Что он про тебя подумать может?
— Я, мамка, от радости. Ну, здравствуй, Петя!
Она быстро обхватила меня за шею и звонко поцеловала в щеку. Поцеловала и отбежала.
Мать совсем пришла в отчаяние от такой выходки «солдата-девки». Оглянувшись по сторонам, не видел ли кто из соседей, она не укорила, а скорее удивилась:
— Это что же ты теперь наделала, дурища?
— Я ведь не укусила его? Нет? — накинулась Санька на мать. — Что ж, и поцеловать вроде нельзя? Аль он чужой?
— А если ему не по карахтеру такое твое баловство, — спросила мать, — это как?
— Что ты, что ты, тетка Арина! Мне это, ей-богу, очень по характеру. Хоть бы еще разок — и то не откажусь, — вступился я за Саньку, чувствуя ее поцелуй на щеке.
А щека горела. Может быть, и все лицо горит, но в темноте не видно.
— Ты надолго к нам? — спросила Санька.
— Только тебя заехал повидать. Завтра в город.
Санька запрыгала, как девчонка, и захлопала в ладоши. Она и в самом-то деле была еще девчонка.
— Что, что? — воскликнула она, обращаясь к матери. — Что я говорила?
— А что ты говорила?
— Обязательно, беспременно заедет к нам.
Потом уже обратилась ко мне:
— Я тебя видала на собранье.
— Вот как?
— И мамке сказала, что ты придешь, придешь. А мамка говорит…
— Что тебе мамка говорит? — строго перебила Арина.
— А то, это. Не зайдешь. Будто ты обиделся на всех нас.
— За что же я на всех вас обиделся? Особенно на тебя, Саня?
— Да вроде на Ельку.
— И на Лену я не обижаюсь. Она дома?
— Она? — помедлив, переспросила Санька. — Она… с Анной в поле. — В голосе ее послышалась обида. — Она тебе что, нужна?
Но тут вмешалась Арина. Проходя мимо нас, она полушепотом посоветовала:
— Идите в сени. Народ еще увидит. А за Елькой навстречу Белянку надо послать, чтобы скорее шла.
Белянка — самая младшая из пяти сестер.
Прозвали ее Белянкой за белые как лен волосы. Я помню эту маленькую, лет десяти, девчушку, смирную, тихую, лицом похожую на Лену. Когда я приезжал к ним, она обязательно садилась за стол напротив меня и пристально рассматривала мою забинтованную руку. Она тоже знала, что я «Елькин жених Петя». Так меня все именовали.
Но сколько ни звала мать, Белянки близко не оказалось.
Мы прошли в сени. Арина зажгла лампу, висевшую над столом на длинном крючке. Скоро Арина ушла во двор доить корову, а мы остались втроем и принялись болтать о чем попало. На улице совсем стемнело. Уютно у них в плетневых сенях, промазанных глиной. Со двора слышно, как звенят струи молока, ударяясь о стенки доенки, и доносятся редкие успокаивающие слова Арины.
— Стой, матушка, стой смирно, — ласково говорит она корове.
Было удивительно, как в полутьме Арина доила корову. Правда, корова стояла возле открытой двери, и свет от лампы проникал во двор.
Разговаривая с Федей, я то и дело посматривал на Саньку. Не такой она помнилась мне год тому назад. Тогда она была сухощава, с продолговатым лицом, длинным тонким носом, как у матери, немного угловата. А теперь пополнела, щеки налились румянцем и не так уж выдавался нос. В статную девушку выросла Санька.
— Что же ты делать будешь? — спрашиваю я ее. — Ведь ты, как говорит мать, вроде невеста. Замуж небось собираешься после своей сестры. Одеяло шьешь?
— А как же. День думаю, ночь не сплю. Одеяло давно готово. Только жениха где-то собаки гоняют. Найди мне какого-нибудь замухрышку в городе.
— У вас в селе своих много, Саня.
— В селе? А я тут и жить не буду.
— Почему? — спросил я.
— Скучно, — ответила Санька, — вот почему.
Федя мрачно проговорил:
— Врет она. Скучно… У них гармонист… Ефимка… Красавец. Он тешит…
Санька так и вскинулась:
— Не в тот огород камешком запустил. Ошибся чуток.
— Говори, не в тот… Аккурат в тот… Каждый день ходит.
— А разь ко мне он?
— К кому же окромя? — И Федя подмигнул мне.
— Сам знаешь, кому беда, кому слезы.
— Вот я тебе подразнюсь! Больно скоро ты мне прозвище придумала.
— А ты не болтай зря, комбед несуразный.
Хотя я и догадывался, для чего этот разговор затеял Федя, мне все же было неловко. Санька явно злилась.
— Опять вы взялись ругаться, родня, — упрекнул я их.
— Да нет, мы шутя, — сознался Федя. И снова к Саньке: — Если Ефимка не к тебе ходит, Кузька — обязательно.
— Что Кузька? — вспыхнула Санька. — Ну что Кузька-карапузька?
— Бегает за тобой… Пятки обивает…
— А я его лупцую.
— Это правда, это да. Бьет она его при всех, — обратился Федя ко мне. — Парню гибель… Парню крах… Спасу нет… Влюблен по уши, да.
— Мало ли что ему втемяшится… И годов нет. Я старше.
— Тогда тебе, сестренка, бог прямой путь указал… на Ваньку. Сапожник — раз… Хромой — два… На войну не возьмут — это три.
Санька хотела что-то возразить, но лишь сверкнула глазами. А мне было очень интересно, как разговор дальше пойдет. Ведь Федя «наводит» его явно для меня. Недаром то и дело подмигивает мне. Но Санька крепится. Не выдает свою сестру Лену. Молодец девка!
Арина подоила корову и, войдя со двора в сени, заметила, что у нас сильно коптит лампа. Она привернула ее.
— Ельки с Анной все нет?
— Что тебе далась Елька? — с сердцем выкрикнула Санька.
Мать молча поставила на табуретку ведро с молоком, сняла с полки два пустых молочных горшка, достала цедилку и принялась процеживать пенистое молоко.
— Петя, парного хочешь? — предложила она мне.
— Мы скоро ужинать к вашим пойдем. Екатерина звала, — ответил за меня Федя.
В это время постучали в дверь. Сердце мое так и замерло. Санька быстро вспорхнула, чтобы открыть, но ее опередил Федя. Он был ближе к двери,
Я заметил, каким тревожным взглядом смотрела Санька на дверь, когда Федя, как бы нарочно, медлил снять щеколду. И ему, видимо, становилось не по себе: Мне тем более. Чувствовалось, что никому из нас троих, а может быть, и самой матери, почему-то не хотелось, чтобы вошла Лена.
Дверь открылась, и мы облегченно вздохнули. В дверях стояла с покрытым пылью лицом, полная, добродушная, красивая сноха Анна. В прошлом году, когда я со стыдом после отказа в сватовстве уходил от них, она одна пожалела меня и, провожая через дверь во двор, ласково похлопав по спине, промолвила: «Ничего, Петя, не убивайся».
Федя еще подержал дверь открытой на всякий случай, но никто больше не входил. Он снова защелкнул ее на щеколду.
Анна не сразу разглядела меня, а подойдя ближе, радостно воскликнула:
— Пришел?
— Заявился, Анна, — чувствуя, как вдруг пересохло в горле, отозвался я.
— Елька где? — спросила мать, и в голосе ее послышалась, как мне показалось, тревога.
— Сейчас умоюсь, скажу. Мы допололи тот участок проса. Ну-ка, Саня, полей мне воды.
Пока Анна умывалась на крыльце, где висело ведро с водой, мы молчали. Наконец Анна вошла, вытерла лицо и руки. Сняв фартук, подошла ко мне, поздоровалась, села рядом.
— Так-то, Петя. Стало быть, в наши края заявился? Долго тебя не было. Небось мимо-то из городу аль в город проезжал, а к нам, как допрежь, не заехал?
— Уезд наш большой. В нем сорок две волости, а в них двести двадцать селений, а жителей, считая грудных и ползунков, больше четырехсот тысяч обоего пола.
— Говори, говори. — Анна улыбнулась. — Вот насчитал! Только про брюхатых забыл… Ну-ка, я на тебя как следоват погляжу.
И она уставилась на меня, как бы в зеркало. Затем рукой провела по моим щекам, за уши потрогала и волосы погладила. Руки ее были холодноваты от воды. Наконец при общем молчании она произнесла:
— Ты поправился, как бы не сглазить. Тьфу, тьфу, тьфу!
— А моя мать говорит, что я кощей!
— Какой там кощей. Вот и глаза твои. Нет в них прежней робости. Ты ведь в начальниках ходишь, я знаю. А там робость вроде ни к чему. Правду тебе гадаю аль вру?
— Ты, Анна, как цыганка. О тебе тоже нельзя сказать, чтобы похудела.
— У меня, Петя, кость широкая.
Федору не терпелось узнать, куда запропастилась Лена.
— Где, спрашиваешь, Елька? — наконец сказала сноха. — Федора на дороге ее перехватила.
— Как перехватила?
— А так. Шли мы мимо ихней избы, она увидела, чуть не бегом к нам. Схватила Ельку за руку и увела.
— Зачем?
— К себе потащила.
— Ну, зачем, зачем? — допытывалась Арина.
— А затем, чтоб не дать ей повидаться. — Анна кивнула на меня.
— И Елька пошла? — спросил Федя.
— Елька — теленок. Куда ее сестра позовет, туда и пойдет.
Потом решительно добавила:
— Все вы ходите под началом Федоры. Она вами помыкает как хочет.
Мне окончательно стало все ясно. Если бы Лена, узнав, что я пришел, и захотела бы повидаться со мной, то не пошла бы за Федорой.
— Будет тебе! — прикрикнула на Анну Арина, и в голосе ее послышалась, как мне показалось, радость. — Зачем зря говорить?
— Я правду говорю.
Обернулась ко мне и прямо заявила:
— Ты, Петя, от души тебе советую, не гонись больше за Елькой!
Я молчал. Рядом сидела Санька. Посмотрел на нее. Чуть заметная улыбка пробежала по ее лицу.
— Не нужна она тебе, Петя, — вконец отрезала Анна.
— Вот это… правильно! — громко и решительно подтвердил Федя.
— А чего молчать? Не вздумай вдругорядь ее сватать.
— Да он и не сватает, — опять вступился Федя. — Откуда вы взяли?
— И не думаю сватать. Ну как я породнюсь с такой семьей, где зять — кулак, бандит, острожник, спекулянт? Ведь мне пришлось бы с этим рыжим Егором, которого я арестовывал, сидеть рядом за столом. И с Федорой тоже! Вот симпатия! Это сейчас они как будто притихли, поприжали их, хотя не совсем, а в случае чего, они первому мне, а второму Алексею, вашему зятю, нож в бок сунут. Нет, не полезу в кулацкую родню, хоть бы какая разлюбовь ни была. Даже тошно об этом думать.
Видимо, мои слова задели Арину за живое.
— А разве мы, Петя, кулаки? — спросила она полушепотом.
— Не про вас говорю. Ты, тетка Арина, не думай этого.
— Обидно мне, Петя, такие речи слушать.
— Ну вот. Я, может быть, и сейчас еще немного люблю Лену. Потому-то и зашел, чтобы повидать ее напоследок, распроститься и забыть совсем, навсегда. А тут вышло вон что: Федора на дороге ее перехватила, как овцу в стаде, чтобы куда зря не убежала. Стало быть, у Лены никакого желания повидаться со мной нет. Она, конечно, узнала от Федоры, что я тут…
Санька сидела молча. Анна задумалась, и лицо ее было грустное. Федя очень серьезно вслушивался в мои откровенные слова и курил цигарку.
— Так-то, тетка Арина, прости за прямоту. Вообще, получилось хорошо. Жениться успею и через десять лет. Сейчас не до женитьбы. Дела большие. Федя вон тоже согласен со мной. Согласен, Федя, не жениться до конца войны?
— Полностью.
— А не пора ли нам идти?
— Пойдем, — сказал Федя. — Ужинать нас ждут.
— Ты хоть молочка бы немножко попил. Совсем разобиделся на нас, — неподдельно жалостливым голосом попросила Арина.
— Спасибо, — отказался я.
— Эх, какой! И молочка не хочет.
— Прощайте. Поклон Лене передайте.
И только мы хотели уйти с Федей, как в дверь негромко постучали. Я невольно вздрогнул и почему-то сел на прежнее место, на край скамьи. Санька пошла открывать дверь, за ней Федя, а потом Арина. Только Анна осталась на прежнем месте. Я обернулся, посмотрел на нее. Она сощурила глаза, и горькая складка легла меж губ.
— Кто-о? — певуче спросила Санька.
— Свои, — ответил грубый голос.
Я облегченно вздохнул. Кто угодно, только бы не Лена. Встретиться с ней уже не было никакой охоты. Особенно после такого разговора. Сейчас мы с Федей пойдем, а завтра пораньше надо ехать в Инбар. Там дела, там ждут товарищи. И так две недели в разъездах, в работе. Вижу, с какой неохотой подошла к двери Санька, даже с испугом. Взялась за щеколду и медлит, как до этого Федя, — снять ли? Сзади в напряжении стоят Федя и Арина. Слышу, как тяжело вздохнула Анна: «Э-эх!»
— Мамка, открывать, что ль? — осекшимся вдруг голосом спросила Санька.
— Чего ж теперь делать? — ответила мать. — Открывай.
— Ну-ка, обожди, — Федя слегка отодвинул Саньку. — Тоже солдат-девка! Трусиха!
