Глава 2. Жизнь такая странная штука…

Я быстро шла по пугающе пустому коридору вместе с няней. Света свечей едва хватало, чтобы раздвинуть окружавшую темноту. Гулкий звук от подошв моих башмаков эхом возвращался из казавшегося бесконечным каменного тоннеля. Хорошо, что рядом шаркала разношенными башмаками старенькая женщина, жилистой морщинистой рукой держась за мое плечо. Перед высокими двустворчатыми дверями я сжалась от страха, а моя няня Сальма едва слышно прошептала:

— Будь хорошей девочкой, Сафира. Не зли его лишний раз. Пока не поймем, что там произошло, рта не раскрывай.

— Хорошо няня! — послушно ответила я.

Прилагая усилия, она отворила передо мной одну из тяжелых дубовых створок, подтолкнув вперед, сама тоже зашла следом, но осталась стоять у входа. В этой неизменно жуткой для меня комнате оказалось неожиданно много народу. Не смея поднять глаза от пола, я по обуви и нижней части одежды присутствующих смогла определить, что в спальне отца находятся трое драков и четверо слуг — людей мужского и женского пола. Еще здесь была старая знахарка Нона, которая жила в лесу за замком, но являлась по первому зову его владельцев.

В нос ударил уже знакомый запах крови. Не успела я предположить, почему в спальне отца так пахнет, как услышала его скрипучий усталый, но все равно злой голос:

— Сафира подойди ближе ко мне.

Я не посмела ослушаться, хотя от страха подгибались колени. Где же мамочка? Она всегда старалась находиться рядом, когда отец желал видеть рядом свою пока единственную дочь и наследницу. По — прежнему не поднимая взгляда от пола, медленно приблизилась к огромной кровати с тяжелым бархатным балдахином, подобранным золотыми плетеными нитями.

Набравшись смелости, я посмотрела на отца и задрожала от ужаса. Он лежал облаченный в белую рубаху, прикрытый до паха цветным покрывалом. Я не видела лица, мой взгляд был прикован к окровавленным тряпкам внизу его живота. Нона начала менять эти тряпки на сильно пахнущую травами влажную тряпицу, и когда положила повязку на кожу, отец зашипел от боли. При этом он резко выбросил руку и, больно впиваясь когтями в мою кисть, подтянул к себе и с ненавистью зашипел:

— Полюбуйся, доченька, что твоя мать с твоим отцом сделала. Пыталась зарезать меня, лживая сука… хотела прервать мой род. Великий род драков Дернейских!

Не смея смотреть ему в лицо, я рванулась прочь, но он крепко сжимал мою руку. Рыдания подступили к горлу, слезы вот — вот выльются наружу. А в голове билась лишь одна мысль: «Где мамочка?»

Знахарка прикрыла тряпочку, пропитанную лечебными травами, парой толстых и сухих, и хрипло произнесла:

— Мой лорд, вы сильный драк, и эта рана больше не угрожает вашей жизни, об этом я позаботилась. Берегите свое единственное дитя. Леди Амалия выполнила свою угрозу — больше вы не сможете зачать потомства.

Отец с ненавистью оттолкнул меня, да так сильно, что я больно ударилась о каменный пол. Начала приподниматься на руках, но тут, неожиданно заглянув в проем между полом и днищем кровати, заметила с другой стороны комнаты роскошное желтое платье матери. Затем, замерзая от ужаса, поняла, что это ее окровавленное тело. На меня смотрели мамины мертвые тусклые серовато — желтые глаза, а не золотистые как раньше. Крик застрял в горле, когда отец яростно прошипел:

— Будь ты проклята, Амалия! Будь уверена, я найду способ отомстить тебе… — голос его сочился ненавистью, словно ядом, отец немного помолчал, и после передышки озвучил видно только что пришедшую в голову идею. — За твое предательство ответит дочь, я позабочусь, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы успеть продолжить мой род, но каждый день она будет проклинать тебя, Амалия!

Раненый несколько раз судорожно, болезненно вдохнул и выкрикнул:

— Сатис!

— Я здесь, лорд Калем! — откликнулся стоявший неподалеку мужчина, тут же направившись к кровати.

Перед моим лицом возникли огромные начищенные сапоги. Заставив задохнуться от боли и очередной потери, а отец приказал их хозяину:

— Сальму выкинуть за ворота замка. Моя дочь достаточно взрослая, чтобы самой заботиться о себе. Оставить только гувернантку. Драка из рода Дернейских не может быть безграмотной и невоспитанной.

Старая няня метнулась мимо меня, рухнула на колени перед кроватью своего лорда, протянув к нему руки, взмолилась:

— Лорд Калем, пожалейте, она же ребенок, ей всего пять лет! Она не может отвечать за грехи леди Амалии, ведь Сафира — ваше дитя, плоть от плоти.

— Замолкни! — глухим от злобы и физической боли голосом приказал лорд.

Сатис схватил за шиворот Сальму и поволок прочь из комнаты. Старая женщина никак не могла подняться на ноги, путаясь в длинных юбках, плакала и прощалась со мной взглядом. Не знаю, что произошло дальше, передо мной все еще стоял мертвый взгляд мамы и горестный — няни. В один миг я лишилась всех, кого любила, и кто любил меня. По спальне отца разнесся высокий пронзительный детский крик, наполненный болью и отчаяньем, и когда чья-то оплеуха вновь свалила меня навзничь, поняла, что кричала именно я.

Наверное, этот печальный душераздирающий крик маленькой девочки по имени Сафира, потерявшей в один день мать и няню, заставил очнуться, вырваться из тьмы, так долго окружавшей меня.

В нос ударил запах горящих смолистых поленьев — такой же, как у нас на даче, когда папа разжигал камин в сырую погоду, — еще восковых свечей и застарелого пота. Не в силах открыть глаза, прислушалась к своим ощущениям: неимоверная слабость охватила все тело, словно я желе, готовое растечься в любой момент, стоит только пальцем пошевелить. В области солнечного сплетения сильно болело. То ли живот, то ли грудь — сложно разграничить. Но мне кажется, именно эта выворачивающая наизнанку боль, став моей невольной союзницей, помогла удержаться и не вернуться в тот «разрыв», не раствориться в темноте…

Неожиданно надо мной что-то зашуршало, потом раздался женский голос. Из короткого предложения я сначала не поняла ни слова — язык был странным, совершенно не знакомым. Чья-то рука почти невесомо коснулась моей, погладила предплечье. Снова кто-то начал говорить, и в этот миг у меня в голове будто щелкнуло что-то — я начала различать отдельные слова. И чем дольше говорил этот тихий голос, тем понятнее становилась чужая речь, словно выплывала из глубин воспоминаний на поверхность. Последние слова я точно поняла:

«Открой глаза, дитя мое, Всевышний простил тебя. Все изменится к лучшему, грехи остались в прошлом, небесные врата закрылись пред тобою. Тебя вернули на грешную землю».

Открыв, наконец, глаза, я уставилась на обращавшуюся ко мне женщину. Передо мной на краешке кровати сидела, судя по одеянию, монашка — в черной сутане — балахоне, темном плате до плеч, завязанном под подбородком тесемочками — натруженной суховатой ладонью поглаживая меня по обнаженной руке и успокаивающе воркуя.

Я сфокусировала взгляд на лице незнакомки, покрытом тонкой сеточкой скорбных морщинок и посмотрела в ее грустные печальные глаза. Встретив доброжелательный взгляд, я судорожно вдохнула, от чего место, где обосновалась моя союзница — боль, вновь вспыхнуло. Прилагая неимоверные усилия, я с трудом приподняла удивительно тяжелую руку и дотянулась до места сосредоточения боли. Правда, не острой, а глухой, застарелой. Так и есть — под одеялом чувствовалась повязка. Кроме того, с каждой секундой я лучше ощущала свое тело, но в тоже время происходящее воспринималось как нереальное. Вроде бы вижу, ощущаю, но что-то идет не так, но вот что именно?..

Заметив, что я пошевелилась, женщина быстро затараторила, немного наклоняясь надо мной:

— Не волнуйтесь, миледи, рана заживает. Кризис миновал. Это чудо, что вы выжили. Вы перестали дышать, сердце не билось, даже свеча потухла. Я начала молиться за вашу душу, и в этот момент свеча сама… сама вновь загорелась. Неожиданно вспыхнула так ярко, высоко, а следом вы закричали и очнулись. Это настоящее чудо! И в нашей обители… Вторые сутки вас караулим, и вам с каждым часом становится лучше.

Я слушала загадочную женщину, а в душе нарастал страх и непонимание. Попыталась громко спросить, но получилось сипло прокаркать:

— Где я? И почему не в больнице?

Теперь пришла очередь монашки округлять глаза и с непониманием смотреть на меня. Она осторожно произнесла:

— Простите, миледи, я не поняла, что вы сказали.

Надо мной неожиданно склонилась совсем молоденькая, даже юная, девушка, не старше шестнадцати лет. Одетая в старенькое, застиранное коричневое платье, которое туго обтягивало ее стройную, как мне показалось, чересчур худую фигурку. Ее голову тоже укрывал плат, но из белой ткани, похожей на лен. С тревогой всмотревшись в мое лицо, она приподняла мне голову и попыталась влить в рот немного воды. В горле действительно ощущалась пустыня Сахара, поэтому я сделала судорожный глоток, потом еще один и еще. Даже эти действия утомили невероятно, на подушку я опустилась так же с помощью девушки и закрыла глаза, пробормотав:

— Спасибо.

— Я не понимаю, что она говорит. Ты не знаешь, на каком языке сейчас говорит твоя госпожа? — голос монашки прозвучал недоуменно.

Затем я услышала мягкий журчащий голосок, который явно принадлежал девушке:

— Не знаю, сестра. Я тоже не понимаю, что она говорит. Может лихорадка окончательно повредила ей голову?

Мне стало страшно до ужаса. Страшно и непонятно, что, вообще, происходит. Где я нахожусь? Как сюда попала? Где врачи и папа? Паника накатила удушливой волной, вынудив глубоко вдохнуть. И вновь боль вернула здравомыслие и заставила успокоиться. Не открывая глаз, я попыталась правильно сформулировать вопрос и тут же провалилась в воспоминания…

Огромный каменный зал с длинными столами и лавками, за которыми пируют несколько мужчин, оглушительно звеня металлическими кубками. Вино льется рекой, доносятся крики служанок, которых распаленные охотой и пьянкой рыцари заваливают где придется и насилуют…

Я стою, не отрывая взгляда от пола, опустив руки и сжав кулаки, пряча их в складках платья. В голове бьется лишь одна мысль: «Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу…»

Ехидный голос отца прерывает мои никому ни слышные стенания:

— Сафира, подойди ко мне!

Колени дрожат от страха, но ослушаться лорда Калема куда хуже. Посадит на хлеб и воду в темный подвал. Подхожу к его огромным сапогам, останавливаюсь, по — прежнему глядя вниз. Отец поднимается со стула и встает передо мной, возвышаясь, подавляя, угрожая… А я, дрожа от страха и упорно глядя в пол, жду…

— Ты опоздала, дочь моя! — раздается над моей головой. — Не встретила гостей, как полагается хорошей хозяйке. Нарушила правило. Хочешь, чтобы потом говорили, что драки Дернейские грубы? Не уважают соседей? Или ты проявила неуважение лично ко мне?

Пощечина опаляет щеку, от удара меня отбрасывает в сторону, на каменный пол, прямо в объедки, брошенные собакам. Их отец почему-то любит больше меня. А я ненавижу их, всех ненавижу. Особенно после того как отец, едва оправившись от нанесенных мамой ран, заставил меня смотреть травлю Алого, ее любимого коня. Этот урок я усвоила на всю жизнь: ни к кому и ни к чему нельзя привязываться.

А отец между тем издевательски советует:

— Береги голову, доченька, твоя красивая мордашка нам еще пригодится.

От жутких галлюцинаций меня избавили чьи-то ласково поглаживающие руки и мокрая тряпка, которой обтирали мое лицо. Я открыла глаза и смогла в упор посмотреть на склонившуюся надо мной уже знакомую юную девушку со странными глазами. Кто она, почему заботится обо мне, почему у нее глаза такие? Мыслить ясно и уловить, в чем же их странность я была не в силах.

Девушка вновь приподняла меня за плечи, а монашка протянула глиняную чеплашку со словами:

— Миледи, выпейте бульона, вам должно полегчать, хоть немного. Вы уже вторую неделю ничего не кушаете. Кожа да кости остались. Теперь, раз все прошло, нужно обязательно кушать, тогда и сил прибавится. И выздоровеете быстрее.

Я послушно начала глотать, как тут же выяснилось, вкусный бульон, похоже, куриный. Выпив все до капли, даже облизнулась, и в животе сразу стало тепло и сыто. Силы оставили меня, и я вновь погрузилась в темноту, услышав довольный голос монашки:

— Ну вот, Ноэль, видно твоя госпожа выцарапала свою жизнь у смерти. Ест, значит идет на поправку.

Темнота, окутавшая меня, из уютной снова превратилась в жуткую, выворачивающую сознание наизнанку. Как всполохи, в моей памяти проявлялись все новые и новые видения. Темные мрачные подземелья замка, по которым я блуждала в видениях… вроде бы хорошо знакомые, а сейчас словно заново запоминала. Всплывали лица людей: конюхов, старой экономки, похожей на Бабу Ягу из сказки, пугливых горничных… Будто из фильма о средневековой Англии. Но лица у всех «персонажей» порочные, глумливые или пустые, со следами страдания, озлобленности на весь белый свет. Это не замок — сумасшедший дом. Гремели латы, ворота во дворе скрежетали, я видела множество разных ног, сапог, штанов, разноцветных юбок — шелковых и красивых или замызганных и поношенных. Мой взгляд почти никогда не поднимался выше талии, не отрывался от каменных плит пола. Я все блуждала и блуждала по замку, не в силах найти выход из этой чудовищной сказки — лабиринта. А вслед мне летел яростный рев отца: «Сафира… Сафира…» Кому он кричал: мне ли, этой девочке Сафире? Сложно понять.

Кто из нас непрерывно шептал: «Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу…», определить было еще сложнее.