Однажды Джон притащил на борт птицу.

Мы пристали к берегу у большого посёлка, и свободные от вахты моряки ринулись на берег. Мы же с Джоном пошли на рынок, посмотреть местные диковинки.

Там мальчишка продавал попугая. Тот сидел на жерди, ничем не привязанный, и даже не делал попыток улететь.

Птица сразу привлекала внимание. Это был большой попугай из тех, что стаями кружат над деревьями в экваториальных широтах, оглашая воздух щебетом, свистом, криком и карканьем. Я иногда задумывался — а есть ли у попугаев собственный язык, или они только и умеют, что повторять за всеми, кого слышали однажды?

Этот попугай был особенный, сразу видать. Он деловито клевал сочный фрукт, цепко обхватив его когтистой лапкой, и не обращал никакого внимания на зевак, что разглядывали его. Лишь когда кто-нибудь приближался слишком близко, попугай отворачивался, прикрывая собой сладкое угощение. Как жадный мальчик, что не желает делиться. Но стоило протянуть руку, как начинал щёлкать острый, загнутый клюв. Птица была не из тех, кто так просто расстаётся со своей добычей.

Ярко-зелёный попугай с переливчатым оперением и буйным нравом пришёлся по душе Джону. Когда с угощением было покончено, Джон протянул руку к птице, позвав её, как зовут куриц в деревне. В ответ прозвучало цоканье и испанская брань. А затем попугай восславил Фердинанда. Джон расхохотался так, что за бока схватился.

— Сколько стоит твоя птица, малыш?

— Два песо, господин.

— Всего лишь?

— Да господин, птица ценная и умная.

— И чем же он такой умный?

— Птица знает, что говорит, не просто повторяет. Если к ней добром — она говорит «Родриго молодец», а если обижать — ругается.

Мы, конечно же, не поверили, но тут птаха снова запела оды на испанском, и Джон, рассмеявшись, сказал:

— Беру, раз уж она такая умная!

— Это Он, господин. Родриго. Амазонский попугай.

Мальчик открыл дверцу клетки и положил внутрь ещё один фрукт. Попугай бочком перебрался с плеча мальчишки ближе к клетке и, помогая себе клювом, забрался внутрь.

Когда клетка перешла из рук в руки, мальчишка сказал на прощание:

— Отпускайте его погулять, господин. Родриго любит гулять.

— Так он же сбежит!

— Не сбежит, Родриго плохо летает, всегда сидит.

И мальчишка убежал.

Я спросил Долговязого:

— Зачем тебе эта курица?

— Научу этого сеньйора славить Англию. — Рассмеялся Джон. — Ну что, пташка? Слава королю Георгу?

— Каброн!

Капитан Скинер спросил о том же:

— И зачем ты притащил на корабль эту курицу, Джон?

— Капитан, это особенная птица, вы только послушайте.

Но птица молчала. Родриго сидел, как надутый петух, и молчал. Когда к нему заглядывали, он попросту поворачивался задом и задирал голову.

— Курица с характером! — смеялся Джон, просовывая в клетку кусочки фруктов. Но те оставались нетронутыми.

А потом попугай показал фокус. Клетку повесили под палубой, у люка, чтоб солнечный свет радовал его птичью натуру. И вот, на глазах у нескольких матросов, попугай хитро изогнулся, просунул клюв между прутьями и поднял щеколду.

Недолго думая, зловредная птица взмахнула крыльями и была такова. Никто и с места не успел сдвинуться, чтоб помешать этому нежданному побегу. Прокричав на прощанье — «Карай! Кар-рай», птица взлетела выше грота и устремилась прямиком к берегу.

— Вот так не летает… — только и смог пробормотать Джон.

Джон снова пошёл на рынок. Он недолго бродил. Стоило взять за грудки первого же пяньчужку, как тот выложил, где стоило искать хитрого мальца с птицей. Оказалось, попугая он продавал не впервые. Нам просто повезло, что мы не сразу снялись с якоря, а раньше успели убедиться, как не умеет летать эта птица.

А вот забрать попугая оказалось проблемой. Как только оборванец завидел Джона, как сразу же начал орать так, словно из него жилы тянули. Тут же ему на подмогу бросилась куча местных бездельников. Не вооружись Джон длинной жердью, там бы его и затоптали.

Разогнав толпу, Долговязый молча взял птицу за шею и, не обращая внимания на возмущённые хрипы, сунул в мешок.

Джон вернулся на борт злой и возбуждённый, и грозился сварить суп из глупой птицы, навлёкшей на него такие неприятности. Он вытряхнул попугая из мешка на пол, схватил за крыло и грубо затолкал обратно в клетку, а саму клетку накрыл мешком и обвязал бечевкой.

Полночи из клетки доносились возмущённый свисты и испанские ругательства. Но никто не обращал на них внимания — в нижнем трюме редко кто бывал.

В новом походе мы загрузили в трюм почти семь десятков рабов. Кстати, я узнал, что на других кораблях рабов грузили ещё и в загон на палубе. Но наш капитан поступал мудро. Он скрывал свой груз, так как разрешения на подобную торговлю не имел. Негров не покупал на рыботорговых рынках, а добывал сам. При этом риск был больше, но и прибыль соответственно.

Капитан строго приказал не открывать клетки, и ключ всегда носил при себе.

Но однажды великан Гарри взломал замок в той части, где были молодые девушки.

С хохотом он ворвался внутрь, чуть не насмерть перепугав бедных негритянок, и прямо там, на месте, повалил одну из них на солому…

Когда мы прибежали на крики, было уже поздно. То ли от неосторожности, то ли от злости, но Гарри так набросился на несчастную чернокожую девушку, что свернул ей шею. Когда мы оттянули Гарри, она осталась лежать недвижимо, хрипя и всхлипывая. Гарри с трудом скрутили и поволокли на палубу.

А она лежала еще пару дней, глядя перед собой, с опухшей шеей, недвижимая. Пока не умерла, и капитан приказал бросить её за борт, без слов и молитвы, излишней для этой дикой души…

Капитан Скиннер был в ярости. Особенные рабыни ценились много дороже обычных, а эта к тому же считалась красавицей даже по европейским меркам, и капитан планировал выручить за неё изрядную сумму. И Гарри нарушил эти планы. Капитан поставил провинившегося перед выбором — либо в возмещение ущерба он лишается всей доли от этого плавания, либо получает обычное наказание, принятое на корабле. Гарри выбрал второе.

Событие это, глубоко печальное, но практически обыденное, повлекло за собою другие и нарушило все наши с Джоном планы. Вернее, дало жизнь новому плану, в результате которого мы экономили наши сбережения. Но об этом подробнее.