VI . Необыкновенное происшествие в кино
Торжествующий Хоттабыч поволок Вольку по лестнице на второй этаж, в фойе.
Наш герой, онемевший от тоски, старательно прикрывал руками продолжавшие бурно расти бороду и усы.
Контролёрша сурово начала:
— Мальчик, детям до шестна…
Но Волька совершенно машинально отнял руки от своего подбородка, и контролёрша поперхнулась.
— Пожалуйста, гражданин,- сказала она и дрожащими от страха руками оторвала контрольные талоны билета.
В фойе было очень душно и жарко.
Переминаясь с ноги на ногу, публика слушала игру джаз-оркестра. До начала сеанса оставалось ещё пятнадцать минут. И казалось, что эти пятнадцать минут никогда не кончатся.
Около самого входа в зрительный зал скучал Женя Богорад, круглолицый, коренастый паренёк, выглядевший значительно старше своих четырнадцати лет. Это был старинный Волькин приятель. Он невыносимо страдал от одиночества. Ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь, как сегодня Волька сдавал испытание по географии. И как назло ни одного приятеля!
Тогда он решил сойти вниз. Авось кого-нибудь судьба пошлёт ему из знакомых. В самых дверях его сшиб с ног старик в канотье и расшитых золотом туфлях, который тащил за руку самого Вольку Костылькова. Волька почему-то прикрывал руками лицо.
— Волька! — крикнул ему Женя и помахал рукой.
Но Костыльков не выказал никаких признаков особой радости. Он даже, наоборот, демонстративно ушёл в самый дальний угол фойе, и Женя обиделся. Он был очень гордый.
«Ну и не надо»,- решил он и пошёл в буфет выпить стаканчик ситро.
Поэтому он не видел, как вокруг его приятеля и странного старика начал толпиться народ. Когда же он попытался пробиться к Костылькову, было уже поздно. Вольку и старика Хоттабыча окружала плотная стена из многих десятков людей. Толпа продолжала расти. Граждане, громыхая стульями, оставляли свои места перед эстрадой. Вскоре оркестр играл перед пустыми стульями. И так он играл до самого начала сеанса.
— Скажите, пожалуйста, в чём дело? — спрашивал Женя, неутомимо работая локтями.
Но ему никто не отвечал. Все стремились в заветный угол фойе, где, сгорая от стыда, притаился Волька Костыльков. Вскоре толпа разгалделась настолько, что стала заглушать звуки оркестра.
Тогда навести порядок решил сам директор кинотеатра. Он откашлялся и громко произнёс:
— Граждане, разойдитесь! Что вы, бородатого мальчика не видели, что ли?
Когда эти слова директора донеслись до буфета, все бросили пить чай и прохладительные напитки и ринулись посмотреть на бородатого мальчика.
— Я погиб, ой, как я погиб! — тихо шептал Волька, с отвращением глядя на Хоттабыча.
Хоттабычу было не по себе. Он не знал, что делать.
— О мой юный повелитель! — нервно сказал он.- Прикажи, и все эти презренные зеваки будут превращены в прах вместе с этим трижды проклятым кино.
— Не надо,- горестно ответил Волька, и крупные слёзы покатились по его щекам и пропали в гуще его бороды.
Эта новость немедленно стала известна всем окружавшим Вольку.
— Бородатый мальчик плачет,- пошёл шёпот по всей толпе.
Потом лицо Костылькова вдруг просветлело. Он быстро повернулся к старику и сказал ему голосом, дрожащим от радостного волнения:
— Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, слушай мой приказ!
Старик Хоттабыч низко поклонился и ответствовал:
— Слушаю, о мой повелитель! По толпе пробежал шёпот:
— Старик кланяется этому мальчишке… Вы слышали: оказывается, старик поклонился в ноги этому бородатому мальчику! Тут что-то неладно! Очень интересно!…
Волька продолжал:
— Я приказываю тебе, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб: сделай так, чтобы с моего лица пропала эта проклятая растительность.
— Но тебя тогда выгонят из кино,- пытался было возразить старик Хоттабыч. Однако, увидев нетерпеливый жест Вольки, он покорно ответил: — Слушаю и повинуюсь, о красивейший из красавцев!
— Только, пожалуйста, побыстрее! — зло сказал Волька.
— Слушаю и повинуюсь,- повторил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищёлкивая пальцами.
Борода и усы на Волькином лице оставались без изменений.
— Ну? — сказал Волька нетерпеливо.
— Ещё один миг, о Волька ибн Алёша,- отозвался старик, нервно продолжая шептать и щёлкать.
Но борода и усы по-прежнему мирно росли на лице несчастного нашего героя.
Старик Хоттабыч безрезультатно пощёлкал ещё немного. Потом, к удивлению и восторгу окружающих, он вдруг повалился на пол и начал, катаясь по пыльному паркету, бить себя в грудь и царапать лицо.
— О, горе мне,- вопил при этом старик Хоттабыч,- о, горе мне! Тысячелетия, проведённые в этой проклятой бутылке, дали себя знать. Отсутствие практики, увы, губительно отразилось на моей специальности. Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой и твоими усами! О, горе, горе бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!
— Что ты говоришь, Хоттабыч? — спросил Волька, ничего не разобравший в этих неистовых воплях.
И старик Хоттабыч отвечал ему, продолжая кататься по полу и раздирая на себе одежды:
— О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев… Я не могу избавить тебя от бороды и усов… Я позабыл, как это делается!
Волька прямо-таки закачался от обрушившегося на него нового удара. Потом он со злостью дёрнул самого себя за бороду, застонал и, схватив хныкающего Хоттабыча за руку, поплёлся с ним к выходу сквозь вежливо расступившуюся толпу.
— Куда мы направляем сейчас свои стопы, о Волька? — плаксивым голосом спросил старик.
— В парикмахерскую. Бриться. Немедленно бриться!
