Глава третья. Векша
На новгородских укреплениях ночь была великолепна, воздух тепел и наполнен пряным ароматом. Анна с наслаждением вдохнула сладкий запах мяты и тины. Луна освещала озера, болота, величественную реку, — все такое родное, такое знакомое. Братья и сестры предпочитали Великий Киев, возведенный Ярославом по образцу Царьграда. Странники говорили, что тринадцать куполов и приделов Святой Софии по своей гармонии могут соперничать с соборами византийской столицы.
Из месяца в месяц многочисленные живописцы и скульпторы украшали храм, чередуя традиционные религиозные сцены с картинами охоты, рыбной ловли и игрищ. Анна и ее сестры даже как-то позировали греческому художнику, который начал писать на стене здания большую фреску, представлявшую Великого князя с семьей.
Больше всего Анне нравились богатые дичью леса, окружавшие Киев. На охоте она никого не боялась. Отважная всадница, она не имела равных в выслеживании волков, оленей или вепрей. В Киеве еще помнили, как она со сломанным копьем стремительно гналась за раненым зубром, заблудившимся в лесу, далеко от своей долины. Обезумевшее от боли животное вдруг напало на ее коня и распороло ему брюхо. От мощного удара княжна вылетела из седла и ударилась о дерево. Несмотря на полученную рану, она вскочила, сжимая в руках длинный кинжал, повернулась лицом к чудовищу. Спаслась Анна только лишь благодаря смелости молодого воина из отцовской дружины. Она до сих пор хорошо помнила, как он вскочил на спину дикого зверя и нанес ему множество ударов ножом, прежде чем перерезать зубру горло. Ярослав щедро одарил своего дружинника, а Анна сделала его постоянным своим товарищем по охоте.
Воспитывалась Анна вместе с пятью братьями. Она нередко принимала участие в их играх и занятиях, не чувствуя различия между собой и мальчиками. Тем труднее пережила она день, когда мать ее, Ингигерда, объявила о намерении держать дочь взаперти на женской половине, чтобы научить Анну вышивать, прясть и вести себя как подобает девушке ее сана. Запертая в обществе сестер, матери, множества прислужниц, мамок, сенных девок, она слушала предания, которые рассказывали старшие из женщин длинными зимними вечерами. Тогда большую горницу, которая была согрета ярко горящими дровами и на полу которой были разложены мягкие подушки, ковры и меха, горницу эту заполняли древние божества русичей, их духи. Был среди них Перун, грозный бог войны и грома с золотым ликом и серебряными усами, которому русские князья и их свита приносили клятвы и — реже — даже жертвы. Слушательницы вздрагивали, внимая рассказам о его гневе. Им был милее Сварог, бог солнца и огня, которого некоторые рассказчицы называли «небесный ходок». Волос, одновременно бог поэзии, скота и золота, бог-прорицатель, был то добрым богом, то строгим (когда вступал в союз с Перуном). Мокошь, более привычная, но не всегда благожелательная богиня, ведала домашними работами и прядением. И наконец, все поклонялись водным богиням-русалкам, которых на Руси очень любили и с которыми пастыри все никак не могли покончить. Божества населяли леса, озера, жили в домах, где морочили людей, прятали вещи, мешали влюбленным. В жарко натопленной горнице под снисходительным взглядом Ингигерды звучали смех и радостные возгласы. Анна смеялась вместе с сестрами, но очень легко засыпала с прялкой в руках и видела во сне охоту и бешеную скачку. Иногда Анна убегала в палаты к отцу. Покои отца были заставлены книгами и произведениями искусства.
Страстный любитель чтения, он проводил большую часть времени в своей библиотеке в обществе толмачей, писавших миниатюры художников, переписчиков, поэтов, историков. Ярослав говаривал: «Книги как реки, которые дают влагу всей земле; это источники мудрости».
Отец и дочь читали не только Священное писание и труды отцов Церкви, но также хроники и переведенные с греческого или болгарского языков повествования.
Мать Анны и ее сестры, а также Елена подшучивали над девушкой: уж очень Анна любила бывать в обществе убеленных сединами ученых, которыми Ярослав окружал себя, а также в обществе старцев (от которых, по словам Елизаветы, пахло козлом и ладаном). Самым тяжелым был запах, исходивший от ученого монаха Иллариона, — приближение которого, к счастью, чувствовалось издалека.
Вспомнив сейчас об этом, Анна прыснула от смеха.
— Чему ты смеешься?
При виде Филиппа, ее товарища по охоте, девушка вздрогнула.
— Филипп, это ты? Ты напугал меня!
— Прости, но гости князя удивляются, почему тебя нет, и боятся, что надоели тебе своими рассказами.
— Что за глупость! Такие рассказы мне никогда не надоедают.
— Я думал, что девушки предпочитают любовные истории.
К счастью, было темно, и юноша не увидел, как Анна покраснела. Она постаралась ответить непринужденно:
— Другие, может, и предпочитают, но не я. Это тебе не нравится?
— Да, — прошептал он.
Темнота не позволяла видеть лицо молодого человека; только его глаза блестели и, казалось, хотели проникнуть в самую ее душу.
— Не смотри на меня так.
— Извини. Только ведь скоро я тебя больше уже не увижу.
— Замолчи! Я приказываю тебе замолчать!
— Приказывай сколько хочешь, но все равно я не намерен повиноваться.
— Филипп! Ты забыл, с кем ты разговариваешь?
— Нет, Анна Ярославна, я не забыл, что ты дочь моего господина и что собираешься выйти замуж за другого. Я все время вспоминаю о той сладостной минуте, когда я прижимал тебя к своей груди.
— Я была без сознания.
— Да, но когда ты открыла глаза, ты так посмотрела на меня…
— Но в этом нет ничего удивительного, ты спас меня от рогов страшного зубра.
— …и ты прошептала: «Спасибо…»
— Это самое малое, что я могла сделать, — произнесла она насмешливо. Молодой воин, погруженный в воспоминания, не заметил ее тона.
— …ты добавила: «Как тебя зовут?»
— Филипп!
— Да, именно так ты и произнесла это, с такой нежностью… Повтори еще раз.
— Филипп…
Под покровом сумерек Анна рассматривала своего сотоварища по охоте, как будто видела его впервые. Он почему-то сейчас был выше ростом, у него были светлые волосы и борода, огромные голубые глаза, очень белые зубы, полные губы, крупный прямой нос. Широкоплечий Филипп обладал мускулистыми руками и ногами. От всего его облика исходило ощущение чрезвычайной ловкости. Часто, в шутку, Анна называла его белкой, что очень не нравилось Филиппу.
— Не думаю, чтобы белка смогла спасти тебя от зубра! — ворчал он.
Впрочем, Филипп старался не выдавать недовольства этим своим прозвищем…
Почему рука, которую она протянула сейчас к нему, была такой тяжелой? Когда пальцы дотронулись до его щеки, они показались ей ледяными. Понемногу в них вернулась жизнь, и они нырнули в бороду, такую шелковистую, что Анна даже удивилась. Борода Филиппа совсем не походила на бороду ее отца (которая колола нежную кожу, когда Анна, ребенком, прижималась к тяте).
Филипп же сейчас не осмеливался дышать из боязни, что девушка перестанет гладить его.
Долгое время они молчали, завороженные собственным волнением. Смех, донесшийся от крепостной стены, вернул молодых людей к реальности.
Поднялся ветер.
Как холодно стало вдруг!
Анна и Филипп поспешно спустились по крутой лестнице. Внизу, подозрительно прищурившись, стояла Елена.
— Что ты делал наверху с княжной? — спросила она Филиппа.
— Елена, оставь меня… я в последний раз любовалась видом, — сказала Анна.
— Разве можно любоваться долиной наедине с молодым человеком, и это — перед самой свадьбой?!
— Да перестань ты говорить об этой свадьбе! Как приехал франкский епископ, ты только об этом и долдонишь.
— Твой отец много говорит об этом! Ты думаешь, ему очень понравится, если он узнает, что его дочери всякие тут морочат голову, когда он уже дал слово выдать тебя за француза.
Анна сделала шаг к своей кормилице; глаза ее сверкали, щеки пылали от гнева. Ледяная рука ударила Елену по щеке.
— Я знаю, кто мой отец, и я знаю, каково мое происхождение. Ты оскорбила меня, подумав, будто я забылась хоть на мгновение. Я воспитана стать королевой и, с Божьей помощью, буду достойна места, которое Он мне определил.
Не обращая более внимания на стоящего в стороне Филиппа, Анна отвернулась и пошла в палаты, где Всеволод озабоченно взглянул на нее.
— Сестрица, где была? Наш брат Владимир недоволен твоим отсутствием. Да и наши гости тоже удивляются.
— Не беспокойся, я скажу им, где была, и они поймут.
В пиршественной зале было так жарко, что лица покраснели и лоснились от пота. Запах, шедший от блюд, вина и тел, был таким густым, а шум таким громким, что Анна застыла на пороге. Предводитель княжеской дружины, увидев ее, поклонился и сделал знак следовать за ним; он начал прокладывать ей дорогу меж гостей. Подойдя к Владимиру, Анна попросила установить тишину. По знаку хозяина начальник дружины протрубил в небольшой рог. Тотчас же все гости замерли. Анна заговорила:
— Брат мой, друзья мои, я знаю, что вас огорчило мое отсутствие. Прошу простить меня, гости дорогие. Я была сейчас на крепостной стене, любовалась напоследок нашим величественным градом Новгородом. Смотрела окрест и думала: ничто в мире не сможет заменить родину и никогда я не смогу позабыть наш город. Вас всех, здесь присутствующих, я прошу и впредь приумножать славу Новгорода.
Под рукоплескания собравшихся взволнованная Анна села, гости в едином порыве воскликнули:
— Да здравствует Анна Ярославна! Да здравствует Новгород!
Владимир поднялся и произнес:
— Да здравствует Новгород! Да здравствует королева Франции!
— Да здравствует королева Франции! — повторили за ним гости.
* * *
Последовавшие за этим дни были заполнены праздниками, охотой, пиршествами. Новгородцы и их князь не знали, как бы получше угодить той, что должна была покинуть их навсегда.
Когда настал час отъезда в Киев, стар и млад поспешили навстречу княжне: все благословляли Анну, многие плакали. Двух больших повозок едва хватило, чтобы вместить многочисленные подношения купцов, епископа, подарки самого Владимира.
Бросив прощальный взгляд на город, который, казалось, парил в легком утреннем тумане, Анна пришпорила свою лошадь.
Филипп поехал за ней следом.
