Глава 6
Судьба прапора
Утро старшего прапорщика Бори Мешакера началось с визита младшего лейтенанта Миши Успенского. Тот частенько заходил в каптёрку поболтать за жизнь – пообщаться в этом захолустном гарнизоне было особенно не с кем, и окончивший в прошлом году общевойсковое командное училище лейтенантик откровенно скучал и размеренным течением службы тяготился. Прапорщик же имел заслуженную репутацию человека необычайно начитанного, умного и ехидного. Немало ночей провёл Михаил у него в каптёрке, рассуждая под бутылочку чая о вопросах мироздания и человеческих отношений, – на всё у Бориса был ответ, как правило повергающий молодого лейтенанта в ступор и вызывающий желание кричать и спорить. Но как говорят американцы: «Неважно, что крупье жулик, если это единственная рулетка в городе…»
Борис сидел в глубоком кресле, приватизированном из гарнизонного клуба, и заматывал перевязочным пакетом правую руку. На бинте проступали красные пятна. Борис Мешакер (он любил, чтобы его называли на еврейский манер Борухом) – основательный пузатый еврей среднего возраста – против всяческих уставов носил густую окладистую бороду. Разрешение на эту бороду он получил каким-то немыслимым образом, аргументируя её необходимость глубоким шрамом на щеке. Происхождение шрама оставалось загадкой – Борух на такие вопросы отвечал, мрачнея, что порезался при бритье.
Прапорщик даже и не подумал встать и откозырять при появлении старшего по званию – за свою долгую и сложную армейскую жизнь он этих младших лейтенантов повидал немало. Миша на это нимало не обиделся – ведь он хоть и лейтенант, но младший, а Борис хоть и прапорщик, но старший – и дело тут не в нюансах военной субординации, а в приличной разнице в возрасте и несравнимой – в жизненном опыте.
– Опять при бритье порезался? – пошутил лейтенант, глядя на намокающий кровью бинт.
– Нет, – коротко ответил Борух. – Помолчав, он добавил: – Видел собаку такую серую, которая у столовой вечно трётся?
Михаил напряг память, но ничего определённого не припомнил. Вроде бы было что-то такое, но кто на собак внимание обращает? Он пожал плечами:
– Ну собака и собака…
– Так вот она на меня вдруг кинулась и в руку вцепилась. Прокусила чуть не до кости. Представляешь – пару лет уже мимо неё хожу, она всегда хвостом виляла и в глаза заглядывала – а сегодня вдруг прыгнула. Да ещё молча так, не гавкнула, не зарычала…
– Может, она взбесилась? Ты б к медицине нашей сходил, пусть укол вкатят.
– Так вчера в город все уехали, кроме дежурного фельдшера, а он, зараза, такой косорукий, что мимо жопы шприцом промахивается. Да и нету у них небось сыворотки, откуда… Придётся в госпиталь потом тащиться.
– Кстати о собаках, – спохватился лейтенант, – я ж по делу. Там вас как раз собачники просили подойти, какое-то ЧП у них.
«Собачники» – кинологи, готовящие собак для погранслужбы, – формально не относились к ведомству старшего прапорщика Мешакера, но авторитет его в расположении был непререкаем, и как-то само собой получалось, что ни одно серьёзное ЧП не решалось без его здравых советов. Борух надел фуражку и раскатал рукав камуфляжной куртки, закрывая повязку.
– Пошли, вместе сходим. Посмотрим, что они там натворили.
Старший прапорщик Борис Мешакер и младший лейтенант Михаил Успенский вышли из сумрака казармы на продуваемый степным горячим ветром плац – это были последние спокойные минуты их воинской службы.
Собачьи вольеры располагались на самом краю маленького гарнизона, где короткие асфальтированные дорожки превращались в пыльный просёлок и терялись в сухих ковылях выжженной степи. Уже издалека было видно, что там неладно, – по бестолковой суете, свойственной оставленному без руководства рядовому составу. Не выносивший всякого беспорядка Мешакер прибавил шагу, и лейтенанту пришлось его догонять, поднимая офицерскими ботинками неистребимую даже на плацу пыль. Навстречу им бежал, загребая стоптанными сапогами, солдатик-узбек, страстный собачник, готовый сидеть сутками с любимыми зверями, скармливать им свою пайку масла и, коверкая русский язык, выбивать у самого старшины дополнительную кормёжку. Лицо его было изжелта-бледным, а по пыльным щекам бежали слезы, оставляя на запылённом лице светлые дорожки.
– В чем дело, Файхутдинов? – не останавливаясь, спросил Борух.
– Товарища прапорщик! Большой беда! Все собака мёртвый, совсем мёртвый!
– Что за чушь! – воскликнул прапорщик и тоже перешёл на бег.
Бегущего Боруха Михаил видел первый раз за все полтора года службы в этом гарнизоне. Обычно тот передвигался со степенным достоинством, приличествующим комплекции. Впрочем, в этот день молодому лейтенанту многое предстояло увидеть впервые…
Возле собачьих клеток бестолково толпились человек пять рядовых. Ещё двое, согнувшись, блевали в пыльную траву. Открывшееся зрелище не сразу дошло до сознания лейтенанта – какие-то мокрые красные тряпки были разбросаны по полу вольера… Когда мозг воспринял чудовищную картину, Михаилу сразу захотелось присоединиться к блюющим солдатам – все шесть здоровенных, натасканных на любого противника овчарок были буквально порваны в клочья. Куски мяса и внутренностей вместе с клочьями шерсти валялись в бурых лужах крови, а из угла вольера смотрела на Успенского повисшим на ниточке глазом оскаленная собачья голова.
Первым пришёл в себя прапорщик:
– А н у, войска! Чё уставились, как в телевизор? Собак дохлых не видели? Ты, ты и ты, – показав пальцем на растерянных рядовых, – бегом за лопатами. Ты и ты – за ведрами и к колонке за водой. И чтоб через две минуты все здесь, а то руками отскребать будете! А вы кончайте там блевать! Тоже мне, институтки нашлись! И убрать за собой в темпе! – Повернувшись к лейтенанту, он тихо добавил: – Миша, только ты тут не стошнись, а то я сам сблюю…
Громовой голос прапорщика моментально вернул безумную, никакими уставами не предусмотренную ситуацию в рамки реальности – движения солдат стали осмысленны и стремительны, только несчастный узбек стоял и трясся, а слёзы так и бежали из его раскосых глаз. Борух подошёл к нему, поправил на голове пилотку, застегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки и резко встряхнул за плечи:
– Рядовой Файхутдинов! Когда это произошло?
– Товарища прапорщик! Моя утрам спал в казарма, потом дневальный кричать: «Подъём, ваша мать!» – потом я пошёл в столовая, миска для собак брать…
– Короче, азия!
– Моя пришёл и увидел – большой беда, кто-то все собака убивать совсем. Я кричать громко – солдаты прибегать…
– Понятно, – прервал его Борух, – ни черта ты не знаешь. Шагом марш отсюда – думать мешаешь.
Узбек, продолжая всхлипывать, поплёлся в сторону казармы, ещё сильнее сутулясь и загребая сапогами.
Борух подошёл поближе к вольеру и, стараясь не глядеть пристально на разбросанные останки несчастных собак, начал осматривать сетку и решётчатую дверь. Он обошёл вокруг вольера, проверяя руками прочность ограждения и пиная ботинком столбы. Всё было на местах, и засов на двери закрыт.
– Что же это за Джек-потрошитель у нас завелся? А, Миша? И как он это проделал, объясните мне? Ведь если бы кто-то кроме азиата нашего или второго собачника – как бишь его фамилия? – в вольер вошёл, то собачки бы его сами порвали на тряпочки…
– Не справится один человек с шестью собаками, – сказал лейтенант, – это Рэмбо какой-то должен быть или Шварценеггер с пулемётом…
– Никаких пулемётов. Тут их кто-то не то ножом, не то как бы топором разделал…
Борух задумчиво прошёлся взад-вперёд и осмотрел землю. Впрочем, чтобы найти какие-то следы в жёсткой степной траве, надо быть настоящим индейцем – на закаменевшем глинозёме наследил бы разве что тяжёлый танк.
– А скажи-ка мне, лейтенант, кто у нас сегодня службу несет?
– Ну офицеры, кроме дежурных, вчера в город поехали, на штабное совещание. Должны были вернуться к вечеру, но задержались почему-то. Я только что звонил в штаб округа с мобильного – не отвечает никто. Бардак вообще какой-то! Надо с узла связи попробовать. Ну и товарищ подполковник… отдыхает…
Подполковник Кузнецов служил некогда в элитных частях, хаживал и по афганским, и по чеченским горам, командовал спецоперациями чуть ли не в Сомали и был, говорят, непобедим. Поборол же старого вояку обыкновенный зелёный змий. Говорили, что в состоянии жестокого похмелья он, будучи ещё полковником, страшно поскандалил на совещании в Генеральном штабе. По слухам, сам министр был им поименован в глаза паркетным шаркуном и табуреточником. Полковник, недовольный новой военной доктриной, предлагал ему даже стреляться на дуэли. Министр вызова не принял, а полковник, ставши немедленно подполковником, отправился дослуживать в самый дальний и занюханный гарнизонишко, который только сыскался на картах Генштаба. Отправить под трибунал или в отставку героя всех последних войн было как-то неудобно…
В общем, героический миф про героического человека, весьма, кстати, далекий от правды, – но зато в него было легко поверить. Одно было верно – теперь его суровые воинские будни проходили в ежедневном принятии вовнутрь горячительных напитков – причём начинал боевой подполковник прямо с утра и к обеду обычно надирался в своём кабинете до состояния полной прострации. Командование гарнизоном, таким образом, сводилось к подписыванию дрожащей рукой всех бумаг, готовил которые как раз лейтенант Успенский.
Прапорщик вздохнул, подёргал себя за бороду и сказал:
– Сходи-ка ты, Миша, в штаб. Может, товарищ подполковник ещё того… не совсем отдохнул… Всё-таки он гарнизоном командует, а тут такие дела творятся… надо бы доложить.
Лейтенант пожал плечами и пошёл через плац к кирпичному двухэтажному зданию штаба. Объясняться с героическим подполковником совершенно не хотелось – скорее всего, он пошлёт его вместе с докладом подальше. Плевал он на всех собак, сколько их ни есть на этом свете, с высокой колокольни. Однако служба есть служба… Навстречу без особого энтузиазма тащились солдаты с лопатами и вёдрами.
– А ну, войска, – бегом! – прикрикнул на них лейтенант, скорее для порядку. – Долго вас прапорщик ждать будет?
Солдаты нехотя ускорили шаг, перейдя на лёгкую рысь, но, как только офицер скрылся за дверями штаба, снова поплелись нога за ногу. Раскалённый воздух был полон пыли и дурных предчувствий.
В полутёмных коридорах штаба было немного прохладнее, и Михаил ускорил шаг. Как говорил прапорщик Мешакер, «неприятную работу надо делать как можно быстрее». Выслушивать же пьяные матюки подполковника было самым что ни на есть неприятным делом.
Кабинет был по обыкновению заперт изнутри – герой предпочитал напиваться в одиночку. Лейтенант постучал – сначала вежливо, потом настойчиво. Изнутри донёсся быстрый шорох, и опять воцарилась тишина. Выждав для приличия полминуты, Михаил решительно пнул дверь ногой – тихо. Это было странно – обычно подполковник в любом состоянии реагировал на стук в дверь достаточно бурно, призывая на голову настырного посетителя кары земные и небесные. И горе тому, кто побеспокоит старика без достаточных оснований!
Из кабинета по-прежнему не доносилось ни звука. Михаил примерился пнуть дверь ещё разок, посильнее – и тут увидел нечто такое, отчего в жаркий летний день покрылся мурашками, как в ледяном погребе. Внизу толстой деревянной двери зияли веером жёлтых щепок две пулевые пробоины…
Михаил нервно оглянулся – полутьма коридора теперь давила на него своей тишиной и неизвестностью. Неожиданно стало очень страшно – как в детстве, когда в пустой квартире непонятные ночные шорохи за дверью заставляют прятаться с головой под одеяло и закрывать ладонями уши. «Товарищ подполковник, откройте! Это я, лейтенант Успенский!» – закричал он, уже понимая, что никто ему не откроет. «Това…» – голос предательски сорвался, перейдя в горловой всхлип. В кабинете раздался какой-то странный скрежещущий звук, и дверь, дёрнувшись, стала открываться.
Увидев то, что стояло в проёме, Михаил кинулся бежать, спотыкаясь и изо всех сил сдерживая рвущийся крик. Выскочив на плац, перепуганный лейтенант с разбегу наскочил на твёрдое брюшко прапорщика Мешакера.
– Там, там… – задыхаясь, просипел Михаил.
Прапорщик молча железной рукой задвинул лейтенанта обратно в двери штаба.
– А ну кончай панику подымать! Что ты орёшь, как больной слон? Ты лейтенант или мамзель с филфака? Докладывай!
Михаил почему-то ни на секунду не усомнился в необходимости докладывать младшему по званию – Борух в этот момент казался ему единственной незыблемой опорой в страшном и непонятном мире.
– Докладываю, – с облегчением сказал он, всё ещё нервно вздрагивая, – дверь в кабинет товарища подполковника закрыта, в ней имеются свежие пулевые пробоины, за дверью подозрительные шорохи…
– Шорохи? А это не сам ли наш старик с перепою в дверь пулял? Может, он там просто по чертям зелёным пострелял, да и уснул. Такая мысль не приходила под твою фуражку?
– Нет, я… Я не знаю… Я почему-то… Там…
– Да что «там»? Не тяни кота за яйца!
– Там… Такой… Чёрный…
– Кто чёрный? Это он там шуршит?
– Не знаю. Я испугался и убежал, – неожиданно для себя самого признался Михаил. Ему было очень стыдно, но единственное, чего хотелось, – убежать ещё дальше.
Оглядев оценивающе лейтенанта с ног до головы, Борух хмыкнул и сказал:
– Ладно, жди здесь. Посмотрю, что там за чёрный шуршунчик. В штаны-то хоть не наделал, воин?
Миша почувствовал, что заливается краской, но Борух не стал ждать реакции, а направился к лестнице. Бодро поднявшись на один пролёт, он неожиданно остановился и застыл, прислушиваясь и как будто даже принюхиваясь. Потом медленно, по одной ступеньке, прижавшись спиной к стене и заглядывая за поворот лестницы, стал двигаться к площадке второго этажа. Правая рука его зависла возле пояса, где на широком офицерском ремне не было кобуры. Заглянув в коридор второго этажа, он напрягся и тихо, аккуратно преступая, попятился вниз. Спустившись, он задумчиво посмотрел сквозь Михаила и сказал:
– А знаешь, кажется – началось…
– Что началось, Борис?
– Знать бы… А ну за мной!
Михаил с удивлением отметил, что старший прапорщик Борух неуловимо изменился – куда девался сытый философ из каптёрки, лениво смотрящий на мир сквозь стёкла неизменных тёмных очков? Мешакер нёсся через плац упругим быстрым шагом, и лейтенанту приходилось почти бежать. Даже брюшко у прапорщика как будто втянулось, а движения стали быстрыми и уверенными. В казарму он влетел так стремительно, что дневальный даже не успел принять уставную позу, а так и застыл с открытым ртом и пальцем в носу.
– Как стоишь, обезьяна! – рявкнул на него прапорщик. – Ты на тумбочке стоишь или на лиане болтаешься? Ты ещё в жопу палец засунь, гамадрил бритый!
Солдат подскочил и вытянулся, нервно выпучив испуганные глаза.
– Ключи от оружейки мне, быстро! – Прапорщик протянул к дневальному большую волосатую руку.
– Но, товарищ старший прапорщик, только по тревоге…
– Тогда – ТРЕВОГА! – заорал Борух и добавил тихо: – Вот балбес-то, прости господи…
Солдат судорожно пытался отцепить от ремня ключи, а второй дневальный, заметив в коридоре офицера, уже кричал: «Рота-а! Становись!» Из казарменного помещёния послышался грохот сапог рядовых второй роты, торопящихся на построение.
Борух, оттолкнув бестолкового дневального, одним движением сорвал ключи с ремня и шагнул в казарму.
– Сержант Сергеев, сержант Птица, ефрейтор Джамиль, – ко мне!
Трое солдат, торопливо подтягивая ремни и застёгивая пуговицы, кинулись бегом по проходу между кроватями. Прапорщик Мешакер командовал редко, предпочитая говорить спокойно и по-человечески, так что все поняли, что случилось что-то экстраординарное. Ну и слухи о происшествии в «собачнике» по казарме, конечно, расползлись.
– Птица и Джамиль, – получить в оружейке автоматы и по два рожка – пойдёте со мной. Сергеев – возьмите пять человек, получите оружие и проверьте посты у склада, в столовую, технический парк и часовых на въезде. Остальные – считать боевую тревогу объявленной, не расслабляться и ждать приказа.
Борух повернулся к обалдевшему дневальному:
– Фамилия?
– Михайлов…
– Что-о-о?
– Рядовой Михайлов, товарищ старший прапорщик!
– Так-то! Обеспечить выдачу оружия и боеприпасов немедленно. Оружейку держать открытой, заняв пост у двери. И если увижу, обезьяна, что ты в носу ковыряешься, – лично прочищу шомполом! Понял?
– Так точно!
– Выполнять!
Михаил с некоторым смущением подумал, что ему ни за что бы не удалось в три минуты организовать из бестолковой кучи рядовых боеспособное подразделение. Такому в училище не научишься. Между тем группа из пяти солдат с сержантом уже отправилась проверять территорию гарнизона и посты часовых, а сержант Птица и ефрейтор Джамиль стояли рядом с прапорщиком, каждый повесил на плечо автомат с пристёгнутыми рожками. Борух спросил уставным тоном, как всегда говорил с лейтенантом в присутствии рядовых:
– Товарищ младший лейтенант, где ваше табельное оружие?
Михаил растерялся:
– В сейфе… Сейчас схожу.
– Не стоит, возьмите лучше автомат.
Михаил и Борух подхватили по автомату и два подсумка с рожками и вышли на плац. Здание штаба казалось лейтенанту непривычно угрюмым и даже каким-то зловещим. Сзади шаркали сапогами по асфальту слегка растерянные солдаты.
В коридорах штабного здания царила всё та же мрачная полутьма. За дверью кабинета подполковника не было больше слышно никаких шорохов – тишина. Борух внимательно посмотрел на пулевые отверстия, потом показал жестом Михаилу и солдатам, чтобы они отошли от двери и держались у стен. Вздохнув, он решительно грохнул в дверь прикладом.
– Товарищ подполковник! Здесь прапорщик Мешакер и лейтенант Успенский. Откройте дверь.
Выждав секунд двадцать, он отступил от двери на два шага, передёрнул затвор и выстрелил прямо в замок.
Говорят, что АКМ калибра 7,62 пробивает рельсу… Это, конечно, солдатский фольклор. Однако выстрел его на пробой мощнее, чем у более современного 5,45, которым перевооружили российскую армию. В захолустном степном гарнизоне перевооружение пока только планировалось – старого образца АКМ с потертым деревянным прикладом оглушительно бухнул в гулком коридоре, и замок вместе с куском филёнки просто влетел внутрь, оставив рваную дыру с торчащими щепками. Дверь распахнулась как будто от великанского пинка, открыв взорам пришедших небольшой кабинет.
В кабинете был страшный беспорядок – деревянные стенные панели пробиты выстрелами, стёкла шкафа блестели стеклянной крошкой на полу вперемешку с бумагами со стола. За столом сидело тело героического подполковника, всё ещё сжимающее в руке именной «стечкин». Затвор стоял на затворной задержке – подполковник отбивался до последнего патрона. Сидело только тело – голова старого вояки, крайне неаккуратно отделённая от разорванной шеи, смотрела на лейтенанта пустыми глазницами с ковра. Морщинистые, плохо выбритые щёки неряшливо смялись, а на губах застыла кривая усмешка.
– Да что же это за чёрт… – тихо пробормотал прапорщик, – за что он его так?
Лейтенанта тихо трясло. Если бы сейчас выскочил откуда-то неизвестный убийца, он бы, наверное, бросил автомат и с диким криком забился в угол, закрыв руками глаза. Происходящее настолько не укладывалось в уставные схемы и скучноватую, но привычную картину мира, что Михаил чувствовал себя на грани помешательства.
– Товарищ прапорщик, слюшай, что делать будем, а? – Джамиль изо всех сил старался выглядеть бесстрашным джигитом, но автомат в его руках ходил ходуном.
– Лейтенант!
Михаил с трудом понял, что прапорщик обращается к нему.
– Ты, как старший по званию, – у Успенского успела мелькнуть в голове мысль, что прапорщик сейчас скажет «должен принять командование», – и мысль эта вызвала моментальную панику, однако Борух продолжил: – Сейчас свяжешься со штабом округа и аккуратно доложишь…
– Сказать, что Кузнецову голову оторвали?
– Ты в себя приди! Тогда тебе, в первую очередь, санитаров пришлют… Скажешь буквально следующее: «В гарнизоне чрезвычайное происшествие, подполковник Кузнецов погиб», – и отключишься.
Узел связи находился этажом ниже. По штатному расписанию там должен был находиться дежурный, но Михаил только сейчас осознал, что не видел его сегодня. Странно, не мог же тот не слышать стрельбы в кабинете полковника? Держа автоматы на изготовку, вся компания ссыпалась, грохоча сапогами, по лестнице и побежала по коридору. Дверь в комнату была приоткрыта… Предчувствия его не обманули – узел связи был пуст. Никаких следов дежурного.
Штаб округа не отвечал ни по обычной, ни по закрытой линии, ни даже по каналу экстренной связи. Такое впечатление, что нет там никакого города и все линии обрываются в пустоту. Лейтенант достал из кармана мобильник, но тот показал отсутствие сети.
– Да что за бардак! Так же не может быть! – растерянно глядя на Боруха, сказал лейтенант.
– Миша, это уже не бардак, – тихо ответил прапорщик, – Это капец…
Как бы подтверждая его слова, с окраины городка донеслись звуки заполошной автоматной стрельбы. Два или три автомата промолотили безостановочно, непрерывной очередью выплёвывая содержимое рожков, – и смолкли. Наступила тишина.
– Началось… – тихим безнадежным голосом сказал прапорщик.
Не сговариваясь, они бросились к выходу.
Навстречу им по плацу бежал человек – вид его был страшен. Зелёное хэбэ практически не имело рукавов – вместо них свисали полоски разлохмаченной окровавленной ткани, штанины выше сапог торчали тёмными клочьями, по предплечьям струилась кровь, оставляя тёмные капли на асфальте плаца. Прапорщик Мешакер узнал своёго лучшего сержанта только по лычкам – лицо бегущего превратилась в кровавую маску. Сержант пытался на бегу вытереть заливающую глаза кровь несуществующим рукавом – но только размазывал красные полосы. Бросив это безнадёжное занятие, он на ощупь, не прекращая бежать, отстегнул пустой магазин у болтавшегося на шее автомата и начал копаться в подсумке, пытаясь достать новый. Рожок запутался и не желал выниматься – окровавленные пальцы впустую скользили по жёлтой пластмассе, оставляя на ней красные следы. За ним, накрывая кровавую капель следа разноцветным лоскутным покрывалом, выбегали на плац собаки.
Никогда прежде лейтенант Успенский не видел столько собак сразу… Они бежали плотной массой, плечом к плечу – на плац как будто вытягивался разномастный лоскутный мохнатый ковёр, усеянный точками злых глаз. Стремительность и слаженность их движений поражала и вызывала невольный ужас. Казалось, их здесь тысячи.
– Сергеев, ложись! – заорал прапорщик, вскидывая автомат.
Сержант среагировал мгновенно – как подкошенный рухнул на плац и резво откатился в сторону, продолжая лапать правой рукой застрявший в подсумке магазин. Трескучая очередь разорвала воздух над плацем – АКМ, как живой, бился в руках Мешакера, поливая свинцом плотные ряды нападавших. Через пару секунд вступили в дело автоматы Джамиля и Птицы, и только лейтенант никак не мог сдёрнуть внезапно ослабевшими руками тугой предохранитель. Несколько секунд, показавшихся Михаилу вечностью, он видел, как автоматные пули рвут в клочья маленькие мохнатые тела, как взлетают фонтанчиками кровь и ошметки шерсти, как, несмотря на потери, накатывается пёстрая волна, – и тут, когда наконец щёлкнул предохранитель, собаки вышли из боя. Лоскутное покрывало распалось, псы проворно метнулись кто куда. Запоздалая очередь лейтенанта бесполезно хлестнула по плацу, выбивая из него асфальтовую крошку.
Пыльная поверхность асфальта теперь была покрыта кровью и собачьими трупами, в воздухе висел синий и горький пороховой дым. Поскальзываясь на рассыпанных гильзах, прапорщик бросился поднимать Сергеева. Вытирая ему лицо носовым платком, он приговаривал:
– Ничего, ничего, жить будешь… Главное – глаза целы…
– Товарищ прапорщик, все куда-то пропали! И у складов никого, и в столовой, и часовых на местах нет… – Сержанта трясло от пережитого ужаса. – Они кинулись на нас из-за угла – целая куча чёртовых собак… Мы начали стрелять – но всё произошло так быстро! Один я уцелел, остальные…
– Потом расскажешь – надо в казарму бегом. Там есть бинты в аптечке, а то истечёшь тут кровью…
Лейтенант вспомнил, что в казарме оставалось ещё десять человек. Оружейка открыта, но приказа выдать оружие не было – кто знал, что события будут развиваться так быстро? Десять человек безоружных, а он, лейтенант – человек, который отвечает за рядовых, – вспомнил о них только сейчас. Михаил развернулся и побежал к казарме, слыша за собой топот ног остальных.
Ещё на бегу он услышал жуткие крики и понял – опоздали. Из разбитых окон казармы выскакивали собаки – от их пушистых лап оставались на белой штукатурке стены бурые отпечатки… Он вскинул автомат, ловя в прицел разбегающихся тварей, и решительно нажал на спуск. Животные кинулись наутек, но несколько собак остались лежать, запятнав ошмётками тел белую стену казармы. Сзади заговорили автоматы сержантов – лицо Сергеева было перекошено жуткой гримасой, и он не отпускал спусковой крючок, пока не кончился магазин, поливая длинной очередью разбегавшихся зверей. И всё-таки их оставалось слишком много – собаки были проворны, и попасть в них оказалось непросто. Основная часть успела разбежаться.
Влетев внутрь казармы, Борух ожидал увидеть кровавое побоище, но помещение было совершенно пустым. Только рядовой Михайлов, которого совсем недавно так обругал прапорщик, лежал головой в оружейке, держась застывшими руками за разорванное горло. Он успел схватить автомат – но не смог даже присоединить магазин.
– Набирайте патроны, – бесцветным голосом сказал прапорщик Мешакер, – их ещё много, а мы остались одни.
Ему не давала покоя мысль – куда делись солдаты? Разбежались? Но куда? Вокруг гарнизона степь, бежать некуда. Погибли? Но как? Почему нет крови и следов борьбы?
Вздрогнув, прапорщик отогнал от себя эти рассуждения. «Не знаешь, что делать, – поступай по уставу!» – вот первая, и главная армейская мудрость. Про собак в уставе ничего не писано, но на то он и устав, чтобы быть универсальным. На гарнизон совершено нападение – это факт. Есть потери – тоже факт. А были ли это собаки, морские свинки или маленькие зелёные человечки – дело десятое. Задача военного – доложить командованию, занять оборону и ожидать приказа. По идее, старшим по званию среди уцелевших был Миша – он и должен принять командование. Но субординация для Боруха никогда не была на первом месте – отчасти поэтому он и просиживал штаны в каптёрке на хлебной, но непрестижной должности старшины. Надо сказать, что старший прапорщик Мешакер переквалифицировался в каптёрщики недавно, но информацией относительно его сложной военной биографии владел только покойный ныне героический подполковник, под началом которого Борух служил довольно долго. Даже его личное дело, которое хранилось в штабном сейфе, представляло собой лишь образец скучной бюрократической фантастики, соотносясь с реальностью лишь фамилией и личным номером. Однако не надо думать, что Родина забывает своих героев. Помнит – она всё помнит. И откладывает на дальнюю полку то, что сейчас не нужно, но может ещё пригодиться. А быть старшиной даже самого заштатного гарнизона, как ни крути, куда лучше, чем лежать в безвестной могиле…
Поэтому прапорщик Мешакер отнюдь не собирался ставить жизнь свою и личного состава в зависимость от приказаний зелёного, как огурец, младшего лейтенанта. Впрочем, Миша Успенский совершенно ошалел от происходящего и тихо сидел на столе в оружейке, вовсе не пытаясь принять командование. Устремлённый вовнутрь взгляд, отрешённое выражение лица и напряжённая поза – типичный синдром «боевого шока», который переживают почти все, побывавшие в первом серьёзном бою. Потом это проходит – если дожить. «Сейчас бы водки стакан ему накатить…» – подумал Борух. Однако чего нет, того и взять негде. В каптёрке, конечно, была заначка, и не одна – но не бежать же за ней? Борух хорошо разбирался в шоковых состояниях – если лейтенанта не привести в чувство, то боец из него будет никакой. Руки не поднимутся, ноги не пойдут – психика заторможена, и сознание оглушено. Младший состав перенёс первое боестолкновение гораздо легче – сержант Птица перематывал бинтами руку Сергееву, который, шипя и матерясь, свободной рукой пытался стереть подсыхающую кровь с лица, а ефрейтор Джамиль Алиев, прислонившись к стене, держал под прицелом разбитые окна казармы. Руки его слегка дрожали, но лицо было спокойным – джигит, однако форс держит.
Засунуть в сапоги можно любого, но это не сделает его военным. Солдат – это всего лишь слово. Борух давно понял, что воином может стать далеко не всякий – требуется достаточно редкий набор личных качеств: терпение – чтобы выносить рутину армейской жизни, быстрый, но не слишком глубокий ум – чтобы оперативно соображать в быстро меняющейся обстановке, но не взбеситься от абсурдности военных будней, и самое главное – почти детский азарт, стремление к победе любой ценой, без раздумий над тем, что эта победа даст лично тебе. Себя к идеальным воякам прапорщик не причислял, считая серьёзным недостаткам излишнюю склонность к абстрактным рассуждениям, однако примечать таких людей умел и широко этим пользовался. Птица, Сергеев и Джамиль были отмечены им с момента поступления на службу. Не то чтобы в своём новом качестве Борух всерьёз собирался с кем-либо воевать, но подбирать хорошую команду стало уже безусловным рефлексом. Всегда полезно знать людей, на которых можно положиться в критический момент. Ну что ж, он был рад, что не ошибся, – ребята показали себя хорошо. Во всяком случае, они были живы и сохранили боеспособность в ситуации сколь опасной, столь и абсурдной, что уже немало. Мишу Успенского он в этом качестве не рассматривал, более того, всегда считал, что в военное училище тот подался зря. Впрочем, рассуждать на эту тему было бессмысленно – надо использовать те ресурсы, которые оказались под рукой.
– Товарищ младший лейтенант! – обратился Борух нарочито официально.
– Да? – Успенский всё ещё пребывал в шоке, и реакция его была вялой.
– Бой ещё не окончен, мы получили только временную передышку. Надо принимать решение, что делать дальше.
На какие-то разумные предложения со стороны лейтенанта прапорщик не рассчитывал, но, если мозги у него заработают – это уже полдела. Пока что в таком заторможенном состоянии Миша годился только на собачьи консервы.
Лейтенант огляделся, как будто заново оценив обстановку. Видно было, что никаких идей у него нет, за исключением сильного желания проснуться и увидеть, что весь этот кошмар ему приснился. Да, к такому в училищах не готовят… К счастью, он оказался достаточно самокритичен, чтобы это признать.
– У вас есть идеи, прапорщик?
– Есть. Надо связаться со штабом округа и сообщить о ситуации.
– Но связи нет и мобильники не работают!
– Может, где-то кабель повреждён. А на складе стоит КШМ, там коротковолновая радиостанция. Связаться можно хоть с Австралией.
Лейтенант явно оживал – в глазах появились отсветы мыслей. И первая мысль была очевидной для любого офицера – перевалить ответственность на командование. Пусть штабные думают, у них звёздочки больше.
– Но… Машина на консервации!
– Ерунда – развернём генератор, заправим и запустим.
– Хм… Я не уверен, что помню, как пользоваться этим старьём…
– Я помню – ничего сложного. Это же военная техника – там всё на табличках нарисовано, чтобы самый тупой солдат понял.
На самом деле Борух не верил в возможность связаться с городом по радио. Однако сидеть на месте и ждать неизвестно чего было ещё хуже. Казарма явно не годилась на роль опорного пункта – слишком много окон. Если противник предпримет решительную атаку, то они успеют максимум выпустить по полрожка, а потом дело дойдёт до ближнего боя, в котором шансов практически нет. Прапорщику было ясно – сидя в казарме, они утрачивают тактическую инициативу, предоставляя выбор образа действий противнику. Он не сомневался, что дело не в собаках, – то, что он успел разглядеть и понять в штабе, ставило его перед фактом – есть разумный и опасный враг, который уже доказал свою способность действовать организованно и быстро. Борух начал привычно думать за противника, представляя себе ситуацию с точки зрения военной логики и не смущаясь его природой. Чего ожидает враг от остатков гарнизона? Очевидных действий – ввиду недостатка численного состава занять круговую оборону и ждать подкрепления. Рано или поздно начальство озаботится молчанием военного городка и начнёт выяснять обстановку. Противник не располагает огнестрельным оружием, и противопоставить массированной атаке ему нечего – как только перестанет работать эффект неожиданности, он обречён. Что бы Борух сделал на его месте? Поскольку потери в живой силе врага явно не волнуют, то самым разумным выглядит любой ценой подавить сопротивление и уничтожить свидетелей – тогда вернувшиеся в гарнизон войска будут долго выяснять, что же здесь произошло, и окажутся не готовыми к новому коварному нападению. Ну кто, скажите на милость, будет ожидать нападения от собак? Вполне возможно, что уже сейчас противник накапливает силы для штурма, следовательно, надо перехватить инициативу.
– Так, вскрывайте цинки с патронами, снаряжайте магазины – идём на прорыв.
Тягостное ожидание разом сменилось быстрой и осмысленной деятельностью – заскрипели крышки цинков, защелкали, укладываясь в магазины, зелёные цилиндрики патронов. Сергеев сноровисто сматывал набитые рожки попарно изолентой. К сожалению, ничего, кроме автоматов, в оружейке не было – ещё один аргумент для выдвижения к складу. Прапорщик не отказался бы от десятка осколочных гранат – незаменимая вещь при численном превосходстве противника.
Погромыхивая полными подсумками, держа автоматы на изготовку, небольшой отряд выстроился посреди казармы. Прапорщик был краток:
– Быстро выпрыгиваем через дальние окна и бегом продвигаемся к складу. В случае нападения не останавливаться – прорываемся с ходу. Держаться середины дорожки, подальше от стен и окон, по сторонам глядеть внимательно, огонь по обнаружении противника без команды. Патронов не жалеть, пленных не брать. Доступно?
– Так точно! – нестройно, но уверенно ответили солдаты. Лейтенант промолчал.
Выскочив в окно первым, Борух сдержал рефлекторный порыв уйти в перекат – стрельбы не ожидалось, и сбивать прицел противнику было незачем. Внимательно осматривая улицу, он краем глаза продолжал контролировать свою спонтанно образовавшуюся команду. Все действовали грамотно и собранно – выпрыгнув, на секунду замирали, обводя взглядом и стволом возможный сектор атаки, затем стартовали по направлению к складу. Только лейтенант зацепился ремнём автомата за створку окна и чуть не упал, но удержал равновесие и тоже побежал вслед за всеми. Борух мысленно пожал плечами – может, и выйдет толк со временем – и направился за ним, прикрывая отряд сзади. Никаких признаков готовящейся атаки не просматривалось, и можно было бы предположить, что кошмар закончился, – но, увы, то там, то тут мелькали быстрые неуловимые тени. Противник следил за передвижением отряда. Стрелять по смутным силуэтам прапорщик не счёл нужным – вероятность попасть была ничтожной, а вот нервы у всех не железные. Азартно грохочущие кирзачами солдаты слежки явно не замечали, а лейтенант вообще был сосредоточен только на том, чтобы не отстать от тренированных сержантов.
До склада было с полкилометра по прямой. Если держаться широких проездов – а Борух считал разумным избегать узких мест, где неожиданное нападение моментально перейдет в рукопашную, – то чуть больше. Отряд бежал быстро, но грамотно – не забывая смотреть по сторонам и держа автоматы на изготовку. Шумновато только – далеко им до настоящих разведчиков. Впрочем, счесть их выдвижение скрытным мог бы только самый махровый оптимист, так что пусть шумят. Борух к числу оптимистов не относился – отряд явно «вели», а значит, в лучшем случае, они немного опережают противника, которому понадобится время на передислокацию, либо, в худшем случае, команда двигалась прямиком в засаду – если враг понимал значение склада и предусмотрел этот прорыв.
Ворота в высоком заборе, окружающем бетонный параллелепипед склада, были приоткрыты. Прапорщик вспомнил, что здесь подвергся нападению Сергеев – и потерял пять человек. Асфальтированное пространство вокруг забора было обширным, хорошо просматривающимся и – пустым. Значит, засада – если она существовала – могла быть только внутри. А логика подсказывала, что засада просто обязана была существовать – не отдаст же противник склад без боя? Борух бы вот не отдал. В гостеприимно приоткрытую створку ворот хотелось кинуть гранату – но гранат не нашлось. Можно ещё отправить туда кого-нибудь наименее ценного – лейтенанта, например, – и посмотреть, что будет, но это было бы уже полным свинством.
– Сергеев, где на вас напали?
– Прямо возле КПП, товарищ прапорщик, сразу за воротами. Мы сунулись – в будке никого. Пока ребята клювом щелкали – псов из-за будки кинулось штук сто… Порвали вмиг, только я сообразил кувырком покатиться, стряхнул с себя этих тварей – и бегом.
– Молодец, что сообразил. Ворота оставались открытыми?
– Нет, я их закрыл – думал задержать. Но куда там… Они как-то ворота тут же открыли. Я рожок высадил – и драпать. Насилу утёк.
– Что думаешь, Миша?
– Думаю, засада, Борух.
– Ясный пень, что засада… Что делать будем?
Лейтенант пожал плечами:
– Нам надо на склад? Значит, пойдём вовнутрь. Лезть через стену глупо – значит, пойдём в ворота. Вопросы тактики оставляю тебе.
«Язвит – значит, оклемался», – с облегчением подумал Борух. Его вовсе не радовала перспектива нянчиться с обалдевшим лейтенантом.
– Сергеев!
– Я!
– Подходишь к воротам, распахиваешь створку – и сразу назад. Засекаешь движение – падаешь и откатываешься в сторону с линии огня. Мы прикрываем. Понял?
– Так точно!
– Остальные – смотрим глазами. Появится противник – стрелять только по команде. И осторожно – сержанта не зацепите.
Сергеев шёл к воротам как по минному полю – тихо и сосредоточенно. Подойдя, он на секунду остановился, глубоко вздохнул – и изо всех сил толкнул железную створку. Воротина с неприятным скрипом (опять не смазали, раздолбаи! – успел подумать Борух) распахнулась вовнутрь, и сержант кинулся назад. Прапорщик ещё раз порадовался сообразительности Сергеева – тот побежал не прямо, а чуть в сторону, чтобы не перекрыть линию огня. Однако эта предосторожность не понадобилась – за воротами была тишина и никакого движения.
– Так, войска, – скомандовал Борух, – через ворота бегом! Бдительности не терять! Я первый, за мной Миша, потом Джамиль и Птица, Сергеев прикрывает. Пошли!
Все предосторожности оказались излишними – за воротами было пусто, пыльно и уныло. Поблёскивали свежей краской двери склада, стояла рядами законсервированная техника, только непривычно пусты вышки часовых. Боруху эта тишина действовала на нервы: он предпочел бы атаку, стрельбу, любое действие – лишь бы не эту тягостную непонятность. Когда возникает огневой контакт с противником, по крайней мере становится точно известно, где тот находится… Весь опыт Боруха протестовал против идеи, что склад им просто так отдали – берите и пользуйтесь. Если у врага хватило ума разнести центр связи, то и важность склада он должен понимать не хуже, а тут – нате, никого. Значит, он, Борух, не сумел разгадать замысел противника – и это крайне плохо, поскольку непонятно, чего ожидать. Однако подчинённым об этом сообщать не следовало: уверенность в командире – первое дело.
– Птица – закрыть ворота, потом на вышку. Джамиль – сразу на вышку. Смотреть в оба! Стрелять на любое движение, кроме нашего. Сергеев – проверить КПП и с нами на склад. Бегом!
Ключи от склада у прапорщика, к счастью, были – ломать замки не пришлось. Между стеллажей плясали в солнечных лучах пылинки и пахло армией: кирзовыми сапогами, оружейной смазкой и хлоркой. Привычные запахи и безукоризненный порядок успокаивали. Хотелось верить, что броня крепка, что от тайги до британских морей мы по-прежнему всех сильней и что значение косинуса в военное время может достигать чёрт знает каких величин. Запакованная в ящики и аккуратно складированная согласно описи военная мощь внушала уверенность и невольный оптимизм. Вот как провернёт армейская машина своими шестерёнками – и сотрёт в порошок кого угодно…
Борух щелкнул выключателем – лампы под потолком не зажглись. Это было странно – но чёрт с ним, окна давали достаточно света. Он не нуждался в описях – склад находился в его ведении, и тренированная память хранила информацию о расположении всего, вплоть до последней портянки. Первым делом – оружие, потом – жратва, потом – всё остальное.
– Миша, принеси с той полки пять разгрузок и пять вещмешков, – кратко распорядился прапорщик и потащил с полки зелёный ящик с гранатами.
Распихивая по карманам разгрузочного жилета гранаты, перевязочные пакеты и автоматные рожки, прапорщик привычно подивился на расцветку «тайга», до крайности неуместную в степном гарнизоне. На фоне выгоревшего буро-серого пейзажа солдат в таком камуфляже напоминал подозрительного арлекина. Наверное, в таёжных гарнизонах на складах лежали жёлтые «песчанки» – обычное дело в армии…
Падающий из открытой двери солнечный свет на мгновение исчез – рука Боруха метнулась к автомату, но сразу расслабилась – вернулся Сергеев.
– Товарищ прапорщик… – Окончание фразы повисло в воздухе. Было видно, что сержант чем-то крепко озадачен.
– Докладывай.
– КПП проверен…
– Ну сопли не жуй, солдат! Что не так?
– Там… нет никого…
Борух пожал плечами:
– А ты ожидал найти там роту голых баб?
– В смысле… Вообще никого… Трупов тоже нет.
До прапорщика дошло:
– А много было… трупов?
– Пятеро ребят. А сейчас ни одного – кровь только на полу.
Ситуация Боруху категорически не нравилась. Зачем утащили трупы? Жрать они их собрались, что ли? Бррр… Или это акция устрашения? Непонятно… А что непонятно – то, скорее всего, и опасно.
– Так, Сергеев, – ты про это не трепись. Меньше знаешь – крепче спишь, так что побереги сон товарищей. Сейчас возьми разгрузку – я её уже снарядил, возьми вещмешок – там консервы и галеты, и замени Джамиля на вышке – пусть идет сюда, прибарахлится. На вышке пожуёшь – но вполглаза! Бдительности не терять!
Сержант убежал, а прапорщик продолжил обтирать ветошью смазку с ручного пулемёта. Рядом пристроился Миша Успенский, успевший сменить офицерский китель на камуфляжное хэбэ и туфли на высокие солдатские ботинки. В руках он держал грубо вскрытую штык-ножом банку тушёнки, из которой черпал волокна мяса прямо галетой.
– Что делать будем, Боря?
Борух вздохнул:
– Драпать будем, Миша. Долго мы тут не высидим – воды всего пять литров в баклажке. Я её по фляжкам разлил, а больше взять негде. По такой жаре, да если двигаться – через сутки никакие будем.
– Так сразу и драпать?
– Нет, не сразу. Пожрём сначала.
– А как же радиостанция?
– Радиостанцию опробуем, конечно, но что-то я в неё мало верю… Она лет десять на консервации простояла. Ты когда-нибудь видел, чтобы после консервации что-то сразу заработало? А я не радист, починить не сумею… и ещё один момент…
– Какой?
– Электричества нет. Не знаю, куда оно делось, но без прожекторов нам ночью кранты – бери голыми руками. Не удержать нам склад.
– От кого не удержать-то?
– Вот веришь, Миш, не знаю точно. Но подозрения имею самые нехорошие.
– И куда будем драпать?
– В город, вестимо. Командование нас, конечно, с говном съест за оставление гарнизона, но другого выхода я не вижу.
– А если и там… тоже?
– Ну… это вряд ли. Там народу много. Всех не сожрут.
Борух вытащил из вскрытого ящика обмазанную густой смазкой банку «стратегической» тушёнки и начал аккуратно вскрывать её тупым штык-ножом. Однако, выгребая из раскромсанной банки последние волокна жирной говядины, он уже начал беспокоиться – пора бы с вышки Джамилю прибежать.
– Миша, – окликнул он отдыхающего на ящиках лейтенанта, – взгляни там на вышки, чего наши рядовые попритихли? Только аккуратно, мало ли чего…
Успенский подошёл к воротам и осторожно выглянул наружу. Несколько секунд он крутил головой, всматриваясь в жаркое марево, потом обернулся к Боруху:
– Никого на вышках нет! Куда эти черти делись?
Борух замысловато выругался и, отбросив пустую банку, подхватил с пола РПК.
– Твою мать, Миша! Дорасслаблялись мы с тобой! Совсем нюх потеряли!
– Может, они куда-нибудь… ну поссать там пошли… – нерешительно сказал Успенский.
– Миша, ты где учился? – проникновенным тоном спросил Борух.
– В N-ском общевойсковом… – удивлённо ответил лейтенант.
Борух расстроенно покачал головой:
– Миша, если, находясь в окружении противника, ты, не обнаружив на месте часовых, первым делам решаешь, что они пошли поссать, то в училище тебя учили чему-то не тому.
Успенский, обиженно засопев, отвечать не стал, только щёлкнул предохранителем автомата.
Борух, крякнув, вскинул ручной пулемёт и уверенным шагом пошёл к выходу. Он ожидал чего угодно – стремительной атаки собачьих полчищ, оружейного огня неизвестного противника, влетающей в ворота гранаты – но двор склада остался пуст. Пусты оказались и вышки – невысокие ажурные сооружения прекрасно просматривались снизу, но ни Джамиля, ни Птицы, ни Сергеева на них не было – как, впрочем, и трупов. Такое впечатление, что часовые действительно отправились в кустики – вот только кустиков на территории склада не наблюдалось. Спрятаться на заасфальтированном пространстве негде – солдаты просто исчезли.
Выскочивший вслед за ним лейтенант растерянно водил по сторонам стволом автомата, не понимая, что происходит и в кого стрелять. Впрочем, Боруху было не легче – ситуация складывалась просто абсурдная. Чёрт с ними, с собаками, – противник, конечно, непонятный и непривычный, но в него по крайней мере можно всадить пулю, и только брызги полетят. Но тихое и бескровное исчезновение часовых не лезло ни в какие ворота.
– Что-то у нас не слава богу, Миш… – протянул прапорщик.
– Я, Борь, знаешь ли, заметил! – Сарказм из лейтенанта просто сочился. Видать, обиделся за училище…
– Не, кроме собак. Тут что-то ещё есть. Кто часовых схарчил?
– Ага, человек-невидимка унёс! Сбежали твои часовые, как последние засранцы!
– Сам, смотри, в штаны не наложи. Куда они сбежать могли? В казарму, собачек погладить? И ворота закрыты, кстати. Изнутри, на засов. Нет, Миш, неладно что-то в датском королевстве, валить отсюда надо.
Успенский только пожал плечами – на самом деле он был согласен с прапорщиком, и ещё – ему было очень страшно. Но всё-таки хорошо, что отступление он предложил не первым. Как-то неприятно было бросать вверенный гарнизон, да и как объяснить произошедшее в штабе округа? Лейтенант живо представил себе, как они с Борухом заявляются в город, увешанные оружием, и начинают рассказывать про нападение собак и растворяющихся в воздухе солдатах… Как бы в госпиталь не отправили, к добрым, но не слишком доверчивым военным психиатрам. Вообразив все прелести предстоящего рапорта и недоуменные лица командиров, Миша тихонько застонал от переживаемого авансом стыда. Тут поневоле задумаешься – не лучше ли героически погибнуть в бою? Хоть бы и с собаками…
Борух переживаний лейтенанта совершенно не разделял. Что ему эти рапорты? Ниже прапорщика не разжалуют, дальше гарнизона не сошлют. И героически погибать он вовсе не собирался – хватит, были в жизни возможности. В минуты опасности он становился удивительно прагматичен – сначала выжить, а потом разберёмся. А богатый жизненный опыт подсказывал: чтобы выжить, надо покинуть ставший непонятным и опасным гарнизон как можно быстрее.
Старенькая БРДМ-1, выпущенная ещё в начале 60-х, давно не представляла собой никакой военной ценности, и даже пулемёт с неё был демонтирован. Быть бы этому музейному экспонату порезанным на металлолом, но уж больно удобно было на ней ездить по степям и оврагам по всяким, не всегда стратегическим, делам. И потому, после своего закономерного списания по возрасту, боевая машина затерялась в грудах интендантских бумаг, став фактически ничейной. Сильно пьющий, но рукастый гарнизонный механик Петрович перегильзовал старый газовский мотор и поддерживал технику в рабочем состоянии. Не ради, понятное дело, обороноспособности Родины, а ради присущей многим офицерам пламенной страсти к выпивке на природе, скромно именуемой «рыбалкой». Ну а уж запчасти к машине и лишнюю сотню литров бензина опытный интендант всегда для хорошего дела сыщет… Вот так и прижилась в гарнизоне бээрдээмка, частенько оправдывая народное название «бардак». Нет, не только за рыбой катались «на рыбалку» героические офицеры… Так что грозное некогда средство боевой разведки, хотя и утратив своё главное предназначение, не прозябало без дела, а потому содержалось в идеальном порядке – благо свободных рабочих рук в армии всегда хватает. Вон полная казарма бездельников – есть кому смазать-покрасить. А ежели инспекция какая – так оврагов в степи полно. Найдётся куда убрать с начальственных глаз неучтённый транспорт…
В общем, именно на этот технический раритет и рассчитывал Борух в своей надежде покинуть гарнизон. Внутри бронированной коробки ему было бы как-то спокойней – никакой собаке 12 миллиметров бронелиста не прогрызть, да и жутковатые невидимки, ворующие солдат с вышек, небось поостерегутся встать на пути пятитонной машины. Скоростью это транспортное средство, конечно, не блещет, зато и траншею переползёт, и стенку своротит, да и плавать в случае чего умеет…
К гаражу шли молча, настороженно крутя головами и до рези в глазах всматриваясь в крыши и окна. Патроны в патронниках, предохранители опущены – а ну, враг, выходи! Однако стрелять по-прежнему было не в кого. Неизвестный противник никак себя не проявлял, да и собаки куда-то подевались. Гарнизон был пуст и тих – зрелище противоестественное. От этой затаившейся тишины Боруху было очень не по себе. Казалось, что вот-вот что-то начнётся: либо сухо щлёкнет выстрел снайпера, либо взревут моторы танков и пойдёт обычная человеческая забава – жестокий уличный бой накоротке, когда не разберёшь, где враги, и из-за любого угла может выкатиться рубчатый мячик гранаты… Но нет, тишина продолжала тянуть нервы, а враг не желал схватки, как будто наплевать ему было, что в захваченном (а он ведь кем-то захвачен, не так ли?) гарнизоне остался живой и вооружённый противник. Всё это напоминало какой-то дурной муторный сон, который бывает под утро после сильной пьянки – до тошноты реальный, но напрочь лишённый внутренней логики.
Утробно рыкнул стартер, и мотор, тяжко вздохнув о своём пенсионном возрасте, заработал, отдаваясь в железной коробке навязчивым гулом. БРДМ осторожно попятилась из ангара, выкатываясь на улицу. Борух сидел, напряжённо подавшись вперёд, вглядываясь в смотровую щель бронекрышки, и готовый рывком бросить тяжёлую машину вперёд, уходя с линии огня, но противник высокомерно игнорировал возросшую боевую мощь отряда. Это беспокоило прапорщика больше всего – логика врага никак не угадывалась, а значит, можно было ждать любых сюрпризов. Уж лучше понятные опасности открытого противостояния, даже бой с превосходящим противником, чем напряжённое ожидание невесть чего. Пока рычащая БРДМ медленно катилась по улочкам гарнизона, лейтенант Успенский крутил ручки бортовой радиостанции, пытаясь связаться хоть с кем-нибудь. Конечно, старая «эр сто пятая» была не бог весть какой мощности, но хоть что-то ловила всегда. Однако не на этот раз – в наушниках шлема был только шорох помех. В конце концов, прощёлкав все диапазоны, лейтенант с досадой стянул с головы старый танкистский шлем.
– Ничего? – спросил Борух.
– Абсолютно. Полная тишина.
– И летуны молчат?
Расположенная неподалёку вертолётная часть относилась к подразделениям «дружеским». То есть в редких учениях «летуны» прикрывали «пехоту», тактически взаимодействуя против условного противника, а потом совместно отмечали этого условного противника условный же разгром. Так в совместных пьянках на лоне скудной степной природы рождалось «боевое братство», характерное для невоюющей армии. И потому рабочие частоты «летунов» лейтенанту были хорошо известны.
– Молчат.
– День, конечно, выходной, но у них всё время хоть кто-то в воздухе да болтается. И в диспетчерской дежурный непременно есть… Странно.
– У нас всё странно…
– Поехали-ка, Миш, к ним. Тут степью напрямик недалече. Может, они нам чем помогут. Или мы им…
– Думаешь, у них… Тоже не всё в порядке?
Борух ничего не ответил, только плечами пожал. Ощущение глобальности разразившейся катастрофы преследовало его уже давно. И дело было не только в странном радиомолчании вечно, вопреки всем инструкциям трындящих в эфире вертолётчиков. Просто чуялось прапорщику что-то этакое – не объяснимое пока словами. Какая-то чудовищная неправильность, отнюдь не ограниченная маленьким степным гарнизоном. Казалось, из картины мира исчезли несколько малозначимых, но обязательных мелочей, и теперь их отсутствие тревожило подсознание.
Перед дальней разведкой заехали обратно на склад. Оставив Успенского торчать в верхнем люке и наблюдать за периметром, Борух сноровисто закинул в недра БРДМ несколько ящиков с боеприпасами и сухпайками. Хозяйственный прапорщик с удовольствием погрузил бы гораздо больше – но было некуда. БРДМ не грузовик, так что пришлось ограничить свой аппетит в пользу нескольких канистр с бензином.
Пропавшие солдаты не обнаружились. Собак не было видно. Невидимый похититель тоже никак себя не проявлял.
Вечерняя степь ложилась под колёса то плавными волнами, то резкими кочками, заставляющими лейтенанта вцепляться в жёсткое сиденье. В свете садящегося солнца длинный шлейф пыли выглядел как кометный хвост, несущийся в пространстве бесконечного космоса. Борух поднял бронекрышки смотровых окон – жара, несмотря на вечер, стояла неимоверная, и в тесном пространстве бронемашины вскоре стало как в духовке. От размеренного неторопливого движения начало постепенно распускать тиски стресса и уходить боевое напряжение. Успокоившись и перестав мыслить сиюминутными неотложными действиями, Борух снова и снова прокручивал в голове всё произошедшее – эпизод за эпизодом, – пытаясь понять, что же случилось. Увы, логическая картина произошедшего не выстраивалась. Прапорщик чувствовал, что все его действия были вроде бы тактически верны, – но результат, откровенно говоря, был ни к чёрту. Как ни крути, гарнизон оставлен, личный состав части потерян, и вся его боевая мощь – старинная БРДМ да задрёмывающий, несмотря на тряску, лейтенант. Кроме того, Боруха не отпускало раздражающее ощущение, что он что-то пропустил. Какую-то неправильность, которая маячит перед глазами, но никак её не уловить, не сосредоточиться на ней. Как на картинках Эшера, где надо присмотреться, чтобы понять нарушения геометрии, но, если бросить рассеянный взгляд, останется только впечатление, что что-то не так. Увы, этот безумный день не оставил времени на осмысление и неторопливые медитации, но ощущалось, что вот-вот, как на детских картинках «найди в кустах зайцев», из хаотического на первый взгляд нагромождения листиков и веточек нарисуются вдруг длинные уши и ехидные морды.
Когда солнце уже коснулось горизонта, заливая степь тревожным красным светом, Борух забеспокоился – уже давно пора было показаться диспетчерской вышке аэродрома. Более того, сотни раз езженная дорога к вертолётчикам выглядела какой-то незнакомой. Вроде бы всё та же степь – холмы да овраги, а между тем мелких привычных ориентиров почему-то не наблюдалось. Однако врождённое чувство направления указывало Боруху, что он ехал правильно, да и трудно заблудиться, держа постоянно по носу садящееся солнце.
Остановив машину, прапорщик высунулся в верхний люк и прищурился из-под ладони, пытаясь разглядеть против света силуэты аэродромных строений, антенную решётку, полосатые ветровые конусы – хоть что-нибудь. Горизонт равнодушно перекатывался пологими холмами, как будто никто никогда и не пытался заселить древнюю степь. Было полное ощущение, что со времён диких монголов тут не стояло ничего крупнее юрты.
Борух постучал кулаком по броне и крикнул в люк: «Миша, Миш, проснись! У нас тут аэродром спёрли!» Лейтенант не отозвался. Нырнув под броню, прапорщик огляделся и похолодел – Успенского не было, только валялся сиротливо брошенный на сиденье автомат. Мелькнула нелепая мысль, что лейтенант куда-то спрятался, – но в тесной кабине БРДМ не укрылся бы и кролик. Обалдевший прапорщик рухнул на водительское место и застыл, тупо глядя на осиротевшее оружие. Это просто невозможно. Ещё минуту назад Михаил спал, привалившись к броневому борту, – а сейчас пусто. Вылезти из машины незаметно он никак не мог – в угловатом внутреннем пространстве это требовало неслабой акробатики, да и люк занят немалой фигурой Боруха. И тем не менее – место стрелка-радиста оказалось вызывающе пусто, и игнорировать этот факт не представлялось возможным. Изрядно приложившись в спешке плечом об закраину, прапорщик вылез через люк и огляделся – в сгущающихся сумерках, на сколько мог достать взгляд, расстилалась пустая степь. Никого. Ничего. Только выгоревшая под летним солнцем невысокая трава да бесконечно чужеродный в этом безлюдном пространстве остроносый силуэт боевой машины.
Опустившись на горячую броню, Борух свесил ноги в люк и закурил. Придирчиво посмотрел на руки – нет, не дрожат. Вообще, ему почему-то не было страшно. Только очень одиноко, и ещё давило горькое чувство бессмысленности происходящего. Впервые за долгие годы военной службы старший прапорщик Борух Мешакер не знал, что ему делать. Раньше всегда был противник – более или менее опасный. Ставилась боевая задача – более или менее трудная. Приходил приказ – разумный или не очень, как повезет. Давались средства выполнения боевой задачи – люди и оружие. Иногда средства правильно соотносились с целями – и тогда задача выполнима, иногда нет – тогда приходилось выкручиваться, стараясь свести к минимуму потери. Это была довольно суровая, но понятная и очевидная жизнь военного человека. Жизнь, которой пришёл нелепый и неожиданный конец.
Борух долгое время считал, что когда-нибудь непременно погибнет в бою – Родина частенько посылала его далеко и требовала подчас невозможного. В принципе, он с этой мыслью не то чтобы смирился, а просто перестал её думать, приняв как неприятную неизбежность. Поэтому и не обзавелся семьёй – ну зачем плодить детей, которые заведомо останутся сиротами? Потом, когда его, вместо награды за верную службу, засунули в маленький гарнизон, он понял, что героическая смерть в бою ему, похоже, не светит. И это тоже не стало неожиданностью – то, что «во многая мудрости многая печали», ему было известно с детства. И то, что слишком много знавшего Боруха не закопали поглубже, а просто отложили на дальнюю пыльную полку – это уже хорошо. Ему совсем не надоело жить.
Иногда он думал, что жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Если бы он не остался на сверхсрочную, а вернулся на гражданку, поступил бы в какой-нибудь ни к чему не обязывающий институт, женился бы на красивой еврейской женщине, наплодил бы красивых еврейских детей, а там, может быть, и уехал бы жить в Израиль, оставив неласковую Родину разбираться со своими проблемами самостоятельно. Был бы тот предполагаемый Борух тем же человеком, что и сидящий сейчас на броне прапорщик? Или это оказался бы совсем другой Борух, связанный с этим лишь общими ФИО? Загадка не хуже противоестественных отношений Лао-цзы с бабочками.
Докурив, Борух неторопливо спустился в машину, завёл двигатель и, включив фары, двинулся вперёд. Стоять на месте было глупо и скучно, возвращаться в гарнизон – незачем. Он ехал, не выбирая особо направления, но стараясь двигаться примерно в одну сторону. Куда? Зачем? Эти вопросы почему-то потеряли свой смысл. Шок прошёл, и на смену стрессу накатило медитативное отстранение от действительности. И даже когда Борух осознал, чего не хватает в окружающем мире, и что с самого заката зудело настойчивым звоночком в подсознании, он уже не удивился. Ведь не хватало всего-то луны. Подумаешь, какая мелочь, на фоне всего остального… Ну и что, что ещё прошлой ночью полная луна висела над пыльной степью, как адская сковородка? Теперь её нет. И чёрт с ней. И как теперь планета будет обходиться без спутника – приливы там океанские, месячные циклы у женщин, полёт ночных бабочек, – Боруха совсем не волновало. Разберутся как-нибудь. Тем более что, может быть, уже и океанов никаких нет, и женщин нет, и бабочек, вполне вероятно, тоже. Нет ничего, кроме бесконечной тёмной степи, по которой ползёт угловатая железная коробка, внутри коей обретается абсолютно никому не нужный бородатый еврей средних лет. Вполне возможно, это его, Борухов, персональный ад – вечная темнота, вечное движение и бесконечная пустая степь. За то, что не соблюдал субботы, не ходил в синагогу и закусывал некошерную водку некошерной же тушёнкой. А также за прочие грехи в ассортименте.
Вымотанный безумным днем и однообразным пейзажем, Борух уже начал незаметно задрёмывать за рулем, когда БРДМ резко тряхнуло, и клиновидный нос со скрежетом заскользил вверх, задирая машину к небу. Треснувшись носом об тонкую баранку, прапорщик моментально очнулся и резко нажал на тормоз. Остановившаяся машина начала, опасно кренясь, скользить назад. Борух дёрнул рычаг демультипликатора и дал газу – БРДМ, опершись на дополнительные колесные пары под днищем, перевалила насыпь и оказалась стоящей поперек широкого асфальтового шоссе. В свете фар ярко сияла дорожная разметка. Поколебавшись с секунду, прапорщик повернул направо – просто так, без особенных к тому причин. Спать больше не хотелось – шоссе, несмотря на свою пустынность, означало город, людей и вообще хоть какие-то изменения. По сравнению с унылой тёмной степью это уже был значительный шаг вперед. Приободрившийся прапорщик даже начал что-то мурлыкать себе под нос, настроение его стремительно улучшалось. У него появилась цель – пусть даже такая неопределённая, как добраться до города. Будет город, будут люди – а там разберёмся. Борух прибавил газу, и БРДМ разогналась до предельных 80 километров в час. Старая машина протестующе гудела своёй замысловатой трансмиссией и сильно вибрировала всеми рычагами, но прапорщик продолжал упорно давить на педаль – ему очень хотелось побыстрее добраться до людей и разобраться в ситуации. Поэтому, когда на асфальте ярко мелькнула флуоресцентная жёлтая надпись, Борух среагировал не сразу, и машина под пронзительный скрип тормозов пролетела ещё метров пятьдесят. Аккуратно сдав назад, прапорщик вылез из люка и в свете фар прочитал: «Я Артём. Еду на юг, к морю. Берегитесь собак!!!» И сегодняшняя дата.
«О, чёрт, и тут собаки?» – подумал Борух. И тут, по мере того как его уши отходили от рыка мотора в железной коробке, он услышал гулкие удары набата и звуки торопливых выстрелов.
